Эллис Питерс - Послушник дьявола
Розвита разложила свое платье на кровати, чтобы можно было расправить все его складки, посмотреть, как пришиты рукава, насколько хорошо подогнан корсаж, и подумать, не следует ли подтянуть потуже пряжку позолоченного пояса.
Айсуда ходила по комнате, небрежно отвечая на мечтательные замечания и вопросы Розвиты. У одной стены стоял деревянный, обитый кожей сундук с вещами девушек, и вынутые из него мелочи были разбросаны повсюду — на кровати, на полке, на крышке сундука. Возле лампы стояла шкатулка с драгоценностями Розвиты. Айсуда лениво запускала в нее руку и вытаскивала одну вещицу за другой. Она не испытывала особого интереса к украшениям.
— Как ты думаешь, может, надеть желтые камни? — спросила Розвита. — Они хорошо подойдут к золотому шитью пояса, а?
Айсуда поднесла янтарное ожерелье поближе к свету и медленно пропустила его сквозь пальцы.
— Очень хорошо подойдут. Но давай я посмотрю, что там у тебя еще есть. Ты мне никогда и половины этого не показывала. — Девушка с любопытством перебирала драгоценности, как вдруг в глубине увидела блеснувшую эмаль, а потом выудила с самого дна шкатулки крупную фибулу — брошь старинного фасона, — несомкнутое кольцо с поперечной булавкой-язычком. У кольца были широкие расплющенные концы с замысловатым орнаментом: филигранный узор золотом по эмалевой поверхности — извивающиеся тела сказочных животных, которые с первого взгляда показались ей переплетенными растениями, но, вглядевшись попристальнее, она поняла, что это скорее всего все же змеи. На ромбовидной головке серебряного язычка-булавки был выгравирован и покрыт эмалью стилизованный цветок; заостренный конец булавки выступал за пределы кольца на длину мизинца Айсуды, а само кольцо было величиной с ее ладонь. Девушка, вынимая фибулу на свет, начала было говорить: «Я никогда не видела ее…» — но вдруг замолчала, и это заставило Розвиту поднять глаза. Она быстро встала, подошла, сунула руку в шкатулку и бросила фибулу снова на дно, так, чтобы ее не было видно.
— О, эту не надо! — сказала Розвита, поморщившись. — Она слишком тяжелая и такая старомодная. Положи все обратно, мне понадобится только желтое ожерелье и гребни для волос. — Она решительно захлопнула крышку шкатулки, взяла Айсуду за руку и подвела к кровати, на которой лежало приготовленное платье: — Смотри, тут на вышивке распустилось несколько стежков, ты бы не подобрала их? Ты лучшая вышивальщица, чем я.
Айсуда со спокойным лицом умело стала делать то, о чем ее попросили, время от времени бросая взгляды на шкатулку, в которой лежала фибула. Когда пришел час заутрени, она сделала последний стежок, оторвала нитку, отложила работу в сторону и объявила, что уходит, так как хочет присутствовать на службе. Розвита, раздевавшаяся в этот момент, чтобы лечь поспать, не стала ее отговаривать — сама она, конечно, присоединяться к Айсуде не собиралась.
Брат Кадфаэль после заутрени вышел из церкви через южные двери. Он намеревался на минутку зайти к себе в сарайчик посмотреть, погашена ли жаровня, которой вечером пользовался брат Освин, хорошо ли закупорены все сосуды, закрыта ли дверь, чтобы помещение не совсем выстыло.
Мороз пощипывал, ночь была звездной, а Кадфаэлю и не нужно было другого света, чтобы найти привычную тропинку. Но только он вышел из-под арки во двор, как кто-то требовательно потянул его за рукав, и задыхающийся голос прошептал ему на ухо:
— Брат Кадфаэль, мне нужно поговорить с тобой!
— Айсуда! В чем дело? Что-нибудь случилось?
Монах быстро повел девушку в одну из ниш скриптория; там сейчас никого не должно было быть, и никто не заметит, если они спрячутся в каком-нибудь укромном уголке. Возле плеча Кадфаэля еле-еле виднелось напряженное лицо Айсуды — бледный овал над темным пятном плаща.
— Да, случилось! Ты же сказал, что молния вылетит из моей руки! Я нашла кое-что у Розвиты, в шкатулке для драгоценностей, — быстро проговорила Айсуда на ухо Кадфаэлю. — Спрятано на дне. Большая фибула, очень старая и красивая, из золота, серебра и эмали, такие делали еще до прихода норманнов. Величиной с мою ладонь, с длинной булавкой. Когда Розвита увидела, что я держу ее в руке, она подошла, бросила ее обратно в шкатулку и захлопнула крышку, сказав, что эта штука слишком тяжелая и старомодная, чтобы ее носить. Вряд ли Розвита знает, что это за фибула и как она попала к человеку, который подарил ей эту вещь, хотя, наверное, этот человек предупредил, чтобы она не носила ее и никому не показывала, по крайней мере сейчас… А то почему она так быстро убрала ее? А может быть, фибула ей просто не нравится, и в этом все дело. Но я-то знаю, что это за фибула и чья она, и ты тоже будешь знать, я скажу тебе… — Торопясь выговориться, девушка задохнулась и, наклонившись ближе к Кадфаэлю, обдала его щеку своим теплым дыханием. — Я видела эту вещь раньше, а Розвита, может, и не видела. Ведь это я забрала у него плащ и внесла в дом, в комнату, которую приготовили для него. Фремунд принес его седельные сумки, я — плащ… а эта фибула была приколота у ворота.
