Борис Акунин - Сокол и Ласточка
Происшествие, случившееся нынче вечером, подтверждает это мое убеждение.
Море перед закатом посвежело. Волны забелели острыми пенными концами, а некоторые валы даже перекатывались по палубе. Один из них смыл корабельную собаку Селедку, которую вся команда обожает, хотя мне от этой шавки одни неприятности – очень уж с подозрительным видом принюхивается она к моим штанам. Я давно желала надоедливому псу провалиться к черту в преисподнюю, но тут вместе со всеми закричала, забегала.
Жалко было смотреть, как Селедка лает и скулит, отчаянно работая лапами.
Матросы хотели спустить шлюпку, но Дезэссар запретил. Он сказал, что волны слишком высоки и лодку может разбить о борт, а она стоит денег.
Правда, потом он долго провожал взглядом косматую башку, то исчезавшую, то появлявшуюся средь валов, и стряхивал с ресниц слезы. Но своего решения не изменил.
Удивила меня Клара. Я знаю, что она состояла с Селедкой в непримиримой вражде, но здесь, разбуженная криками, слетела с бизани и долго кружила над гибнущей собакой, будто желала поддержать ее в смертный час.[27]
20 марта, понедельник
Двадцать третий день плавания.
Утром на горизонте с подветренной стороны показалось торговое судно. Мы бросились на него, как изголодавшийся зверь на добычу, но корабль оказался испанский, то есть союзнический. Все были очень раздосадованы.
Испанец сигналил, прося о встрече, но Дезэссар не стал тратить время на любезности, за что я ему признательна. Мы прошли мимо на всех парусах.
Учила, как противодействовать цинге. Больше из любознательности, чем по необходимости, ибо этот ужасный недуг, главный враг моряка, не представляет опасности при столь коротких плаваниях, как наше.
День тянулся очень медленно.
21 марта, вторник
Двадцать четвертый день плавания.
Вторые сутки пасмурно. Солнце ни разу не выглядывало, но ветер свеж, идем быстро.
Если я не ошибаюсь, мы должны уже находиться примерно на широте Гибралтара.
Уроки с капитаном начинают давать плоды. Д. перестал сморкаться на палубу, отрыгивать после еды и давить на себе насекомых. От этого он преисполнился презрения к остальным членам команды, а они над ним втихомолку посмеиваются. Сегодня мы постигали правила изящной жестикуляции.
Тема занятия со святым отцом была более увлекательной – тропическая лихорадка. Впрочем, в сухом и жарком климате Барбарии она нам не грозит.
22 марта, среда
Двадцать пятый день плавания.
Скорей бы уж показался марокканский берег! Мое терпение на исходе. Тоску усугубляет хмурая погода.
Не знаю, чем бы я себя занимала без уроков отца Астольфа. Нынче изучали желтую лихорадку febis flava.
Поздно вечером.
Я каждый день спрашиваю у Логана, сколько мы прошли за сутки. Сейчас мне пришло в голову сложить эти цифры. Получается, что расстояние до Сале давно преодолено!
Утром выясню точнее.
23 марта, четверг
Двадцать шестой день плавания.
Какая горькая ошибка! Я думала, что в корабельный журнал заносится расстояние, пройденное за сутки по прямой, а оказалось, что при помощи лага замеряется весь проделанный путь. По словам штурмана, с учетом потерь на ночное маневрирование, вычисленную мной дистанцию следует делить по крайней мере натрое. То есть, до цели еще очень далеко.
Что ж, запасемся выдержкой.
В конце концов, мне грех жаловаться. Пока плавание идет на удивление благополучно. В команде все живы и здоровы, если не считать «испанской болезни». Каждый день приходится готовить склянки с марганцовым раствором для одиннадцати человек, и каждому я должна сама делать промывание, что сильно обогатило мои представления об особенностях мужского организма. Отец Астольф неизменно присутствует при сей процедуре, пользуясь случаем, чтобы напомнить пастве о последствиях безнравственности. Матросы охотно соглашаются, но, думаю, что до первого порта. Я же в такие минуты не устаю благодарить судьбу за то, что она сделала меня дурнушкой и избавила от самой низменной стороны человеческого существования. Если я когда-то и задумывалась о замужестве, детях и превозносимых поэтами «plaisirs d’amour»,[28] то теперь меня на мякине не проведешь. Merci beaucoup за такие plaisirs, я уж лучше как-нибудь доживу свой век в старых девах.
Отец Астольф рассказывал об оспе, холере и чуме. С этими болезнями бороться невозможно. Все что остается – поглубже закапывать мертвецов, сжигать всю их одежду вкупе с простынями и молить Бога о милосердии.
