Артур Филлипс - Египтолог
— В этом инвестиционном проекте многое поставлено на карту, — бурчит он. — Деньги не должны попасть не в те руки. Но если хочешь навариться, коней на переправе менять негоже. Взялся за гуж — не связывай по рукам и ногам человека, который просит несколько жалких долларов…
Тут меня поразила мысль: да ведь все Финнераново семейство у Трилипуша в кармане. Может, и сокровища-то никакого нет!
Из-за безумия этого семейства (не хочу вас обидеть, Мэйси) я чувствовал себя глупой приживалкой. Я-то думал про его дочь в гостиной, про то, что Трилипуш не вернется, про то, как она осрамится, когда бостонское общество разузнает, что Маргарет была помолвлена с отпетым мошенником и убийцей — и он ее бросил. Чем дольше Финнеран платил Трилипушу, тем дальше отодвигался час расплаты, но в конце концов Трилипуш просто исчезнет без следа, заграбастав достаточно Финнерановых деньжат, чтобы жить себе припеваючи в Кенте, новые деньги и древняя фамилия сойдутся — водой не разольешь. И когда этот час настанет — кому после всего этого Маргарет будет нужна? Мне, я знал это отчетливо. Мне.
С Финнераном я был мягок. Сказал, что, я думаю, Трилипуш «может не быть надежным в смысле вложений. Обстоятельства определенно запутанные». Это он воспринял спокойно. Я по шажочку двинулся вперед: раз Финнерана так заботят здоровье и счастье Маргарет, не думает ли он, что, может, кто-то другой позаботится о ней лучше этого англичанина? Слишком уж рискованно, учитывая сведения из Оксфорда, иметь дело с человеком столь сомнительных качеств. Я сказал, что мой отчет по биографии еще не готов, но, может, Финнерану лучше было бы найти для дочери человека порядочного и проверенного, и не обязательно нищего английского джентльмена. Финнеран посмотрел на меня внимательно, успокаиваясь. Кажется, подумал я, он понял. Кивнув, он поблагодарил меня и сказал, что подумает над моими словами. А она — она подумает?
Меня чуток беспокоило ее пристрастие к опиуму. Я не был настолько ею ослеплен, Мэйси, пишу, как и обещал, не оправдываясь и не привирая. Полагаю, что к свадьбе с вашим дядюшкой Маргарет уже избавилась от слабостей, которым по молодости потакала. Но в октябре и ноябре 22-го года — ух как она им потакала! Опиум она добывала у Дж. П. О'Тула наверху. Сам Дж. П. носу наружу не казал, как и что там происходило — я не знаю. А когда она спускалась обратно и садилась рядом на кушетку, я по широко открытым глазам и суженным зрачкам знал: она уже далеко.
— Гарри, дорогой, ты случаем не педик? Почему ты не хочешь пойти со мной? Пойдем, милый!.. — Я никогда не ходил. — Для тебя проходит одна ночь, для меня — миллион лет, — сказала она мне один раз, когда ее уносило. Думаю, эту фразу она вычитала в книжке. — Миллион лет, Гарри! Не хочешь посмотреть, как это? Побыть со мной миллион лет? Представляешь, мы вместе уходим в вечность, мужчина и женщина, два тела, сплетенных миллион лет подряд!
Мэйси, я горжусь тем, как вел себя, когда ваша тетушка пребывала в этом состоянии. Я защищал ее, как того хотел ее отец. Будущее покажет, кто был благороднее — бедный австралийский работяга или английский джентльмен. Мы оставались в О'Туловом заведении столько, сколько было нужно, чтобы ваша тетя вернулась из своих путешествий длиной в миллион лет. Когда она засыпала, я держал ее за руку, гладил ее волосы и лоб. Когда она возвращалась в мир к простым смертным, я тайно отвозил ее домой. Да, я повторяю, опиум меня беспокоил, но им ее жизнь не исчерпывалась, и когда в другом, дневном настроении она твердила мне, что это для нее как игра, каприз, не больше, и отцу, у которого дел по горло, про нее, конечно, говорить не стоит, я был не в силах сомневаться в ее правоте. Оглядываясь назад, я вижу, что она была права. Иначе как бы ей удалось выйти замуж за вашего дядю и прожить счастливую жизнь?
Среда, 25 октября 1922 года
Дневник: Сегодня коридорный доставил сувенир, достойный дневникового упоминания: небольшую деловую записку родом из бюрократического фарса нашей растленной эпохи, в котором каждый должен играть свою роль, пусть его и выбрали на эту роль случайно.
Мистер Трилипуш!
