Леонид Девятых - Магнетизерка
— Ты совершенно неправильно меня поняла, — заставила себя улыбнуться Анна.
— Да? — улыбнулась в ответ Мими.
— Да, — твердо ответила Турчанинова, но по чему-то опустила глаза.
— Это моя кузина, Екатерина Дмитриевна Белецкая, — не сразу произнесла Милитина Филипповна и добавила с нотками участия: — Она была когда-то сильно увлечена подполковником Татищевым. Как и он ей.
Когда они снова встретились взглядами, Макарова тотчас пожалела, что сказала последние фразы. Лицо Анны побелело, а из глаз вот-вот готовы были посыпаться искры.
— Но это увлечение давно прошло, — поспешила добавить Милитина Филипповна. — У обоих…
— Екатерина Дмитриевна?!
По телу Анны пробежала дрожь. Так бывало всегда, когда она слушала прекрасную музыку, читала великолепные строки. Или ощущала надвигавшуюся опасность.
Куда они поехали, к нему или к ней? Скорее всего, к ней.
— Где она живет?
— На набережной Мойки, — машинально ответила Макарова.
Турчанинова кивнула и скорым шагом направилась к дверям.
— Ты куда? — спросила Мими.
— Прости, — обернувшись, ответила Анна и вышла из гостиной.
Только тогда, когда она уже тряслась в коляске, несущейся по мостовым, она поняла причину своей тревоги.
— Быстрее, — тыкала она сжатым кулачком в спину кучера. — Быстрее, прошу вас!
Все вспомнилось, слово в слово. Евфросиния так и сказала Татищеву: «Когда вы вдруг встретитесь с госпожой Катериной Дмитриевной, случайно, на одном из раутов, куда вас пригласит обер-секретарь Макаров, будьте крайне осторожны, потому что встреча эта произойдет не вдруг и не случайно…»
Она просила его быть осторожным с этой дамой! А он, как собачонок, побежал за ней и, конечно, забыл о предостережении ясновидящей. Вот откуда тревога!
— Ну, быстрее же!
— Дыкть, куда ж быстрее-то…
— Гони, гони!
— Дыкть, гоню…
А о чем они тогда говорили с Евфросиньей?
Боже милостивый… О смерти!
* * *Ах, до чего же примитивными существами являются мужчины! Примитивными, недалекими и доверчивыми, как домашние тапки, кои может надеть всякий, являющийся на данный момент их владельцем.
Как мало надобно пружин, нажатием на кои можно полностью прибрать представителей мужеского пола к рукам и манипулировать ими, как марионетками, двигающими ручками, ножками и прочими членами и открывающими рты по желанию хозяина. Вернее, хозяйки, под дудочку коей и пляшут мужчины, определенно сознавая это, но не имея ни желания, ни сил этому воспротивиться. Правда, они время от времени взбрыкивают и стараются показать свой норов, но сие есть лишь нечто сродни летней грозе, которая еще минуту назад властвовала и громыхала в небе, а сейчас ее уже простыл и след. И небо, как и прежде, ясное и безмятежное, как взгляд преданнейшего раба на милостивую хозяйку.
Слаб человек, а ежели человек — мужчина, то слаб вдвойне.
Стоит только женщине, даже не всегда милой и обаятельной, похвалить мужчину за что-либо, выделить из толпы да уважительно отнестись к его приобретенным привычкам, как тот растекается, словно мартовский снег на солнце.
Стоит только женщине быть нежной и выказать покорность, и мужчина может простить ей то, чего никогда не простил бы лучшему другу или даже родному брату.
Катерина была нежна, мила и трогательна.
— Прости меня.
Ее глаза лучились желанием и покорностью.
— Простишь?
Этот обещающий взгляд! В такие минуты он никогда не мог спокойно смотреть на нее, сидеть, разговаривать. Вот и сейчас неведомая сила бросила его к ней, сокрушая все оскорбления и обиды, нанесенные ею, и заставляя забыть их.
Он стал целовать ее — в щеки, губы, шею, — неистово и жадно, как путник, наконец припавший к прохладному ручью после многоверстного пути по жаркой пустыне. Руки его, столь же жадные, как и губы, заскользили по ее телу, заново знакомясь с ним, забытым и желанным.
— Погоди, — произнесла она сорвавшимся голосом.
Он чуть отстранился от нее и убрал руки.
Она начала раздеваться.
Когда с нее, уже не такой тонкой и хрупкой, каковой она смотрелась в одеждах, упали осенним листом кружевные панталоны и она грациозно вышагнула из них, у Татищева перехватило дыхание.
Боже, как она была хороша!
Ее тонкая великолепная фигура, и правда, была будто бы выточена мастером, не знавшим себе равных. Высокая грудь обнажилась, и соски ее торчали столь непосредственно и вызывающе, что не могущий более удерживать себя Павел Андреевич буквально кинулся на нее, страстно и нежно целуя. Его естество, давно проснувшееся, рвалось наружу, к действию, и Татищев, продолжая целовать Катерину, стал срывать с себя одежды. А она стояла, запрокинув голову и прикрыв глаза, и ее распустившиеся по плечам волосы ласкали лицо Павла своими нежными прикосновениями.
