Джентльмен с Харви-стрит (СИ) - Бергер Евгения Александровна
Она откинулась на подушку, вспоминая, как инспектор Брандер твердил снова и снова:
– Мисс Харпер, признайтесь: это вы убили ребенка?
– Зачем бы мне убивать бедного мальчика? Я любила его, как своего сына.
– И все-таки он заметил, возможно, как вы... миловались с мистером де Моранвиллем и... хотел рассказать о том матери. Вы запаниковали и...
– Ничего этого не было. У меня есть жених, в скором времени назначена свадьба!
– Одно не мешает другому... Признайтесь, мисс Харпер: это вы удушили ребенка?
Удушила... Если бы только этот напыщенный, недалекий инспектор мог знать, какой ужас вызывает в ней само это слово, он не стал бы даже предполагать, что она способна своими руками пережать чье-то горло и лишить этим жизни. Особенно маленького ребенка... А тем более ее дорогого Анри, ангелочка с белыми волосами, которого она полюбила всем сердцем с первой минуты знакомства. Он был добрым и кротким ребенком, совсем не таким, как месье де Моранвилль, отец мальчика: тот грубил слугам и с женой вежливо говорил только на людях. И держал себя крайне высокомерно...
Кому могло прийти в голову причинить вред маленькому ребенку? Розалин первое время изо дня в день ломала над этой страшной загадкой голову, но не могла разгадать, и вот теперь, когда после всех этих лет она обрела хоть какой-то душевный покой, сначала появился бывший жених, а теперь старый граф принуждает ее вернуться туда, где ее ждет только... удавка тюремной виселицы.
Женщина обхватила плечи руками и вспомнила вдруг первую встречу с инспектором Ридли, ее Энтони. Впрочем, уже не её... Ком в горле будто сделался больше, и она задышала быстрее и чаще. Он тогда только-только стал младшим инспектором, и ему поручали незначительные дела: такие, как столкновение двух возниц, например, или мелкая кража на Ковент-Гардене. Это первое и свело их: она шла по Лонг Акр, когда у нее на глазах столкнулись два кэба, и один из возниц серьезно ушибся, свалившись буквально ей под ноги. Рассудив, что сам бог велел ей позаботиться о несчастном, Розалин велела звать доктора, а сама больше часа сидела в пыли, зажимая кровоточащую рану у него на ноге. Когда прибыли доктор и полицейские, она через силу сумела подняться, так затекли ноги... Молодой, симпатичный инспектор с неулыбчивыми глазами с трудом удержал ее, покачнувшуюся на месте. Рука у него оказалась горячей и крепкой, и Розалин неожиданно покраснела, ощутив ее на плече...
– Вы в порядке, мисс? – прозвучал заботливый голос.
– Благодарю, это скоро пройдет. Просто долго сидела не двигаясь!
Ее собеседник кинул, раскрывая блокнот.
И произнес:
– Мне сказали, вы видели, что случилось, и можете рассказать все в подробностях. – Он стиснул в руке карандаш. – Вы способны отвечать на вопросы?
– Вполне. Что именно интересует вас в первую очередь?
– Ваше имя, мисс... – Инспектор смутился и добавил поспешно: – Это нужно для протокола.
Розалин улыбнулась и назвалась. А мужчина уже выспрашивал адрес: – Вдруг появится необходимость вызвать вас в полицейский участок.
Через неделю после этого происшествия, когда девушка начала забывать неулыбчивого инспектора, он появился на пороге их дома. «Появились кое-какие вопросы, мисс Харпер. Не могли бы вы проехать со мной и ответить на них?» Розалин с готовностью согласилась. Но до участка они тогда не доехали: три часа гуляли в Кенсингтонском саду и обсуждали, такое сложно забыть, гипотезу Уильяма Гершеля о «неизменности папиллярного рисунка ладонных поверхностей кожи человека». Увлеченный новыми веяниями в расследовании преступлений, Энтони Ридли, ее новый знакомец, оказался весьма словоохотлив и с жаром доказывал, что дактилоскопию в скором времени станут использовать в качестве доказательства свершившегося преступления. Она слушала, улыбалась и ощущала странное любопытство к мужчине, беседовавшего с ней как бы на равных на столь, казалось бы, сложные темы и все-таки полагавшего, что она понимала его. «Подумайте только, преступник окажется изобличен уже потому, что прикоснется к какой-либо вещи на месте совершенного преступления!»