24 марта, пятница
Двадцать седьмой день плавания.
Сегодня было много интересного, так что писать буду долго, хоть уже и очень поздно.
В кают-компании после обеда состоялся интересный разговор. Как обычно, рассказчиком был Логан. Его истории иногда бывают пусты или скабрезны, но всегда занимательны. Нынче он был в особенном ударе.
Д. стоял вахту, так что слушателей было только трое: я, Проныра и Клещ. Артиллерист с сыновьями, категорически отказавшиеся от париков, уже вторую неделю столуются в матросском кубрике.
Беседа началась со спора между мичманом и писцом о самой большой добыче, когда-либо добытой корсаром. Поминали Френсиса Дрейка, галеоны с золотом и пузатые португальские караки, перехваченные на пути из Ост-Индии с бесценным грузом пряностей.
Ирландец дымил трубкой, с интересом слушая. Потом сказал: «Золото, пряности – все это пустяки по сравнению с кушем, который Джереми Пратт взял в Сан-Диего».
Все посмотрели на Логана, а он грустно улыбнулся и покачал головой: «Вы об этом даже не слышали. А между тем, это самая великая корсарская экспедиция с тех пор, как зародилось наше ремесло. Капитан Пратт, упокой Боже его грешную душу, был великий человек. Таких больше нет. Хотите, я расскажу вам о Невезучем Корсаре?»
Мы, конечно, хотели.
Вот рассказанная история, как я ее запомнила.
Капитан Джереми Пратт был английским приватиром (это то же, что корсар), самым опытным и отважным во всех испанских морях. По словам Логана, который близко знал Пратта, ум и находчивость этого человека были удивительны. Он наверняка затмил бы самого Моргана, если б не столь же удивительная невезучесть, преследовавшая капитана во всех его предприятиях. Многие матросы из суеверия даже отказывались служить под его началом. И все же Пратт пользовался у морского люда огромным авторитетом – из-за умения побеждать вопреки пакостям Фортуны.
Если злой рок нарочно ему не гадил, Пратт всегда добивался поставленной цели.
Если удача предоставляла хоть крошечный шанс – творил чудеса.
Если же все оборачивалось против него – не сдавался и выкручивался, как мог.
В этой связи Логан высказал одну мысль, показавшуюся мне интересной. «Есть три типа деятельных людей. Самые незамысловатые из них просто не упустят выгоды, коли она сама прикатилась им под ноги. Другие, разрядом повыше, все время зыркают по сторонам – нет ли где какой добычи, и, чуть завидев подходящую цель, набрасываются на нее. Но ценней всего люди особенного сорта, которые не ждут удачи и не высматривают ее, а сами создают выигрышную ситуацию – из пустоты, из ничего».
Именно к этой природе относился Невезучий Корсар.
История его неладов с судьбой восходит к раннему детству. Двенадцати лет от роду он упал с яблони и переломал ноги, отчего они перестали расти. Другой на его месте смирился бы с долей калеки, но не таков был Джереми. Слабость нижних конечностей он восполнил силой плеч и рук. Гарри рассказал, что с виду Пратт походил на краба: огромное массивное туловище с лапами-клешнями, на коротких кривых ножках. По вантам он поднимался с ловкостью обезьяны, подтягиваясь одними кистями. При абордаже первым перелетал на вражескую палубу, вцепившись в канат зубами. Ну а бегать среди моря особенно незачем и некуда, так что длинные ноги капитану были ни к чему.
«Про подвиги и злоключения Пратта можно рассказывать долго, – продолжил Гарри, – но я завел речь про поход на Сан-Диего, так что не буду отклоняться».
Сан-Диего – порт на южноамериканском материке, откуда в Испанию дважды в год отправляется большой караван с золотом и серебром. Руду доставляют в этот перевалочный пункт с рудников Перу и Юкатана, переплавляют в бруски, штампуют, грузят на галеоны.
Едва пошли слухи о том, что Англия вот-вот вступит с Испанией в войну, Пратт собрал на Барбадосе совет из авторитетных приватиров и предложил дерзкий план: не дожидаясь объявления войны, собрать эскадру и взять курс на Сан-Диего, откуда как раз должен был выйти очередной караван. Пока мир, испанцы не станут принимать особенных мер предосторожности. А после того как в Европе загрохочут пушки, кто станет разбираться, когда был нанесен первый удар – чуть раньше официального разрыва отношений или чуть позже? Опять же, из метрополии до Вест-Индии вести доходят не быстро.