В текущих обстоятельствах желаю прояснить: как показано на приложенной карте, эксклюзивная концессия на раскопки всего района Дейр-эль-Бахри принадлежит профессору Уинлоку и Метрополитен-музею. Ваше заявление принято к сведению и рассмотрено. Как только статус концессии Метрополитен-музея изменится, мы с Вами свяжемся. Если Вы покинете гостиницу «Сфинкс», пожалуйста, сообщите нам, где в Соединенных Штатах возможно Вас найти. Кроме того, вынужден с сожалением сообщить Вам, что на прошлой неделе я посылал каблограмму профессору тер Брюггену с просьбой подтвердить, что он является Вашим созаявителем. В своем ответе — я уверен, что это недоразумение, — профессор тер Брюгген сообщил, что ни он, ни Гарвард не имеют к вашему заявлению никакого отношения, и просил передать Вам, несмотря на это, «доброе пожелание» [sic]. Остаюсь Вашим покорным корреспондентом,
П. Лако
генеральный директор Департамента древностей
Что до Класа тер Брюггена, в своем дорогом главе кафедры я не сомневался ни единой секунды. На «Виктроле XVII» как раз играет «Когда пьешь с ворами, держись за карман».
Тер Брюгген, Клас тер Брюгген, Валлонский Буффон, Бельгийский Хрыч, брызгая слюной и шамкая на фламандском, гибельно руководит (до поры до времени, еще всего несколько месяцев) гарвардской кафедрой египтологии. Он распоряжается мизерной университетской коллекцией и берется учить (с буквы «м») сынов бостонских богачей. Оные несчастные сыны, напоровшись на путаные и часто невнятные лекции тер Брюггена, идут, пошатываясь, в мой кабинет за куда более потребными наставлениями. «Скажи-ка, Пыжик, — начинает один розовощекий тупица, сбитый с толку классической лекцией от тер Брюггена, на которой тот многажды прочищает влажную глотку и гнусаво клекочет, и первый ряд точно знает, что жажда знаний, может, и не утолится, а вот лицо будет забрызгано, — как это фараоны могли верить в Сугробный мир? В Египте ведь жарко, там полно песка, там везде пустыня, верно же? Откуда там сугробы?»
Последние дни тер Брюггена — верховного жреца гарвардской египтологии — напоены обреченностью и ощущением, что интерлюдия вот-вот закончится и придет герой-завоеватель; это ясно по тому, как он плетет интригу, сочиняя послание, призванное сбить сраженного минутной слабостью соперника с ног. Но найдется придворный, который одержит за морем великие победы, вернется в охваченное хаосом царство — и наведет в нем порядок.
Этот размалеванный дьявол оскалил свои скругленные зубы на мое недавнее обращение к гарвардской межфакультетской комиссии по подбору кадров; он швырялся в меня протухшими зарядами и уже не в первый раз потрясал разваливающимся щитом. Иные члены комиссии, шокированные возмутительными обвинениями тер Брюггена и его готовностью покончить с остатками собственного достоинства, лишь бы оговорить меня как можно чудовищнее, после заседания сказали мне, что комиссия стояла за меня, но тер Брюгген запугивал одних, обхаживал других, а третьих, рыдая, просто-таки умолял оставить меня на скромной должности. Даже декан Уоррен, председательствовавший на шумном заседании, после отвел меня в сторону, дабы приободрить, пожелать удачи в экспедиции и практически гарантировать высокое место, если мне случится найти что-то к вящей славе Гарварда в вечности.
Тошнотворное поведение тер Брюггена объясняется просто: он обиделся на меня, когда я, получив место на кафедре, отказался передать отрывок «С» в коллекцию, которая находится на его попечении, несмотря на то что он таращил на папирус глаза и чуть слюни на него не пускал. Ну и пусть. Ныне, оболганный морально загнившим жрецом, я дождусь подходящего момента, завоюю царство за морем, облеку себя славой — и вернусь.
В банке — пусто.
На почте — пусто.
В банке — пусто.
Четверг, 26 октября 1922 года
Дневник: Полдень последнего дня первого этапа. Штаб-квартира экспедиции переносится на юг. Вперед, к новому началу! Силы и вдохновение вновь переполняют меня. Убивая время в гостинице, я чуть с ума не сошел, от города и его роскоши мое воодушевление скисло. Но вот настал день хлопот, время для импровизаций. В письме Лако в Департамент древностей я благодарю его за послание и даю адрес особняка, где намерен отдыхать, ожидая «каких-либо неожиданных перемен статуса мистера Уинлока vis-à-vis Дейр-эль-Бахри». Посетил банковскую контору, чтобы распорядиться уже насчет первого взноса.
Отсутствие новостей расстроило меня лично и как профессионала; явно сбоит вся банковская система, и ее сбои пагубно отражаются на любом путешественнике. Убедился, что у них есть адрес и телеграфные реквизиты моего банка-корреспондента на юге. Высказал маленькому клерку, из-за которого терзался последние недели, пару нелестных замечаний. К сожалению, мой сжатый кулак от его самодовольного личика отделяла черная стальная перегородка (без сомнения, именно по этой причине: английские банкиры средней руки не без остроты ощущают, какое впечатление производят на окружающих).
