Бернард Найт - В поисках заклятия
Коронер допил остаток эля и жестом остановил Эдвина, который намеревался вновь наполнить его кружку из своего большого кувшина.
— Пора домой — к вареной свинине с капустой. А после обеда придет Томас со своими пергаментами. Так что я должен возвращаться к своим обязанностям.
По пути домой де Вулф размышлял, как привести в порядок свои служебные дела, весьма запущенные за два месяца, хотя за несколько последних недель ему удалось рассмотреть несколько дел в городе и ближайших деревнях. Но в более отдаленных местах случаи смерти не расследовались, нападения, изнасилования и многочисленные административные дела рассматривались в отсутствие ответчика. Де Ревелль с удовольствием указывал на то, что они веками — до прошлого сентября — прекрасно справлялись без коронера, и что, несомненно, могли бы справляться и впредь. Последнее обстоятельство более всего подстегивало де Вулфа вернуться к работе.
У него не было ни помощника, ни заместителя, хотя эдикты Королевского совета постановляли назначить коронерами в каждом графстве по три рыцаря. Обязанности были столь обременительными — а также неоплачиваемыми, — что в северном Девоншире нашли только одного желающего, да и тот свалился с лошади спустя несколько недель, после чего умер от перелома позвоночника. Так как замены найти не смогли, де Вулфу пришлось одному присматривать за огромным графством, одним из крупнейших в Англии. Иногда было просто физически невозможно преодолевать столь огромные расстояния и исполнять все свои многочисленные обязанности. Но до того как он сломал ногу, Джону удавалось разоблачать почти каждого подозреваемого в убийстве либо другом серьезном преступлении и доводить большинство виновных до виселицы, невзирая на их обращения в церковь за убежищем.
Доехав до переулка св. Мартина, де Вулф медленно спешился, оставив Одина под опеку кузнеца. Когда Джон переходил улицу, направляясь к своему дому, в левой ноге толкнулась боль, напоминая, что он еще не совсем в норме. Толкнув потемневшую от времени дубовую дверь, коронер прошел в переднюю, где повесил серый плащ и стянул сапоги. Старый гончий пес Брут просеменил по крытой галерее на задний двор, в котором в одной из построек располагались кухня и спальня Мэри. Следом за псом, который ткнулся мордой в де Вулфа, таким образом приветствуя хозяина, прибежала служанка и, вытерши руки о фартук, объявила, что обед готов.
— И она вернулась, — добавила Мэри, кивнув головой на внутреннюю дверь.
Двадцатилетняя красавица Мэри тайно поддерживала Джона в противостоянии с мрачной Матильдой и ее брюзгливой служанкой-француженкой Люсиль. В прошлом Мэри неоднократно делила с Джоном свой тюфяк, но в последнее время отказывала: Люсиль начала что-то подозревать, Мэри же ценила свою работу больше, чем удовольствие, доставляемое сладострастным коронером.
— Иди помирись, — предложила служанка. — Она, вероятно, догадалась, где ты был этим утром.
Когда Мэри исчезла в конце галереи, де Вулф вздохнул и поднял щеколду на внутренней двери, ведущей в зал. Дом в переулке св. Мартина представлял собой высокую, узкую конструкцию из дерева с крышей из дранки. Он почти полностью состоял из одной высокой комнаты, но сзади в верхней части зала была пристроена антресоль, в которую можно было попасть по наружной лестнице с заднего двора. Антресоль служила и спальней и убежищем Матильды, где та коротала часы, когда не молилась или не склонялась с безразличным видом над каким-нибудь шитьем.
В глубине зала большую часть стены занимал огромный каменный камин, сужающийся конус трубы которого поднимался к стропилам. У очага полукругом стояли две скамьи с высокими спинками и пара кресел с капюшонами, а основную часть пространства этой мрачной комнаты занимал длинный дубовый трапезный стол. Тяжелые панели стен были увешаны унылыми гобеленами, помогавшими бороться со сквозняками. Пол был выложен каменными плитами — еще одно модное нововведение Матильды, презиравшей обычный камыш или солому, разбросанные по утоптанной земле.
Когда Джон вошел, Матильда сидела за дальним концом стола в ожидании обеда. Хотя с обеих сторон стола стояли лавки, в каждом конце был высокий, с прямой спинкой стул. Вулф и Матильда сознательно занимали их, чтобы держаться как можно дальше друг от друга. Джон закрыл за собой дверь и захромал к жене.
Матильда подняла голову и окинула мужа злобным взглядом — выражение ее лица, напоминавшего квадратную мордашку мопса, было напрочь лишено радушия.