Кадфаэль положил ладонь на маленькую ручку, цеплявшуюся за его рукав, и спросил, наполовину уверенный в ответе:
— Чей плащ? Ты хочешь сказать, что эта штука принадлежала Питеру Клеменсу?
— Да. Я готова поклясться.
— Ты уверена, что это та же самая?
— Уверена. Говорю тебе, я несла ее, касалась ее, любовалась ею.
— Да, двух таких одинаковых быть не может, — проговорил Кадфаэль и глубоко вздохнул. — Вряд ли сделали бы две такие дорогие вещи одинаковыми.
— Даже если сделали, как они обе попали в наше графство? Нет-нет, каждую делали для какого-нибудь князя или вождя и никогда не повторяли. У моего дедушки была похожая фибула, но далеко не такая красивая и большая. Он говорил, что она сделана в Ирландии, давным-давно. И потом, я хорошо запомнила ее цвета и этих странных змей. Это та самая! И она у нее! — Айсуде пришла в голову новая мысль, и она проговорила с жаром:
— Каноник Элюар еще здесь, он узнал крест и кольцо, он, конечно, узнает и эту фибулу и сможет поклясться. А если нет — я могу, и я поклянусь. Завтра — что мы должны делать завтра? Ведь Хью Берингара сейчас нет, чтобы сообщить ему, а времени мало. Все ложится на нас самих. Скажи, что я должна завтра делать?
— Скажу, — медленно произнес Кадфаэль, сжимая руку девушки, — только ответь мне еще на один вопрос. Это необыкновенно важно. Эта фибула — она целая и чистая? Пятен нет, краски сохранились и на металле, и на эмали? Даже на тонких краях?
Айсуда помолчала мгновение, а потом, поняв, о чем он говорит, вздохнула и воскликнула:
— Ой! Я не подумала об этом! Нет, она как новая — яркая и красивая. Не как остальные… Нет, она не была в огне.
Глава двенадцатая
В день свадьбы утро выдалось ясное, прозрачное и очень холодное. Когда Айсуда шла к заутрене, одна или две крохотные снежинки, почти невидимые, обожгли ей щеку, однако небо было такое чистое и высокое, что снегопада, похоже, можно было не опасаться. Айсуда молилась серьезно и сосредоточенно, скорее прося у неба помощи, чем стараясь умилостивить его. Из церкви она пошла на конюшню распорядиться, чтобы ее конюх с лошадью вовремя отправился за Мэриетом и молодой человек мог бы посмотреть на свадьбу брата. Марк должен был сопровождать его. Потом Айсуда пошла помогать одеваться Розвите. Она заплела ей косы, уложив их в высокую прическу, украсила серебряными гребнями и сеткой из золотых нитей, застегнула на шее невесты желтое ожерелье, обошла вокруг и расправила каждую складку ее платья. Дядя Леорик, то ли потому, что избегал скопления женщин в монастырских покоях, то ли потому, что был занят тяжкими размышлениями о столь разной судьбе двух сыновей, не появлялся до той минуты, пока не пришло время идти в церковь и занять там полагающееся ему место. Вулфрик Линде, напротив, с удовольствием вертелся у всех под ногами, любуясь красотой дочери, и, казалось, прекрасно себя чувствовал в этом сугубо женском обществе. Айсуда относилась к отцу Розвиты неплохо, пожалуй, с уважением: славный недалекий человек, умеющий получать хороший доход от манора, разумно требовательный по отношению к своим арендаторам и вилланам, но редко интересующийся чем-либо помимо хозяйства, всегда последним узнающий о делах своих детей и соседей.
В это же время Джейнин и Найджел были заняты такими же древними ритуальными сборами — жених готовился к событию, в котором он играл роль и триумфатора, и жертвы.
Вулфрик рассматривал платье Розвиты, поворачивая ее и так, и эдак, чтобы полюбоваться со всех сторон. Предоставив отцу и дочери с довольным видом самозабвенно обсуждать наряд, Айсуда отошла к шкафу в стене, сняла с полки шкатулку, на ощупь выудила с ее дна старинную фибулу, которая некогда принадлежала Питеру Клеменсу, и приколола ее к плечу широкого плаща Розвиты.
Молодой конюх Эдред привел в приют святого Жиля двух лошадей как раз вовремя, чтобы потихоньку доставить Мэриета и брата Марка в церковь, где бы они могли укрыться в тени, прежде чем соберутся все приглашенные. Несмотря на естественное желание посмотреть на свадьбу брата, Мэриету не хотелось, чтобы его видели, его, изобличенного преступника, опозорившего родной дом. Так он и заявил, когда Айсуда пообещала, что ему разрешат прийти и что Хью Берингар проявит снисхождение к узнику и поверит, что тот не воспользуется его милостью. Такая щепетильность со стороны Мэриета и до истории с фибулой не нарушала планов Айсуды, а теперь устраивала девушку еще больше. Мэриет не должен был ни с кем говорить, его не должны были не только узнать, а даже и заметить. Эдреду следовало провести его в церковь рано, раньше, чем придут гости, чтобы он там спрятался в каком-нибудь темном углу, откуда все увидит, сам оставаясь незамеченным. А когда молодожены уйдут, а за ними и гости, он тоже незаметно выйдет и вернется в свою тюрьму вместе со своим добрым тюремщиком. Марк мог понадобиться и как друг, и, в случае необходимости, как осведомленный свидетель, хотя Мэриет и представления не имел о том, что может возникнуть необходимость в таком свидетеле.
