Далия Трускиновская - Скрипка некроманта
Фон Димшиц рассмеялся.
— Это молодая особа, не старше двадцати восьми лет, которая числится гувернанткой бароновой внучки Элизы Каролины, хотя девица в гувернантках уже не нуждается — ей лет восемнадцать, на мой взгляд. Фрау Граве сопровождала ее в театр и в концерты, ездила с ней на гулянья. Но скорее как компаньонка, и то — нежелательная. Вы понимаете, о чем речь?
— Я понял, что она любовница старого барона. А любовницы обычно стараются все знать о своих покровителях, по крайней мере, столичные театральные девки в этом всегда друг дружку выручают и выясняют подробности не хуже полицейских сыщиков. Она должна знать, о чем барон говорил наедине с Брискорном.
Маликульмульк сказал это очень твердо, хотя душа его содрогалась: не дай Бог, чтобы речь шла о похищении и доставке итальянской скрипки. С одной стороны, тогда станет понятно, где эта проклятая скрипка, но с другой — изымая ее у барона, можно поднять ненароком столько шума, что Брискорну придется уйти в отставку опозоренным. Позор будет заслуженным, и все же…
Фон Димшиц подошел к Мирбаху, еще раз посчитал его пульс.
— Это была ложная тревога, вы уже успокоились. Давайте-ка я помогу вам дойти до постели, — предложил он.
— Нет. Кто же тогда закроет лавку?
— Вы сможете, закрыв дверь, спокойно и без волнения дойти до постели?
— Смогу.
Старичок чувствовал себя очень неловко из-за того, что отнял столько времени у господ. Но фон Димшиц умел разговаривать с людьми — ремесло обязывало. Наконец оба они, шулер и начальник генерал-губернаторской канцелярии, оказались на улице.
— Знаете что, герр Крылов? — сказал фон Димшиц. — Вряд ли Брискорн успел так основательно поссориться с бароном за то недолгое время, что барон провел на Рождество в Риге. Может, кто-то из гарнизонных старожилов что-то знает или из тех старых чиновников, кому вы доверяете.
— Это мысль! — и верно, мысль была спасительная; Маликульмульк бы немало обрадовался, узнав, что ссора не связана со скрипкой. С другой стороны, тогда остается один подозреваемый — подлец, снявший шубу с Христиана Антоновича.
— Так вечером у барона?
— Да, — не задумываясь, отвечал Маликульмульк.
И что еще он мог ответить, когда наконец-то обозначились впереди сверкающие очертания Большой Игры? Другое дело — не следовало во всем доверять фон Димшицу, академик — он и есть академик, и понятие чести у него туманное, своего же соратника за милую душу продаст, был бы повод. Ну так Маликульмульк имеет кое-какой опыт, о чем фон Димшиц не подозревает. Он полагает, будто напал на любителя, на аматера, которого можно малость подучить и использовать. Ну, пусть так…
По Сарайной Маликульмульк дошел до Конюшенной, повернул направо. Он молил Бога, чтобы Федор Осипович оказался дома. К давнему соратнику у него было два вопроса: о Брискорне и о соседях. Может статься, Федор Осипович мог подсказать, где искать похитителей шубы.
Одновременно он держал в памяти загадочный кусок канифоли. Для чего открывать в галерее футляр с инструментом? Как ни изощряйся, разумного объяснения нет. Есть неразумное — скрипку похитил кто-то из музыкантов, утащил вниз и спрятал за ящик. А потом, уходя, забрал. Забирал впопыхах — вот и выскочила канифоль из футляра. Но нужно окончательно лишиться рассудка, чтобы сунуть инструмент работы Гварнери дель Джезу чуть ли не в сугроб! И, кстати, каждый музыкант уходил со своим инструментом — как же он две скрипки в один футляр засунул? Разве что в футляр с виолончелью… Так и этого быть не могло! Когда оба Манчини с драгоценной скрипкой шли в свою комнату, то встретили уходящих музыкантов, среди которых был пьяный Баретти. Музыканты, значит, похитить инструмент не могли. Так что же означает канифоль?
Федор Осипович оказался дома. Он разложил на столе дощечки и переделывал штатив для трубок.
— Сами знаете, как они нуждаются в заботе, драгоценный мой Иван Андреич, — сказал выходец с того света. — Трубке после акта курения необходим отдых. Опытным путем я выявил, что не менее недели.
Маликульмульк невольно вспомнил соленый картофель Гринделя и Паррота.
— А я к вам за советом, Федор Осипович, — сказал он. — Вы ведь давно тут живете?
— На Конюшенной? Или в Риге? — уточнил чудак.
— Начнем с Риги.
— Недавно. Года три, пожалуй. И на Конюшенной недавно, с лета. А какая вам нужда?
