Эллис Питерс - Сокровенное таинство
Умирающий крестоносец предвкушал исполнение своего заветного желания. Миновали годы кипучей и бурной жизни, полной высоких стремлений, бессчетных сражений и одержанных побед, и теперь этому человеку, бороздившему неведомые моря и повидавшему дальние страны, предстояло последнее путешествие, и на сей раз надо было всего лишь подняться на несколько миль вверх по реке, чтобы вновь увидеть свой родной манор в мирном английском графстве.
«Счастье, — подумал брат Кадфаэль, — зависит вовсе не от великих свершений, оно складывается из милых сердцу мелочей, на первый взгляд — пустяков. Это те самые вехи, которыми помечен наш земной путь, и, наверное, о них вспоминает смертный, готовясь смиренно ступить за предел земного бытия».
Кадфаэль отозвал Мадога в сторонку, чтобы перемолвиться с ним словечком перед отплытием. Те двое, что уже сидели в лодке, не обратили на это внимания, ибо один из них наслаждался видом бескрайнего неба и яркостью зелени, столь восхитительной для взора человека, только что покинувшего больничную койку, другой же, как всегда, был всецело поглощен заботой о своем спутнике.
— Мадог, — промолвил Кадфаэль с волнением в голосе, — может статься, ты заметишь что-то необычное… Прошу тебя, если что-нибудь тебя удивит, покажется странным, ради Бога, не говори об этом никому, кроме меня.
Лодочник покосился на монаха из-под кустистых бровей, понимающе подмигнул и сказал:
— Тебя-то, надо думать, ничто не удивит! Ладно, чего уж там, я тебя знаю! Можешь на меня положиться — если и будет что рассказать, первым и последним об этом услышишь ты, а для остальных я буду нем, как могила.
Сказав это, Ловец Утопленников доверительно похлопал Кадфаэля по плечу, отвязал обмотанный вокруг пня канат, удерживавший лодку, проворно, словно юноша, вскочил на борт и оттолкнул суденышко от берега. Маслянистая гладь пруда колыхнулась и опала. Мадог уселся на кормовую распорку, взялся за весла и легко повернул лодку к протоке, без труда преодолевая вялое, медлительное, словно разморенное жарой течение.
Кадфаэль долго стоял на берегу, провожая их взглядом. Хотя утреннее солнце и было подернуто дымкой тумана, когда лодка качнулась на повороте, лучи его заиграли на лицах обоих монахов — молодом, печальном и полном трогательной заботы и старом, мертвенно-бледном, на котором в этот момент сияла довольная улыбка. Затем весла вновь опустились в воду, лодка развернулась, и солнечный свет упал на приземистую, плотную фигуру Мадога. «Один такой перевозчик по имени Харон… — припомнил Кадфаэль, которому случалось заглядывать в книги, где излагались древние языческие предания, — помогал душам умерших покинуть сей мир, и, как и Мадог, он брал плату за место в своей лодке. Порой даже отказывал усопшим, если тем нечем было платить. И уж этому перевозчику душ и в голову не приходило позаботиться о пледах да подушках, не говоря уж о вощеной холстине, хоть она и годится на саваны. Не утруждал он себя, как помнится, и заботой о телах тех несчастных, которых поглотила пучина. Да, что ни говори, а наш Мадог, Ловец Утопленников, получше будет».
Даже в самый знойный день от поверхности воды хоть чуть-чуть, да веет прохладой. Серебристый глянец Северна казался неподвижным, но в воздухе ощущалось — если только это не мерещилось — слабое дуновение бриза, и тянувший от воды холодок слегка смягчал удушающую жару.
Хумилис опустил иссохшую руку за борт и погрузил пальцы в реку, на берегах которой был рожден. Фиделис заботливо поддерживал его, довольный тем, что в лодке не так душно, как на берегу, а стало быть, его другу дышится легче. Мягкими движениями ладоней юноша помогал брату Хумилису, когда тот поворачивал голову из стороны в сторону, стараясь ничего не пропустить, вобрать в себя все, что открывалось взору на медленно проплывавших мимо берегах Северна. Фиделис не чувствовал неудобства оттого, что сидел неподвижно, не ощущал ни малейшей усталости и даже почти не испытывал грусти. Вернее, он свыкся с ней настолько, что она уже стала неотъемлемой частью его существа. Здесь, в лодке, уединившись со своим старшим другом, словно на острове, он был едва ли не счастлив, хотя счастье это было горьким и мучительным.
В начале плавания им пришлось обогнуть весь город, ибо выше по течению Северн делал петлю вокруг Шрусбери и над его берегами высились городские стены. Река служила своего рода крепостным рвом, защищая город со всех сторон, — так что он превратился бы в остров, если бы не узкий перешеек, на котором, перекрывая единственный доступ по суше, стоял замок.
