Валерия Вербинина - Путешественник из ниоткуда
– Настасья сказала что-нибудь? – спросил я. – Где сейчас Кривой?
– Ну вы же знаете наш народ, – фыркнул Григорий Никанорович. К нему мало-помалу возвращалась былая уверенность. – Настасья уверяет, что она-де волнуется за Кривого, потому что лошадь вчера сама к ней пришла, а всадника на ней не было. По словам Настасьи, она боится, что с ее ненаглядным Антипкой могло произойти какое-нибудь несчастье. Она клялась и божилась, что на уздечке лошади были следы крови.
Я взглянул на коня Головинского, которого Онофриев по-прежнему держал в поводу.
– Да, если бы животные умели говорить, они бы нам многое рассказали, – заметил я.
Доктор Соловейко, наклонившись над трупом, что-то внимательно рассматривал.
– В чем дело, доктор? – спросил его я.
– У него сжата левая рука, – поднял на меня взгляд доктор. – Поначалу я не обратил внимания, но теперь...
– Может быть, там какой-нибудь след, ведущий к убийце? – заволновался Ряжский. – Пуговица, или клочок ткани, или что-нибудь еще...
– Сейчас посмотрим, – проворчал Соловейко и, опустившись на корточки, не без труда разогнул окоченевшие пальцы. В них и в самом деле был зажат какой-то предмет.
– Однако! – вырвалось одновременно у меня и у Ряжского, как только мы увидели его.
Это было обыкновенное перышко.
* * *– Перо? – пробормотал Ряжский, во все глаза глядя на улику. – Ничего не понимаю, честное слово! При чем тут оно? Откуда вообще взялось?
– Странно, – протянул я, осторожно вынимая перо из пальцев доктора. – Очень странно!
– Вот именно! – горячился Ряжский. – Ладно бы, если б в руке у погибшего оказался клок из гривы лошади или что-нибудь такое... Но он ведь не на курице верхом ехал!
– Мне кажется, перо от подушки, – заметил доктор.
– От подушки? Скажете тоже! – свирепо фыркнул исправник. – Его же не подушкой душили, несчастного Анатолия Федоровича! Нет, все никуда не годится! Не лезет ни в какие ворота!
Слушая рассерженного Григория Никаноровича, я подумал, что наконец понял, отчего так не люблю его. Дело в том, что Ряжский принадлежал к людям, которые во всем и всегда предпочитают простые решения. Нет трупа у насыпи – нет убийства. Есть убийство – виноват тот, у кого самый очевидный мотив. Сложности – вздор, никаких проблем на самом деле не существует, и от вопроса к ответу всегда ведет самая короткая дорога. Я же был не таков. Я не закрывал глаза на сложности и не отрицал их существования, а Ряжский считал, что я все всегда сознательно запутываю. Любые трудности только подхлестывали меня, а у Ряжского опускались руки, едва он понимал, что намеченная им картина ничуть не совпадает с действительностью. Я не удивился бы, если бы по возвращении в N он вдруг пожелал учинить сторожам самый строгий допрос с тем, чтобы заставить их сознаться в том, что они за мзду на какое-то время выпустили на волю Старикова и тот смог совершить второе убийство.
– Так или иначе, именно перо было зажато в пальцах убитого, – сказал я. – Полагаю, в свое время мы сумеем отыскать объяснение столь странному факту.
– Да уж, голубчик, вы, пожалуйста, постарайтесь! – буркнул Григорий Никанорович. – Добро бы пуговица или что важное, а тут – нате вам! – перо... Да нас в газете скоро пропечатают с такими уликами! – жалобно добавил он.
Воротился становой, один из тех, кого я послал обыскивать лес, и доложил, что никаких следов душегуба обнаружить не удалось.
– Что вы намерены делать с телом, ваше благородие? – спросил он, зябко ежась. – Со стороны Лепехина идет большущая туча, не ровен час, будет дождь.
Я оглянулся на начальника полиции.
– Полагаю, мы можем перенести тело, – нехотя буркнул он. – Надо бы дать знать отцу Степану. Конечно, Головинский нездешний, но, видно, бог так судил, что ему придется упокоиться здесь. Вы не знаете, у него имелись родственники?
– Полагаю, об этом должна быть осведомлена Анна Львовна, – сказал я. – Надо будет спросить у нее.
* * *Тело переложили на носилки и отнесли в усадьбу. Мадемуазель Бланш, увидев мертвеца, взвизгнула и лишилась чувств. Меж тем вдали грозно и глухо зарокотал гром, и через несколько минут уже лило как из ведра.
«Н-да-с... – подумалось мне, – если следы и были, то их наверняка смоет дождь». И я отправился к Анне Львовне.
Веневитинова сидела в кресле, комкая в руках платочек. Глаза ее были красными от слез, маленький ротик сжался в по-детски беспомощную, недовольную гримасу.