Даже сейчас Розалин улыбнулась, вспоминая ту встречу и тот разговор... Их было потом еще много, этих встреч и разговоров, но именно эта прогулка в Кенсингтонском саду определила всю ее жизнь – она тогда с ясностью поняла, что полюбит мужчину с голубыми глазами, который, увлеченный своей пламенной речью, даже не думал делать ей комплименты, но, по сути, сделал самый лучший из всех: посчитал ее равной себе. Именно это ее подкупило тогда...
И теперь, что уж там, не отпускало...
А ведь казалось, переболела она, перевернула страницу и движется дальше. Ан-нет, рана только чуть-чуть поджила, но стоило сорвать корочку, закровила сильнее... Да так, что вспомнилось все: и последняя встреча, когда она струсила, и ни в чем Энтони не призналась, и бегство это тоже трусливое, и боль расставания, когда что-то в ней будто сломалось. На куски развалилось... А потом фантомно болело, не давая ни минуты покоя, и совесть грызла.
Ну зачем, зачем Энтони отыскал ее и приехал увидеться?
С тех самых пор она снова покой потеряла, а теперь еще и кошмары вернулись...
– Здравствуй, Энтони, – вот что сказала она, когда они оказались в библиотеке наедине. Сказала лишь потому, что сам он молчал, и это молчание убивало ее...
– Здравствуй, Розалин. Вижу, ты в добром здравии и неплохо устроилась после... отъезда...
«Бегства», должно быть, хотел он сказать, но сдержался.
– Граф – добрый хозяин. Мне повезло найти в его лице друга...
Губы Ридли поджались, выражая... Что? Боль? Обиду? Разочарование?
– То есть, другими словами, ты... счастлива, Розалин?
Счастлива? Вот уж нет, особенно в этот момент, когда сердце смеется и плачет одновременно.
– А ты? – спросила она, уходя от ответа.
– Был когда-то, – откликнулся Ридли после короткого, но растянувшегося на вечность молчания. Все это время они глядели друг другу в глаза, будто боролись на ринге... Что за блажь, в самом деле? Что их связывает теперь, столько месяцев «после»? – Полагал, помнится, как наивный дурак, что люблю лучшую женщину в мире, строил планы, упивался мечтой о несбыточном, как потом оказалось... Ведь она, эта женщина, совершенно безжалостно разорвала все, что нас связывало когда-то. Растоптала наши мечты, наши планы, исчезла так просто, будто и не было ничего... Иногда я спрашиваю себя, а не приснился ли мне романтический сон? – Губы Ридли изогнулись в желчной полуулыбке. – Не помутнение ли рассудка случилось со мной? И мне нравится мысль о временном помешательстве, что ж, с кем ни бывает, ведь больше подобного я себе не позволяю...
Розалин во время этой краткой тирады как будто совсем перестала дышать, во всяком случае, сердце в груди странно замерло, сжалось: казалось каждое слово из уст собеседника ненавистной удавкой затягивалось на нем. Если сейчас, в этот самый момент, не глотнуть воздуха, разлепив пересохшие губы, то она так и рухнет на пол бездыханной...
– Мне жаль, – прошептала она будто чужим, не своим голосом. – Мне, действительно, жаль. Я так испугалась тогда... Я не думала, а вернее, – поправилась она скоро, – я думала, что испорчу всю твою жизнь, если, оставшись, окажусь обвиненной, а после повешенной. Ты ведь не отступился бы: продолжал бы бодаться с Брандером, доказывать ему что-то, идти против всех – и хорошим бы это не кончилось. А я знала, как ты любил свое дело!
– Но тебя я любил намного сильнее, – признался Ридли с неожиданным ожесточением. И челюсть его заходила ходуном. – Любил и пошел бы с тобой на край света, позови ты меня... Но ты все решила за нас. Ты лишила меня возможности выбора!
Сердце толкнулось о ребра, в глазах странно жгло – Розалин уткнулась в ладони горящим, как в лихорадке, лицом.
– Я знала: ты сделаешь выбор, о котором потом пожалеешь... – прошептала она.
– Ты не могла этого знать.
И Розалин с обреченностью потерявшего ориентир человека с тоской прошептала:
