Сюзанна Ринделл - Другая машинистка
– Одалия… ты сама-то знакома с Бринкли? Нас сюда приглашали?
Она пожала плечами, щелкнула замками сумочки и нашарила внутри конверт. Рассеянно помахала им у меня перед носом:
– Вот рекомендательное письмо. Более-менее сойдет за приглашение.
Я растерялась. Вытаращилась на это письмо, но Одалия будто ничего и не заметила. Она вообще на меня не смотрела. Обшаривала взглядом толпу, голова вращалась на шее с автоматической настойчивостью перископа. Явно вела учет тем присутствующим, о ком писали в светских рубриках газет. Что-то она разнервничалась – неужели все-таки переоценила свои козыри? Я ткнула пальцем в письмо, которое Одалия так и сжимала в руке. Попыталась сообразить, кто мог дать ей рекомендацию, – вероятно, человек со «старыми» деньгами или с достаточным весом в обществе.
– Это… это от венгра?
– От кого? – рассеянно переспросила она, все так же проворно осматриваясь на ходу, поспешая сквозь анфиладу помещений. Я покорно шагала следом.
– От венгра. Или… называть его «дядюшкой»?
Одалия замерла. Брови у нее сошлись на переносице, она обернулась и пронзила меня взглядом, лицо ее вдруг вспыхнуло гневом. У меня аж дыханье сперло – но молния гнева скрылась, едва промелькнув. Пожав плечами, Одалия вновь вольготно их опустила и, запрокинув голову, рассыпала переливчатый смех:
– Глупенькая, глупенькая малышка моя! Наболталась с Гибом, вот оно что!
Она похлопала меня по руке, презрительно закатила глаза. Я почувствовала себя полной дурой – надо же быть такой простодушной! Мысленный образ венгра, с грудью что бочка, с аристократическим происхождением и монархическими симпатиями, стал таять и вовсе растаял, когда из задней двери мы вышли на слепящий, беспощадный свет полуденного солнца.
– Я… я… ну да, Гиб сказал…
– Знаю я, что мог наговорить тебе Гиб. – Она снова презрительно закатила глаза. Но, заметив мое замешательство, смягчилась, взяла меня за руку. Близко наклонилась ко мне – пахнуло парфюмом, ландышем, «лилия долин». – Ты ведь недавно с ним знакома, ты понятия не имеешь, какая у Гиба богатая фантазия.
Первая часть ее высказывания соответствовала истине: Гиба я знала не так уж хорошо. Но что касается второй части… Гиб отнюдь не походил на творческого человека, и поверить, что он втайне обладает могучей и обширной фантазией, как-то не получалось. Не мог же он сам из ниоткуда вызвать к жизни покровителя-венгра. А вот у Одалии, как я неоднократно убеждалась, было отменно живое воображение, и я была вполне уверена, что в очередной раз пала жертвой ее неистощимой выдумки, пусть история с венгром и пришла ко мне через вторые руки. А рассказ, что я выслушала намедни, про драгоценную утраченную сестру по имени Лили! Конечно, меня до глубины души тронул щедрый подарок и благородный жест Одалии, надевшей мне на запястье бриллиантовый браслет, но даже этот жест не придавал достоверности самому сюжету.
Что скрывалось за изменчивой архитектурой этих басен, в ту пору я понятия не имела. Странное дело: вопреки всем своим уловкам и ухищрениям Одалия ничуть не утратила обаяния в моих глазах. Вот когда присочиняла Хелен, пытаясь манипулировать или же добиться драматического эффекта, меня это раздражало. Стыдно признать, однако тайком, а порой и откровенно я смаковала минуты, когда Хелен путалась в нагромождениях лжи и с нее, к ужасу и прискорбию самой врушки, спадала маска. Когда с ней такое случалось, я от души злорадствовала.
Но с Одалией все по-другому. Не уверена, что тогда я вполне понимала, почему так по-разному относилась к этим двум женщинам, – обе они были лгуньями, и я не могла этого не знать, и все же… я по сей день ломаю голову над этой загадкой. Быть может, Хелен не нравилась мне потому, что лгала она с отчаяния и оттого неумело, в то время как Одалия, надо отдать ей должное, и во вранье была виртуозна. Лгала она ради удовольствия и не трудилась скрывать, что сама ни единому своему слову не верит. Хелен лгала от жалкой потребности увидеть себя иной – чужими глазами. Думаю, она ухитрялась убедить себя в правдивости собственной лжи, и это как раз и вызывало презрение. Мой доктор говорит, что такова наша животная природа: слабых мы судим жестоко, ибо для выживания вида от них следует избавиться. У меня, говорит он, высоко развиты анималистические тенденции. Судя по тому, как он это произносит, комплиментом тут и не пахнет. Доктор составил обо мне и другие, столь же нелестные суждения, хотя не все высказывает мне в лицо. Все время пишет заметки в блокнотике, а я стараюсь делать вид, будто не замечаю, но как-то на днях подалась вперед и успела разглядеть слова «крайняя жестокость», синей перьевой ручкой написанные против моего имени. Я и прежде жаловалась, что этот эскулап не слишком-то ко мне благоволит, но в такого рода заведении, где я в данный момент нахожусь, едва ли станут проводить расследование и никто не прислушается к жалобам резидентов на врачей.
