Пол Доуэрти - Сатана в церкви
Канцлер, внимательно наблюдавший за реакцией Корбетта, остался доволен и усмехнулся в глубине души. Он сделал правильный выбор, эта ищейка разнюхает правду, какой бы она ни была, и покончит с мятежным духом в столице. Барнелл не любил беспорядка и неразберихи, то есть того, что творилось теперь в Лондоне. В почве, пропитанной обидой на королевскую власть и правосудие, уже набухали и прорастали семена бунта. Нужно с корнем выполоть дурную траву, и Корбетт ему поможет.
— Ну? — благосклонно, как никогда, спросил Барнелл, обнажив ряд гнилых почерневших пеньков. — Итак, господин Корбетт, можете спросить, какое отношение имеет это самоубийство к трудностям его величества в управлении Лондоном? — Канцлер умолк и не произнес ни слова, пока не поймал задумчивый взгляд глубоко посаженных глаз чиновника. — Вам известно, что король намерен раз и навсегда уничтожить мятежную стихию, все еще не дающую покоя Лондону. Мэр Генри Ле Вэлиз издал несколько указов, которые должны усмирить здешних жителей. — Канцлер принялся отгибать пальцы, перечисляя ближайшие меры. — Постоялые дворы и их посетители будут учтены, в торговых и прочих гильдиях перепишут всех мужчин старше двенадцати лет. Вводятся новые правила охраны по всему городу: всякий, кто попадется на улице после наступления темноты, будет препровожден в новую тюрьму Тан, что в Корнхилле.
Канцлер посмотрел на Корбетта. Чиновник был само почтение, однако твердый взгляд темных глаз говорил о том, что особого впечатления речи канцлера на него не произвели. Барнелл на мгновение заколебался. Может быть, этот Корбетт себе на уме и слишком любит докапываться до сути? Однако сам Корбетт никаких сомнений не испытывал. Как всякий опытный клерк, он просто ждал, когда собеседник перейдет к существу дела, зная, что тогда-то канцлеру и понадобится все его внимание. Проворчав что-то, Барнелл взял кружку с глинтвейном, осушил ее и с облегчением откинулся назад: горячая жидкость согрела утробу, и старая плоть, перестав ежиться от холода, наконец расслабилась и расправилась. Все еще держа в руках неостывшую кружку, лорд-канцлер перегнулся через стол.
— Я знаю вас, Корбетт, знаю это послушное выражение лица и ничего не упускающие глаза. Можете спросить, какое отношение самоубийство имеет к королю или к запутанным городским делам. Но, — продолжал он, — вы слишком опытны, чтобы спросить, какое все это имеет отношение к вам, секретарю Суда королевской скамьи. — Барнелл нарочито замедленным жестом поставил кружку на стол. — Вам известно, что у де Монфора, хоть он и умер почти двадцать лет назад, все еще есть сторонники в городе? Так вот, Ральф Крепин, убитый Дюкетом, был одним из них. Он был из черни. — Канцлер улыбнулся. — Не сочтите за обиду, господин Корбетт, но Крепин вышел из трущоб. Крыса из сточной канавы, он давал деньги в рост и занимался всякими нечистыми делами и благодаря этому сумел пробиться наверх. Его семья принадлежала к последователям покойного де Монфора, но Крепину как-то удалось выжить и даже стать олдерменом.[2] Вот тут-то он сцепился с Дюкетом, золотых дел мастером и тоже членом городского совета. Дюкет терпеть не мог Крепина, но по-настоящему возненавидел его, когда Крепин одолжил его сестре деньги под такой высокий процент, который дурочка не смогла осилить. Однако Крепин требовал возврата долга, — правда, он согласился уменьшить его, но при условии, что сестра Дюкета с ним переспит.
Барнелл перевел дух и откашлялся.
— А потом Крепин раззвонил об этом по всему городу, чуть ли не по всему миру, не забывая упоминать о подробностях нескромного поведения сестры Дюкета. Именно это привело к встрече обоих на Чипсайд-стрит и убийству Крепина.
Канцлер пожал плечами.
— Мы избавились от господина Крепина, но король в ярости из-за гибели Дюкета, и это ему пришло на ум воспользоваться случившимся, чтобы установить связи Крепина с тайными бунтовщиками и головорезами.
С этими словами канцлер протянул Корбетту пергаментный свиток, туго перевязанный красной лентой королевской канцелярии.
— Вот ваши полномочия, Корбетт. Вам предстоит расследовать обстоятельства смерти Дюкета и через меня докладывать обо всем королю. Понимаете?
Корбетт взял свиток и кивнул:
— А где же книги, записи?
— Вы о чем?
— Ну, оба были торговцами. Должны же у них быть приходно-расходные книги, в которых записаны заключенные сделки.
— Нет, — отрезал канцлер. — В книгах Дюкета нет ничего интересного, а книги Крепина исчезли через несколько часов после его смерти! — Он помолчал. — Что-нибудь еще?
