Ариана Франклин - О чем рассказали мертвые
— Ах да, конечно. Теперь вспомнил… «Симону Менахему отплыть со специальным поручением»… хм… «…евреи Англии оказались в затруднительном и угрожающем положении… Христианских детей истязают и убивают…» О Господи! «…а ответственность возлагают на иудеев…» О Боже, Боже… «Вам поручается разобраться и послать с вышеуказанным Симоном человека, сведущего в причинах смертей, говорящего на английском и иудейском языках и не склонного верить слухам».
Врач улыбнулся секретарю.
— И я послал, не так ли?
Гай наклонился к нему:
— Тогда возник один вопрос, милорд…
— Конечно, послал, я прекрасно помню. И человека, не только отлично разбирающегося в лечении болезней, но и владеющего также латинским, французским и греческим. Первоклассного специалиста. Я сказал это Симону, потому что он был несколько смущен. Я заверил, что лучше никого не найти.
— Замечательно. — Мордехай встал. — Прекрасно.
— Да, — гордо подтвердил Гординус. — Полагаю, мы в точности выполнили требования короля, не так ли, Гай?
— Совершенно верно, милорд.
В поведении слуги сквозило нечто странное — Мордехай привык подмечать подобные вещи. В голову пришла мысль: почему Симон Неаполитанский был смущен личностью человека, назначенного ему в спутники?
— Кстати, как дела у короля? — поинтересовался Гординус. — С той маленькой неприятностью справились?
Не обращая внимания на вопрос, Мордехай в упор посмотрел на Гая:
— Кого он послал?
Слуга перевел взгляд на возобновившего чтение хозяина и ответил, понизив голос:
— Выбор посланца — дело ответственное…
— Послушай, любезный, миссия в высшей степени деликатная. Надеюсь, хозяин выбрал не выходца с Востока? Желтокожего, заметного в Англии, как лимон?
— Нет, нет. — Гординус решил лично принять участие в беседе.
— Хорошо, так кого же вы послали?
Лекарь назвал.
Не веря своим ушам, Мордехай переспросил:
— Вы послали… кого?
Гординус повторил.
Ко всем стенаниям тревожного года прибавился вопль Мордехая:
— Ах ты, старый дурак!
Глава 2
Англия, 1171 год
— Наш приор умирает. — Монах был юн и сильно напуган. — Приор Жоффре умирает, а его даже положить не на что. Во имя Господа, одолжите вашу повозку.
Вся кавалькада наблюдала, как монашек спорил со своими собратьями возле приора, страдающего от мучительной боли и доживающего, возможно, последние минуты. Двое монахов склонялись в пользу легкой повозки настоятельницы и даже согласны были оставить приора на земле — только бы не везти его на крытой повозке язычников, торгующих снадобьями.
Толпа одетых в черное людей, обступившая несчастного аббата, донимала его советами и больше походила на стаю воронья над падалью.
Маленькая монахиня, сопровождающая настоятельницу, совала приору какой-то предмет.
— Ваше преподобие, вот сустав пальца святого. Молю, попробуйте еще раз. Может быть, чудодейственные свойства…
Ее мягкий голос тонул в громких возгласах юродивого по имени Роже Эктонский. Последний докучал аббату чуть ли не от Кентербери.
— Сустав пальца настоящего святого. Только верьте…
Даже настоятельница внесла лепту и посоветовала:
— Только прикладывайте его к телу с усерднейшей молитвой, приор Жоффре, а уж святой маленький Петр сделает свое дело.
Решение принял сам несчастный страдалец, который между стонами и богохульством промычал, что готов направиться хоть к язычникам, только подальше от настоятельницы, надоедливых клириков и прочих ублюдков, которые способны лишь стоять и таращить глаза на умирающего человека. Несколько оживившись, приор заявил, что не желает доставлять им удовольствия зрелищем того, как он испустит дух. Тем временем к богомольцам присоединилась часть проезжавших мимо крестьян. Селяне смешались с пилигримами и с интересом наблюдали за извивающимся на земле аббатом.
Оставалась только повозка шарлатанов-язычников. Поэтому монашек и обратился на норманнском диалекте французского языка к едущим на ней мужчинам. Отрок надеялся, что его поймут — до тех пор двое мужчин и женщина общались на неизвестном языке.
На мгновение они растерялись. Затем женщина — неброско одетое миниатюрное создание — спросила:
— Что с ним случилось?
Монах отмахнулся:
— Отойди, девушка, этот разговор не для женских ушей.
Тот из язычников, что был пониже, с некоторой озабоченностью посмотрел на девушку, но произнес:
— Само собой, э…
— Брат Ниниан, — представился монах.