О! Вновь я отклонилась от хронологического принципа. Суть же заключается в том, что эти две женщины, о которых я здесь говорю, отличались отношением к тем, кому лгали. Хелен своей ложью выпрашивала соучастия и подтверждения, требовала от слушателя валять дурочку. Унизительная назойливость, вот что такое ее ложь. Одалия же понимала, что слушатель обманывается по доброй воле, он сам предпочел поддаться, она же строила свои миры, ни в ком особо не нуждаясь, она бы творила их и с вами, и без вас. Она лишь приглашала вас к себе, легко, небрежно, и порой, даже когда ложь была очевидна, все-таки хотелось войти в этот мир, поверить, хотя бы из ненасытного любопытства. И Одалии хватало ума не вымогать веру в свои выдумки. Это было бы чересчур, она бы лишь побудила слушателя потянуть за провисшие ниточки, которые столь небрежно оставляла висеть, а дерни за эти концы – вся ткань распустится. В этом и заключалась вся разница.
Между тем я почувствовала на себе взгляд Одалии. Ее челка слегка подрагивала над темной линией бровей – океанский свежий бриз лениво и ласково ерошил ей волосы.
– Полно, ну их, эти Гибовы причуды! Пора повеселиться! – заявила она и потащила меня к официанту, который нес мимо очередной поднос с шампанским. – Давай-ка угостимся, как культурные люди, и пойдем искать хозяев, да?
Я кивнула, и мы пустились бродить по саду. Одалия так и вела меня за руку. Должна признать, что втайне я ощущала необоримую гордость: все эти люди смотрят на нас с Одалией и видят, какая мы неразлучная, задушевная парочка. Наверное, мне хотелось, чтобы люди знали: такая красивая, такая обворожительная женщина может выбрать в подруги меня. Иные девушки ни за что не станут дружить с красавицами: боятся на их фоне показаться серыми мышками. Точно знаю, что ровно поэтому Хелен избегала некоторых продавщиц из своего магазина. Но мне казалось, подле Одалии и я сияю отраженным светом. Говорят, незаурядные люди тянутся к незаурядным, а потому я воображала, что рядом с Одалией моя простоватость отчасти исчезает.
Невыносимо жаркий городской день превратился в очень теплый, но радостно яркий в саду на морском берегу. Я огляделась, составляя мысленный каталог нового окружения, будто поселенец, набредший на странную, но плодородную страну. Широкая каменная терраса, покрытая персидскими коврами, столы с экзотическими деликатесами, достойными султана. Океанский бриз колыхал белые скатерти. Разноцветные фонарики слегка раскачивались на ветру, будто нетерпеливо поджидая сумерки, чтобы осветить празднество, которому суждено затянуться далеко за полночь. Между статуями Аполлона и Афродиты на травяном взгорке играл струнный квартет. В конце сада лужайка шла немного под уклон, зеленым рулоном разматывалась вниз от дома до самого пляжа, и зеленая пушистая кромка оттопыренной губой выпячивалась над тонким белым песком. Вдали по густо-синему сапфиру океана вдоль горизонта неспешно скользили две парусные яхты. Смеясь, мы бродили по саду, увязая каблуками в траве и земле, свернули сперва в одну сторону, затем в другую.
У края поляны я заприметила молодого человека: приставив ладонь козырьком ко лбу, сощурясь, он внимательно присматривался к нам. Махать не стал, но, пока мы эдак светски кружили по лужайке, его взгляд неотрывно следовал за нами, а затем последовало и тело. Поначалу меня это не удивило: Одалия привлекала внимание всюду, где бы ни появилась. Но миновало с полчаса, и стало ясно, что любопытство юноши было не праздным, а приватным или практическим: глядел он разом сосредоточенно и рассеянно, будто встретил старого знакомого, чье имя не может толком припомнить. Я предположила, что он знает Одалию по какой-то иной версии ее прошлого, которую мне еще не доводилось слышать. Наконец молодой человек приблизился.
Изблизи я разглядела, насколько он юн. Облик свежеиспеченного студента, не прошло и года – от силы двух – с тех пор, как закончил школу. Не то чтобы низкорослый, но маленький, тощий, с крошечной головой и тонкой шеей, а в плотном костюме он смотрелся гостем на маскараде, мальчишкой, переодевшимся в отцовское. Помнится, эпитет «кукольный» сам собой пропорхнул у меня в голове. Бледная, младенчески гладкая кожа, поврежденная лишь двумя скверного вида розовыми прыщами на подбородке: очень уж выделялись эти болячки на фоне безупречно белых щек. Глаза голубые, ясные, в обрамлении редких ресниц, а волосы такого светлого оттенка шатена, что на солнце поярче сошли бы и за русые.