– Он умер? – тихо спросила она, когда я вошел. – Произошел несчастный случай?
Я покачал головой.
– Доктор Соловейко считает, что имело место убийство, и я разделяю его мнение.
– Ах! – прошептала Анна Львовна. – Но кто мог? Кто осмелился?
– Вы не знаете, у него были враги? – спросил я. Женщина посмотрела на меня со странным выражением в глазах и ответила почти с вызовом:
– Кроме вас – никаких.
Она явно знала о моей ссоре с Головинским. Черт возьми, уж не собирается ли барынька обвинить меня в убийстве ее любовника? Я разозлился.
– Нет, постойте, – внезапно встрепенулась хозяйка имения. – Еще... как его... конокрад... Ведь Анатоль поймал его! Значит, убийца он! – Глаза Анны Львовны засверкали. – Немедленно – слышите? – немедленно найдите его! И в Сибирь! Нечего церемониться! Иначе я... иначе вы... Иначе вы, сударь, распрощаетесь со своим местом! И уж если я так говорю, то, знайте, я своих слов на ветер не бросаю!
Ее решительность должна была пугать, а вызывала лишь жалость. Я немного поколебался перед тем, как задать свой следующий вопрос:
– Скажите, сударыня... Когда мы нашли господина Головинского, у него в руке был зажат один странный предмет. Вы не могли бы сказать, откуда он мог взяться?
– Вы что-то нашли? – быстро спросила она. – Что? Поверьте, если я смогу помочь, я всегда...
Достав из кармана перо – коротенькое, меньше двух вершков – я на ладони протянул женщине.
Мне довелось на своем веку видеть немало лиц, но клянусь вам – если бы я показал ей зажженную бомбу или гремучую змею, Анна Львовна испугалась бы гораздо меньше. Она привстала в кресле, приоткрыв рот, и с невыразимым ужасом посмотрела на меня. Но прежде, чем я успел сделать хоть движение, хозяйка дома пронзительно закричала и повалилась на пол в глубоком обмороке.
* * *Да-с, господин Марсильяк... Вы желали громких дел? Хотели вырваться из удушающей тины провинциальной жизни? Ну так вот вам сломавший шею вор на насыпи, вот вам дело о похищенных чертежах, а коли вам их мало, то получите в придачу и Офелию, а заодно и учителя верховой езды с размозженной головой. Что, месье Марсильяк, каковы ваши успехи? Нашли чертежи? Или, может быть, уже обнаружили убийцу, который рыщет вокруг поместья Веневитиновых? Подозреваете кого-нибудь? Знаете ли вы хоть что-нибудь? А может быть, вы уже завидуете господину Ряжскому, приверженцу простой картины мира? Дело о чертежах вас вообще не касается, о нем вы благополучно можете забыть. Остается только Офелия да фатоватый бедняга, на которого вы не так давно столь сурово напустились... И сумерки. И дождь, который скрывает все следы.
Или все и в самом деле было просто, до смешного просто, а вы только все усложняете? Стариков убил Елену, а несовпадения сочинил, потому что расхотел идти на каторгу. А учителя убил конокрад – ведь покушался же он на вас, хотя вы гораздо меньше его обидели...
Но при чем же тут перо и истерический припадок у хозяйки дома, сваливший ее в постель? Да еще добрейший доктор Соловейко, у которого вообще нет привычки паниковать понапрасну, все же нехотя уронил что-то о возможности нервной горячки.
Нервная горячка... нервная... Так что же все-таки значит перо в кулаке убитого?
Я допросил всех горничных, допросил мужа, Ирину Васильевну, Бланш, дворецкого, лакеев... Ни у кого даже догадки нет по поводу того, что бы оно могло означать.
А за окном шаркает дождь... Но, несмотря на непогоду, баронесса Корф, молодая женщина с глазами цвета ржавчины, уже уехала. Петербург, Невский проспект, мосты и сфинксы ждут ее, которая сама чем-то напоминает сфинкса. И что-то мне подсказывает: она доведет-таки до конца дело, которое ей поручено. О, можете не волноваться, вы, господа в Вене, Праге, Берлине... Она опередит вас, найдет чертежи. Ну а я... Я, скорее всего, ничего не найду. Ничего...
Откуда же все-таки взялось перо? Я же помню глаза Анны Львовны в тот момент, когда она его увидела... Веневитинова поняла, догадалась. О чем? Может, перо с одежды убийцы? Вздор... Или... или же оно – какой-то знак?
Через два часа баронесса Корф уже будет в вагоне поезда. Могу поклясться – в первом классе. Такие, как она, всегда ездят только первым классом. Поезд тронется в путь, станционные фонари растают вдали... Ее попутчики наверняка будут задавать себе вопросы, к кому именно едет красивая блондинка с ничего не выражающим лицом... Завяжут ничего не значащий разговор... Попутчики... попутчики... Ну конечно же!