— Ты снова, полагаю, переутомился! А я тебе говорила, что еще слишком рано ездить на таком звере. Одному Богу известно, где ты был, но, думаю, можно догадаться.
Коронер со стуком швырнул палку на стол и пристально посмотрел на жену.
— Я был в Ружмоне, у твоего чертового братца, если хочешь знать! Мне нужна новая комната, желательно не на крыше этого клятой сторожевой башни, а все, на что сподобился твой братец, — это чулан размером с нашу уборную.
Доковыляв до камина, де Вулф бросил в него пару поленьев. Брут неслышно подошел сзади и прилег понежиться в тепле. После упоминания имени шерифа наступила зловещая тишина: Матильда никогда не говорила о брате после того, как ей пришлось просить мужа не разоблачать де Ревелля как потенциального мятежника.
Гревшийся у разгоравшегося огня де Вулф оглянулся на сидевшую к нему спиной угрюмую жену. Хотя та никогда не была красавицей, шестнадцать лет назад, когда его отец устроил эту партию с именитым родом де Ревеллей, она была стройнее и имела хороший цвет кожи. Теперь же, в сорок шесть— на полдюжины годков старше де Вулфа — Матильда растолстела и превратилась в приземистую бабу с короткой шеей, грубой кожей и редеющими светлыми волосами. У нее появился двойной подбородок, а припухшие веки придавали ей узкоглазую, почти восточную внешность. Джон относил это на счет какого-то внутреннего расстройства ее жизненных соков, что, впрочем, вовсе не умаляло ее аппетита ни к еде, ни к вину.
— Теперь, когда ты снова можешь сидеть в седле, полагаю, ты будешь сутками в разъездах, — пожаловалась Матильда стене напротив, не поворачивая к мужу головы.
— Господи, да ведь это мой долг, — огрызнулся Джон. — Ведь это тебе так хотелось, чтобы я стал королевским коронером.
— Тебе обязательно богохульствовать всякий раз, когда ты открываешь рот? — столь же резко ответила Матильда, все еще глядя прямо перед собой. — Тебе бы приличествовало почаще бывать в церкви, а не в трактире.
После унижения, свалившегося на Матильду два месяца назад, она также избегала упоминать имя Несты, хотя, как и большинство жителей Эксетера, прекрасно осознавала притягательную силу постоялого двора «Ветка плюща» для сэра Джона де Вулфа.
— Я не исполнял своих обязанностей слишком долго, хотя Гвин и Томас старались изо всех сил эти последние несколько недель. Я дольше не могу оставлять все на них и приказчиков. Мне необходимо выходить из дому и ходить столько, сколько позволит нога, — а она быстро приходит в норму, мне с каждым днем все лучше и лучше.
И после паузы с явной неохотой добавил:
— И в огромной степени благодаря тебе, Матильда, за что я искренне признателен.
Последние слова были явно лишними, так как даже намек на близость был чужд их взаимоотношениям.
Матильда развернулась на стуле, и тяжелый подол ее платья зашуршал по плитам пола.
— У тебя долг коронера, а у меня свой— жены. Не могла же я позволить залечивать твою рану этой потаскухе-служанке или той ведьме из нижнего города. Достаточно с меня и того, что в доме почти весь день крутится это лохматое корнуолльское животное или этот извращенец — бывший священник.
Де Вулф вздохнул, чувствуя, что после относительного перемирия последних двух месяцев все в их отношениях вновь возвращалось на круги своя. Но от надвигающейся ссоры спасло появление Мэри с подносом, на котором стояла огромная деревянная миска с бульоном и лежали куски хлеба со свининой и капустой. За ней появилась чахлая фигура старика Симона, их дворового слуги, в чьи обязанности входило колоть дрова и присматривать за камином и уборной. Он принес кувшин горячего вина с двумя оловянными кружками, и еда да питье отвлекли вечно голодную Матильду от недовольного ворчания.
Проглотив добрую половину принесенного, включая ломоть хлеба, служивший тарелкой на скобленых досках стола, и поглотив с полпинты глинтвейна, Матильда резко прервала молчание, объявив, что пойдет наверх, чтобы ее расчесала Люсиль, хотя де Вулф подозревал, что ей просто необходимо было переварить тяжесть в набитом брюхе.
Насытившаяся благоверная прошествовала прочь, не проронив ни слова, а благодарный за это судьбе де Вулф, прихватив свою кружку, прошел к очагу и опустился в одно из обитых рогожкой кресел с деревянными подлокотниками и колпаком, защищавшим от сквозняков, которые дули из незастекленных окон, затянутых полотном. Подошедший Брут положил большую коричневую голову на колени хозяина, и Джон погладил собачьи уши, рассеяно глядя в огонь.