А и то, скажите, милостивые государи, положа руку на сердце: существует ли на свете хоть один нормальный мужчина, не обремененный семейными узами или известной немочью, коий не возгорится желанием и у которого не восстанет с железной твердостию плоть при виде раздетой женщины, прекрасной и давно желанной?
Верно, и нет таковых. Ну, разве что больной или старый, у коего напрочь исчезли здоровые инстинкты, да предпочтитель содомии, то бишь положительный мужеложец.
Раздевшись и дрожа все телом, Татищев вновь принялся целовать свою бывшую любовницу, а его твердости железного лома естество ткнулось в бархатистую кожу Катерины и испустило янтарную капельку сока ей на живот. Пол зашатался у него под ногами, когда, сжимая одной ладонью ее упругие ягодицы, он дотронулся пальцами до нежного бугорка над ее сакральной складочкой, а она обвила своими прохладными пальчиками его плоть и стала медленно поднимать и опускать кожицу на ее стволе. Было так сладко, что он не удержался от стона.
— Катюша, — страстно прошептал он. — Катенька моя…
Мир перестал существовать, когда он, подняв показавшееся невесомым тело Катерины, перенес ее на софу и вошел в нее одним мощным резким толчком, принявшись двигаться в ней со все возрастающей скоростью.
Это была месть, похожая на страсть, и страсть, похожая на месть. Месть всем женщинам мира.
Белецкая громко застонала от охватившего ее наслаждения и, выгнув спину, стала в такт его движениям подаваться ему навстречу. Через недолгое время тело ее еще более выгнулось и содрогнулось в сладких конвульсиях. Рот приоткрылся, и послышался долгий и громкий стон, полный неги и наслаждения. В следующее мгновение с глухим рыком излился в нее и Павел. Он вздрогнул раз, другой, третий и тихо прохрипел:
— Кити, о-ох, Кити-и-и…
Мысли вернулись, когда мир вновь собрался из битых осколков в одно целое. И они не были спокойными и благостными.
— У меня такое ощущение, что мы не миримся, а прощаемся, — первым нарушил молчание Татищев. — Или мне это показалось?
— Конечно, показалось, милый.
Катерина приподнялась на локте и с нежностью посмотрела ему в глаза.
— Ты что, не веришь мне?
— Ну…
— Верь мне. Прошу тебя.
Продолжая смотреть в глаза, она провела ладошкой по его крепкой груди, спустилась по животу и коснулась обмякшей плоти. Не отпуская его взгляда, она стала нежно перебирать и легонько сжимать вновь начавшее просыпаться мужское естество. Ее взор стал темнеть и наполняться страстью. Татищев попытался было прижать ее к себе, но она отстранила его руку:
— Не надо. Лежи. Я все сделаю сама.
Она нагнулась и поцеловала его. Потом, скользнув вниз по софе, Кити стала целовать его грудь, живот и, наконец, почти полностью восставшее естество, не спуская с него глаз. Затем губы ее сомкнулись на покрасневшей головке его плоти и стали медленно опускаться по ее стволу, погружая его все глубже и глубже во влажный рот. Татищев шумно выдохнул, не в силах отвести от нее взгляд. В ее потемневших до бездонной черноты очах читалось наслаждение его желанием и негой и какое-то настороженное ожидание. Потом, приподняв голову и проведя языком по ободку разбухшей головки плоти, она села, закинула ногу на Павла и, помогая себе рукой, направила принявший металлическую твердость член в свое лоно. Татищев громко застонал, погружаясь в горячечную волну наслаждения, и закрыл глаза.
И вдруг совсем рядом раздался какой-то посторонний звук. Павел открыл глаза и увидел, что Кити, с перекошенным злобой лицом, зажав в руке стилет, занесла его над Татищевым. Потом послышался женский вскрик, мелькнула перед глазами зеленоватая бронза тяжелого шандала, и стилет, сверкнув тонким лезвием, пролетел мимо него и упал в ковер, мало не задев плеча.
Катерина, по-змеиному зашипев, схватилась за руку и, вскочив с софы, метнулась за стилетом. Все это произошло так быстро, что в первое мгновение Павел Андреевич и не уразумел, что произошло. Но когда встретился взглядом с Турчаниновой, понял, что это она, невесть откуда взявшаяся, выбила шандалом смертельное оружие из рук Кити. Потом взор Анны Александровны упал на вздыбленное и блестящее влагой мужское достоинство Татищева, красное и столь изрядных размеров, что в ее глазах мелькнул неподдельный ужас. Впрочем, ужас появился бы в ее глазах и в случае, ежели бы плоть Татищева была размеров весьма обычных. Ведь она никогда не видела ничего подобного вблизи. Да и в отдалении тоже. Естество Павла Андреевича, подрагивая, быстро опадало, но и в расслабленном состоянии имело размеры довольно внушительные.