— Немалая. Вы ведь толковали, что надобно стоять на страже, чтобы магистратские чиновники не наделали пакостей его сиятельству. Вот, возможно, одну пакость и произвели. Во время приема, на который были званы музыканты-итальянцы, пропала очень дорогая скрипка. Полиция ищет ее спустя рукава. Есть двое подозреваемых — то есть у меня в голове их двое. Это — кто-то из магистрата, желающий отомстить князю за его стойкость в защите русских жителей Риги, тех же купцов Морозовых. И это — некий здешний богатый меломан, коему без дорогой итальянской скрипки жизнь не мила. И чиновники, и меломан могли кого-то подкупить или просто нанять известного им ловкого вора. Я логично рассуждаю?
— Весьма логично! Весьма! — Федор Осипович так заволновался, что даже отодвинул в сторонку ножички, гвоздики и напильнички, словно боясь порезаться. — Полиция подкуплена, это очевидно! Я их знаю, там мошенник на мошеннике! Полицмейстер ничего не предпримет без одобрения бургомистров! А бургомистры ненавидят его сиятельство, да что его сиятельство?! Они государя ненавидят! Он же, взойдя на престол, прямо сказал: все будет, как при покойной бабушке! А государыня-то в Риге порядок навела! Хвосты магистрату прищемила! Видите, как тут все промеж собой увязано? Это прекрасный, просто прекрасный казус! Иван Андреич, мне надобно знать все об этом деле. Это — дело, которое, ежели преподнести правильно, может скинуть весь рижский магистрат к чертям!
— Туда ему и дорога! — подхватил Маликульмульк.
Федор Осипович внушил ему радость несказанную — как в давнее время, когда удавалось выпустить в журнале нечто яростно-язвительное, вызывающее у кого — хохот, у кого — злобу. Федор Осипович пообещал дивное: вот-вот кончится медвежья спячка и начнется подлинная жизнь. Магистрат за эти месяцы и впрямь осточертел — как князю, так и начальнику его канцелярии. Борьба уже, собственно, началась — а тут она поднималась на новую ступень, где от унылой перебранки можно было, пожалуй, и к действиям перейти.
— Расскажите мне о краже подробно, — попросил Федор Осипович. — Я господ ратманов знаю лучше вашего, да и на помещиков здешних нагляделся.
— Сейчас расскажу, но скажите сперва — знаете ли вы Александра Максимовича Брискорна? Инженерного полковника?
— Весьма многообещающий молодой человек. Хотя легкомыслен, увы. Одарен и легкомыслен, известное сочетание. Знаете, как он попал в Инженерный корпус? Это было, как вы понимаете, при покойной государыне. Было решено привить оспу великому князю Александру Павловичу. А где взять материю для прививки? Кто-то вспомнил, что некий юноша по фамилии Брискорн лежит в оспе. Отрядили к нему лекарей. И потом, когда прививка успешно состоялась, а юноша выздоровел, его записали в Инженерный корпус, хотя он был и не фон. А что, Брискорн как-то замешан в эту историю?
— Похоже, что замешан. Потому и спрашиваю вас о нем. Что он за человек? Как поладил со здешними немцами? Не числится ли за ним, к примеру, карточных проигрышей?
— Я вас понял, Иван Андреич. Понял! Можете не продолжать! — воскликнул Федор Осипович, открывая банку с кофеем. — Ну чем, по-вашему, могут заниматься гарнизонные офицеры в городе, который лет, дай Бог памяти… девяносто лет не знал не токмо что войны, а даже малейшей опасности военных действий? Они кое-как учат солдат и играют, Иван Андреич, безбожно играют! Брискорн молод — а значит, он игрок пылкий и неосмотрительный. Продолжать ли? Бывали случаи, когда офицер проигрывал не только свое годовое жалованье, но и казенные суммы. Рижским укреплениям сотня лет, их постоянно надобно чинить, да и не только возраст — вы еще не видали рижских наводнений! Каждый год тратятся деньги, и проверить эти расходы мудрено, особливо когда гарнизонное начальство и магистрат друг дружку покрывают. Вы к этим проказам приглядитесь. Очень может статься, что у Брискорна тайная и загадочная дружба с кем-то из здешних богатеев, Брискорн исполняет кое-какие комиссии и получает вознаграждение, это вполне естественно.
Маликульмульк покивал — все это было очень даже понятно.
— Вы положительно знаете, что Брискорн проигрывал крупные суммы? — спросил он.
— Голову даю на отсечение, так оно и было.
Услышав это, Маликульмульк вздохнул. Ему очень не хотелось, чтобы симпатичный полковник оказался вором.
— А знаком ли вам барон фон дер Лауниц?
— Курляндец? Встречались, встречались… Более мерзкого существа природа не создавала. Десять лет назад, еще на том свете, он стал бы превосходным образцом для ваших сатир. Богат и скуп, метрескам своим счет потерял, корчит из себя мецената, а людей своих кормит лишь кашей да селедками. Он по скупости и расчетливости мог бы сравниться лишь с покойным Фитингофом — тем, что от скуки театр завел. Но того покойная государыня ценила, а сей… сей — варварский князек в своем поместье! А что, и он к похищению скрипки причастен?