После того как лодка миновала западный мост, под которым Мадог хранил свои снасти, русло реки стало извилистым, и путешественникам приходилось следовать изгибам Северна, подставляя поднимавшемуся все выше светилу то левую, то правую щеку. Уровень воды был гораздо ниже, чем обычно в это время, но для легкой лодочки глубина была достаточной, а немногочисленные мели, подстерегавшие у берегов, Мадог знал наперечет. Поэтому он правил лодкой хотя и без спешки, но сноровисто и уверенно, сознавая свое мастерство.
— Вот эти места я хорошо помню, — с улыбкой заметил Хумилис, когда, следуя очередному изгибу, лодка повернула на запад и взгляду открылся Франквилль. — Для меня такое путешествие — одно удовольствие, но тебе-то, мой друг, — обратился он к Мадогу, — наверное, нелегко приходится.
— Нет, — коротко ответил Мадог, который отличался немногословием, когда приходилось говорить по-английски, — красноречие в нем пробуждалось лишь при звуках родной валлийской речи. — Вода дает мне пропитание, да что там — это вся моя жизнь. По реке плавать мне всегда в радость.
— И в непогоду?
— А мне все едино, — отозвался Мадог и бросил быстрый взгляд на небо, подернутое легкой дымкой.
Миновав Франквилль и оставив позади городские стены, путешественники заскользили по водной гляди между широкими пойменными лугами, которые даже в нынешнюю засуху все же питала влага, а потому трава на них была сочнее и ярче, чем на возвышенности. Камышовые заросли у берегов источали прохладу, казалось, только здесь истомленная жаждой земля могла дышать полной грудью. Затем луга кончились, и берега стали обрывистыми. Старые высокие ивы склонялись над рекой, отбрасывая длинные тени. Сейчас вода отступила от берегов, и кое-где обнажились могучие, узловатые корни деревьев. Еще один поворот — и взору предстала иная картина: по правую руку раскинулась плоская равнина, а по левую — берег поднимался песчаными уступами, тянувшимися до подножия поросшего пожухлой травой склона, а на горизонте виднелись покрытые редколесьем холмы.
— Теперь уж недалеко, — промолвил Хумилис, оживленно смотревший по сторонам. — Я эти места хорошо помню. Надо же, сколько лет прошло, а здесь все как прежде.
Возможно, удовольствие, которое он испытывал от этой поездки, придавало больному сил, во всяком случае голос его звучал отчетливо и ровно, хотя на лбу снова выступили бусинки пота. Заметив это, Фиделис бережно отер другу лицо и склонился над ним, стараясь собой укрыть его от солнечных лучей.
— Я чувствую себя ребенком, которого взрослые взяли с собой на праздник, — улыбнулся Хумилис. — И право же, меня ждет настоящий праздник — встреча со своим детством. Жизнь, Фиделис, — это замкнутый круг. Появившись на свет, мы рвемся вперед, покидаем своих близких и родные края, стремимся увидеть новые земли и завести новых друзей, но в какой-то момент нас начинает тянуть назад — туда, откуда мы начали свой путь. И мы возвращаемся к истокам, потому что идти дальше некуда, — круг замкнулся. Мы исполнили предначертанное и должны расстаться с этим миром. И не стоит печалиться, ибо так замыслил Творец, к нашему же благу. — Хумилис попытался приподняться, чтобы посмотреть вперед, и Фиделис поддержал его. — Глядите, — воскликнул больной, — вон за теми дверями лежит мой манор, мы приехали!
Вдоль берега тянулась длинная и узкая полоска красноватого песка, а над ней поднимался поросший травой склон, по которому вилась утоптанная тропинка. Лодка уткнулась носом в песчаную отмель, и Мадог, подобрав весла, соскочил в воду. Он выбрался на берег и, приподняв суденышко за нос, подтянул его на песок, чтобы не снесло течением.
— Подождите-ка чуток в лодке, а я схожу в дом и скажу хозяевам, что к ним гости пожаловали.
Хозяину, который нынче арендовал Сэлтон, было около шестидесяти, и он хорошо помнил мальчонку лет на десять младше его самого, сынишку здешнего лорда, который родился в этом доме и провел здесь первые годы своей жизни. Арендатор кликнул пару слуг, те наскоро соорудили носилки, чтобы отнести лорда Годфрида в дом, и поспешили к реке. Хозяину не терпелось увидеть гостя — не прославленного защитника Иерусалимского королевства, а того мальчугана, которого он учил плавать и удить рыбу и трехлетним карапузом впервые усадил верхом на низкорослую лошадку. Их детская дружба продолжалась недолго, да он и не вспоминал о ней все это время. Почитай, вся жизнь прошла — он вырос, женился, завел семью, предаваясь повседневным трудам и заботам, но сейчас воспоминания нахлынули на него с небывалой силой.