— А я Симон Неаполитанский. Этого господина зовут Мансур. Само собой, брат Ниниан, наша повозка в вашем распоряжении. Чем захворал благочестивый человек?
Монашек объяснил.
Выражение глаз сарацина не изменилось, однако Симон Неаполитанский выразил глубочайшее сочувствие. Можно ли представить себе более мучительное заболевание?
— Пожалуй, мы сумеем оказать большую помощь, чем вы рассчитываете, — сообщил он. — Меня сопровождает доктор из медицинской школы Салерно…
— Доктор? Он доктор? — Монах бегом бросился к своему аббату и толпе, на ходу крича: — Они из Салерно. Этот смуглый — лекарь из Салерно.
Название города подействовало как лекарство. Известие, что троица приехала из Италии, потрясло всех.
Женщина из повозки снова присоединилась к своим спутникам.
Мансур бросил на Симона косой взгляд.
— Здесь какой-то умник сказал, что я салернский доктор.
— Разве? Разве я это сказал? — Симон всплеснул руками. — Повторяю: меня сопровождает…
Мансур перевел взгляд на женщину.
— Неверный не может помочиться, — сообщил он ей.
— Бедняга, — сказал Симон. — Уже одиннадцать часов мучается. Говорит, что лопнет. Вы в состоянии помочь, доктор? Знаете о таких случаях?
Аделия слышала о подобном. Неудивительно, что приор сильно страдает. Его мочевой пузырь действительно может лопнуть. Она видела на анатомическом столе труп мужчины, умершего от разрыва мочевого пузыря. Гординус ставил посмертный диагноз и говорил, что пациента можно было спасти, если бы… если бы… ага, вот. Ее приемный отец рассказывал, что видел в Египте настенную роспись, изображавшую ту же процедуру.
— Хм, — промычала она.
Симон возрадовался:
— О Боже, если мы его вылечим, то извлечем неисчислимые выгоды для нашей миссии! Приор Жоффре — влиятельный человек.
Плевать на влияние. Аделия видела только страдающего пациента и понимала, что если не вмешается, то несчастный будет мучиться, пока не лопнет мочевой пузырь и урина не отравит его организм.
А если она ошиблась с диагнозом? Существуют и другие причины задержки мочеиспускания.
— Хм, — произнесла Аделия снова, но уже другим тоном.
— Рискованно? — Симон встревожился. — Приору грозит смерть? Доктор, давайте еще раз все взвесим…
Аделия не обращала на него внимания. Она собиралась обернуться и даже открыла рот, чтобы спросить совета у Маргарет, и снова остро ощутила свое одиночество. Пространство, которое некогда заполняла тучная кормилица, опустело навек. Маргарет умерла в Уистрхеме.
Вместе с болью накатило чувство вины. Маргарет не следовало покидать Салерно и отправляться в дальнее путешествие, но она настаивала. Аделия любила кормилицу, ей требовалась спутница, однако она и мысли не допускала, что рядом может быть кто-то, кроме дорогой нянюшки. После долгих уговоров Аделия уступила. Плавание — почти тысяча миль по Бискайскому заливу, ужасные штормы — оказалось слишком трудным для старой женщины. Ее хватил апоплексический удар. Маргарет, двадцать пять лет служившая опорой Аделии, осталась в могиле на крошечном прибрежном кладбище возле Орна. А воспитанница вынуждена была добираться в Англию в одиночестве и действовать, как Руфь в стане врага.
Что бы посоветовала ей любящая душа?
«Не знаю, зачем спрашиваешь, ты все равно никогда меня не слушалась. Хочешь помочь несчастному, милая, так не интересуйся мнением, с которым никогда не считалась».
Аделия грустно улыбнулась, вспомнив энергичный девонширский говор кормилицы. Маргарет всегда была готова выслушать и утешить Аделию.
— Может, нам лучше уехать, доктор? — спросил Симон.
— Человек умирает, — бросила она. Как и Симон, Аделия понимала, что им грозит, если операция пройдет неудачно. Сойдя на берег незнакомой страны, они сразу почувствовали отчуждение окружающих. В подобной обстановке легко спровоцировать проявления враждебности. Однако если приор выздоровеет, выгоды перевесят возможные угрозы. Аделия была доктором, а рядом умирал человек. Выбора не оставалось.
Аделия осмотрелась по сторонам. Дорога, похоже, римская, протянулась прямо, как указующий перст. Налево, к западу, шли пустоши, с которых начинались болотные низины Кембриджшира. На горизонте тянулась багрово-золотистая линия заката. Справа поднимался поросший лесом склон невысокого холма, вверх по которому меж деревьев бежала узкая дорожка. Никаких признаков жилья — ни дома, ни хижины, ни лачуги пастуха.
