Йен Пирс - Перст указующий
Пожалуй, мне следует объяснить тут, как англичане ведут судопроизводство, ибо оно не менее своеобразно, чем многие другие устроения в этой стране. Казалось бы, как и везде, вполне достаточно одного ученого судьи. Ничего подобного! Ибо, назначив такого судью, они тут же передают его права двенадцати мужчинам, выбранным наугад и не имеющим никакого понятия о юриспруденции. Более того, они неимоверно горды этой крайне нелепой системой и благоговейно почитают так называемых присяжных как основу основ их свобод. Присяжные эти выслушивают прения в суде и голосованием выносят вердикт. Обычно дело излагает тот, кто предъявил обвинения, или, когда речь идет об убийстве, родня покойного либо мировой судья, который выступает от имени короля. В этом случае, так как у Грова семьи не было, составить обвинение предстояло мировому судье, чье участие в процессе оплачивалось из казны.
Приготовления к заседаниям выездного суда многочисленны, и издержки на них весьма велики. Вот почему Главная улица, когда мы въехали в Оксфорд, была запружена толпами. Меня это зрелище заворожило, а Лоуэра только привело в самое дурное расположение духа. День склонялся к вечеру, мы с утра ничего не ели и не могли решить, то ли остановиться для утоления голода, то ли ехать прямо к дому сэра Джона в Холиуэлле. Выбрали мы второе в значительной мере потому, что я торопился повидать миссис Бланди: что бы ни совершила ее дочь, старушка оставалась моей пациенткой и моей надеждой на славу. К тому же мне не терпелось избавиться от общества Лоуэра.
Сэр Джон принял меня без промедления – эта черта служителей английского закона вызывает у меня восхищение. Я очень мало имел дело с нашими венецианскими судьями, но знаю, что они полагают, будто величие закона опирается на чинение всяческих проволочек и помех. Мой рассказ он выслушал с интересом, хотя и без малейшей благодарности. Его отношение ко мне вообще заметно изменилось за время моего отсутствия, и от недавней доброжелательной снисходительности не осталось и следа.
– Ваш долг был немедленно сообщить об этом надлежащим властям, – сказал он. – Турлоу предатель, и его следовало повесить еще много лет назад. И теперь вы говорите мне, что он укрывает беглых преступников? Да он же воображает, будто стоит выше закона!
– Судя по тому, что мне довелось услышать, – сказал я спокойно, – так оно и есть.
Сэр Джон свирепо нахмурился.
– Это невозможно терпеть! Он открыто восстает против Королевского правительства, а оно не принимает никаких мер.
– У меня нет желания защищать его, – сказал я. – Если хотя бы половина того, что я о нем слышал, правда, его следует немедленно повесить. Однако мне кажется, он не верит, что мистер Престкотт виновен в преступлениях, которые ему вменяют. А удерживая его в такой близости от Оксфорда, он оказывает услугу правосудию, если тот и правда может дать важные показания о смерти доктора Грова.
Мировой судья что-то буркнул.
– Вы полагаете, его рассказ не имеет важности?
– Разумеется, имеет.
– Девушку будут судить?
– Да. Она предстанет перед судом в последний день его заседаний.
– По какому обвинению?
– В малой измене.
– А что это такое?
– Гров был ее хозяином, и не имеет значения, что он ее выгнал, ибо убит он был как ее хозяин. А это измена, ибо хозяин для слуг – то же, что отец для своих детей или король для своего народа. Это наихудшее из преступлений, куда более серьезное, чем убийство. И кара за него много ужаснее. Когда она будет признана виновной, ее ждет костер.
– У вас нет сомнений в ее виновности?
– Ни малейших. Мое расследование открыло натуру столь гнусную, столь низкую, что можно только удивляться, как ее не разоблачили ранее.
– Она призналась?
– Ну нет. Все отрицает.
– А как вы распорядитесь со сведениями, которые вам сообщил я?
– Я намерен, – сказал он, – взять десяток солдат и тотчас поехать в Мильтон. Где закую в железа мистера Престкотта с его покровителем, и брошу их обоих в тюрьму. Посмотрим, сможет ли мистер Турлоу на этот раз избежать карающей длани закона. Вы должны меня извинить. Я тороплюсь.
Исполнив этот тяжкий долг, я вернулся на Главную улицу, где мне сказали, что мистер Бойль захворал в доме своей сестры в Лондоне и намерен провести там еще несколько дней. Затем я отправился в кофейню утолить голод и узнать последние новости. Там сидел Локк и как будто весьма обрадовался мне. Я же при виде него никакой радости не испытал.
– В следующий раз, когда вы обзаведетесь пациенткой, мистер Кола, – начал он, едва я успел сесть, – пользуйте ее сами. Она меня дьявольски измучила. После вашего отъезда ей стало много хуже.