Корбетт покачал головой.
— Отлично, — улыбнулся канцлер. — Тогда желаю успеха. — Барнелл тут бы и закончил аудиенцию, если бы не невозмутимость молодого чиновника. — Поручение опасное, — предостерегающе добавил он. — Придется нырять в черные омуты, и как бы ил с водорослями не утащили вас на дно!
3
Большую часть дня Корбетт провел в Суде королевской скамьи, прощаясь с чиновниками. Он отлично понимал, что тосковать по нему не будут. Здесь он всем чужой, у него много приятелей, но мало друзей, и его новое назначение ни у кого не вызывало ни любопытства, ни вопросов. Чиновников то и дело посылали с разными поручениями — то за пределы Англии, то, что менее приятно, с проверкой в какое-нибудь из королевских поместий, а то и вовсе месить грязь в Эйре ради отправления королевского правосудия.
Взяв кое-что из своих вещей, хранившихся в небольшой кожаной сумке в архивной палате, он завязал их в узелок: несколько монет, кольцо покойной жены, прядь детских волос, ложку, выточенную из коровьего рога, и письменные принадлежности.
Барнелл приказал немедленно приниматься за дело, и Корбетт не стал медлить. Он подумал было, не подать ли прошение в казначейство о выдаче ему денег, но потом решил, что это слишком хлопотно. Тамошние чиновники на редкость подозрительны, особенно насчет своего брата. Придется долго ждать, пока прошение будет рассмотрено, а потом ему выдадут столько, что он пожалеет о своей затее. Нет, решил Корбетт, поплотнее завернувшись в плащ, лучше взять собственные деньги у ювелира в Чипсайде, а потом представить Барнеллу отчет о расходах. В конце концов, не в деньгах загвоздка, ведь у него неплохое жалованье, да и дом в Сассексе давно продан. Зачем нужен дом, если нет семьи? Покидая Вестминстерский дворец, Корбетт постарался прогнать прочь печаль. По отметке на свече, горевшей в железном гнезде на одной из скамей, он понял, что уже три часа пополудни. Толпа понемногу расходилась — тяжущиеся со связками документов, довольные или раздраженные стряпчие, приставы в разноцветной одежде, сопровождавшие скованных между собой преступников из зала суда в тюрьмы Тан, Маршалси или Ньюгейт.
Корбетт благополучно миновал всех и оказался на берегу реки. Несмотря на непогоду, он решил нанять барку, и самый уродливый лодочник, какого ему когда-либо приходилось видеть, настойчиво предлагал ему знакомство с лучшими красотками из публичного дома, где сам побывал накануне. Наконец, наслушавшись о плотской жизни лодочника, продрогший и промокший Хью добрался до причала Квиншита и направился в сторону собора Святого Павла. Последние торговцы, уличные продавцы угрей и водоносы отчаянно старались выжать хоть немного денег из редких припозднившихся прохожих. Улицы пустели. Дети разбегались по домам. Подмастерья, закончив работу, зажигали фонари, как то было предписано отцами города.
Город готовился к ночи, и Корбетт вспоминал слова Барнелла о старых язвах, набухающих гноем. За пенни он купил у булочника последнюю буханку и, запихнув в рот кусок хлеба, зашагал по Рыбной улице, обходя лужи и кучи мусора и стараясь побыстрее миновать вонючие рыбные ряды. Мимо прогромыхала пустая угольная телега с черным как дьявол возницей, довольным дневной выручкой. Пришлось Корбетту подняться на крыльцо, чтобы ее пропустить, и он заметил на другой стороне улицы одинокую фигуру с колодками на руках и тухлой рыбиной на шее. «Ловкач из торговцев рыбой, — решил Корбетт. — Поймали свои же или городские власти на продаже тухлятины, вот и приговорили к публичному осмеянию».
Корбетт пошел дальше и свернул на Чипсайд-стрит, широкую улицу, которая пересекала Лондон с востока на запад и с некоторых времен считалась главным местом обитания лондонских ремесленников. Здешние дома были и повыше и повнушительнее, иногда даже в три или четыре этажа, оштукатуренные, со вставленными в оконные переплеты полированными роговыми пластинами, с выкрашенными в яркие цвета деревянными стенами и фронтонами, на которых, как правило, красовался герб гильдии золотых дел мастеров. Около одного из таких домов Корбетт остановился и постучал в тяжелую деревянную дверь. Послышался звон цепей и скрежет замков, прежде чем дверь приоткрылась, повернувшись на прочных петлях. Дюжий привратник с трещащим факелом в руке бесцеремонно спросил, какие такие дела могут быть в столь поздний час. Сдерживая гнев, чиновник ответил, что хочет поговорить с купцом Джоном де Гизаром. Привратник едва не захлопнул дверь перед носом Корбетта, но тут за его спиной возник тучный невысокий человек, который, поднявшись на цыпочки, попытался разглядеть незваного гостя.