– Грустно слышать. Но почему?
– Понятия не имею. – Он пожал плечами. – Но она слабеет. С того дня, как ее дочь арестовали.
Он охотно рассказал мне все подробности, так как произошло это, когда он навещал старуху. Оказалось, что пристав пришел за Сарой к ней в дом, заковал в цепи и вытащил за дверь на глазах у матери. Сара не пошла спокойно: она визжала, царапалась и кусалась, пока ее не повалили на пол и не наложили на нее оковы; но и тогда она продолжала кричать, так что ей в рот засунули кляп. Мать попыталась встать с кровати, и Локку пришлось напрячь все силы, чтобы снова ее уложить.
– Все это время старуха вопила, что ее дочь ничего дурного не сделала и чтобы они ее не трогали. Должен сказать, наблюдая поведение дочери, я готов был поверить, что она кого-то убила. Никогда еще не видел, чтобы кто-то так преображался. Только что тихая и кроткая, она вдруг превратилась в вопящее, беснующееся чудовище. Нечто наводящее ужас. И какая в ней открылась сила! Представляете, потребовалось трое взрослых мужчин, чтобы сладить с ней и наложить оковы.
Я ахнул.
– А ее мать?
– Ну, разумеется, свернулась на постели и зарыдала, а потом начала беспокойно ворочаться и слабеть. – Он помолчал и поглядел на меня честно и откровенно. – Я сделал что мог, но это не помогло. Не сомневайтесь, прошу вас.
– Придется пойти к ней, – сказал я. – Именно этого я и опасался с той минуты, когда узнал об аресте. Боюсь, состояние матери еще ухудшится, если не принять какие-нибудь решительные меры.
– Но почему?
– Переливание, мистер Локк. Переливание. Поразмыслите над этим. Я не могу утверждать категорически, но я спрашиваю себя, не может ли состояние девушки сказаться на состоянии ее матери теперь, когда у нее в теле ее дух и дух ее дочери так перемешались, Сара, конечно, в силах выдержать, но ведь ее мать гораздо старше годами и слабее. Я не сомневаюсь, что именно в этом причина ее ухудшения.
Локк откинулся на спинку кресла, его брови поднялись, словно бы с презрительным высокомерием, но теперь я пришел к выводу, это было обычное выражение его лица, когда он раздумывал над чем-нибудь.
– Поразительно, – сказал он наконец. – Всевозможные последствия этого вашего опыта. Так каковы же ваши намерения?
Я грустно покачал головой:
– Не знаю. У меня нет ни единой идеи. Прошу у вас извинения. Мне необходимо отправиться к ней без промедления.
Я так и поступил, и самые худшие мои страхи подтвердились. Она на самом деле очень ослабела, рана перестала заживать, и в сырой комнатушке висело зловоние болезни. Я чуть не расплакался. Но она была в сознании, и пока еще какие-то силы у нее оставались. Расспрашивая ее, я узнал, что вот уже почти два дня, как она ничего не ела; девушка, которую Лоуэр нанял приглядывать за ней, сбежала, едва Сару увели, отказавшись остаться в доме убийцы. Натурально, деньги она не вернула.
Мне показалось, что отчасти ее слабость объяснялась голодом, ей необходимо было есть сытно и почаще – тогда еще оставалась надежда. Я сразу же направился в харчевню и потребовал для нее хлеба и наваристого бульона. Покормил ее я сам, ложку за ложкой, и лишь тогда осмотрел и перебинтовал рану. Вид у раны не был таким скверным, как я опасался. Тут Локк, во всяком случае, постарался.
Однако так плохо ей все-таки не должно было быть. Голод и ужас при виде того, как уводят ее дочь, разумеется, не могли не повергнуть ее в отчаяние, однако я был уверен… нет, на этом основывалась вся моя теория… в том, что между ее кровью и дочерней, теперь струящейся в ее сосудах, существует связь. И если заключение в кишащей крысами темнице могло оказать подобное воздействие, то, несомненно, приходилось ждать чего-то еще страшнее.
– Прошу вас, добрый доктор, – попросила она, когда я кончил перевязку, – скажите, как моя Сара. Вы не знаете?
Я покачал головой:
– Я только сейчас вернулся из деревни и знаю меньше, чем вы. Слышал только, что ей предстоит предстать перед судом. А вы не получали от нее никаких вестей?
– Нет. Я не могу пойти туда, а она не может прийти сюда. И нет никого, кто отнес бы ей весточку от меня. Я боюсь злоупотребить вашей добротой…
У меня упало сердце. Я знал, о чем она попросит, и страшился этой просьбы.
![Алексей Рюриков - 10 июня 1941 года [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)