Антон Чиж - Смерть носит пурпур
– Нет… – сказал Чердынцев и отступил. – Нет… Не может быть… Вы меня обманываете… Это розыгрыш?
Ванзаров не стал убеждать и доказывать. Он просто ждал.
Чердынцев умоляюще посмотрел на Скабичевского, но и чиновник участка был непреклонен в своем молчании.
– Как же это… Как же это возможно?.. – наконец проговорил он.
– Если вас интересует способ, то с ним разделались, как и с вашей невестой, – вдруг сказал Скабичевский и от такой смелости даже приободрился. – Лужа крови, кошмар, ужас… Правда, Родион Георгиевич?
– Что же мне теперь делать?
– Например, подскажите нам с Николаем Семеновичем, кто мог его убить, – сказал Ванзаров. – Кто мог желать ему смерти?
– Это абсурд! – сказал Чердынцев. – Дикость какая-то. Но мне-то что теперь делать?..
– Возвращайтесь в гостиницу и не высовывайте носа. Можете вскоре понадобиться.
Не поклонившись, Чердынцев залез в коляску и что-то тихо сказал извозчику, надеясь, что Ванзаров не услышит. Пролетка развернулась и быстро поехала в город.
– Зачем ему понадобилась почтово-телеграфная контора? – спросил Скабичевский.
– Отправит в Петербург открытку с видами Царского Села… – сказал Ванзаров и указал в сторону Гатчинской дороги. – Вон еще гости пожаловали… – При этом он убрал за спину стопку журналов.
Действительно, к дому шел Нарышкин, как всегда согбенный, сосредоточенный и глядя под ноги. Все-таки первым он заметил Лебедева и остановился. Криминалист не стал по обычаю приветливо махать ему рукой, а попросту отвернулся. Запал на веселье у него сегодня несколько отсырел.
Нарышкин приблизился, но остановился перед забором.
– Что вы здесь делаете?
Скабичевский уже собрался что-то сказать, но Ванзаров резко его опередил:
– А вам что в такую рань здесь понадобилось?
– Помочь Ивану Федоровичу по хозяйству, как обычно, – ответил Нарышкин. – А в чем, собственно…
– Когда вы ушли из дома?
– Вы это знаете, мы с вами встретились. Но почему вы…
– В котором часу вернулись?
Терпеть подобное обхождение Нарышкин более не желал.
– Не понимаю ваших вопросов, господин Ванзаров. К чему они? Спросите у Ивана Федоровича, он вам ответит.
– Не могу этого сделать, – ответил Ванзаров. – При всем желании. И никто не сможет.
– Почему? – спросил Нарышкин, не осознавая значения простых слов.
– Федорова убили. Зарезали, как свинью. В гостиной лужа крови. Если желаете убедиться лично, так милости просим. Могу проводить…
Нарышкин уставился на Ванзарова, словно у того выросли золотые рога.
– Можете нам сообщить что-то о мотивах убийства? Или назвать предполагаемого убийцу? Или в какой тайне Федоров хотел покаяться прилюдно?
Помощник великого химика вздрогнул, словно его пробрал озноб.
– Иван Федорович был гениальный ученый и человек… – сказал он, глядя на носки пыльных ботинок. – Никто не сможет сравниться с ним в полете мысли. Наука потеряла так много… Его вклад никто… Невозможно переоценить…
– Не стану спорить. Нас с Николаем Семеновичем интересует другое: кто из учеников мог на это решиться?
– Это невозможно… – ответил Нарышкин, повернулся и пошел обратно, словно ничего не случилось. Ванзаров не стал его останавливать. И Скабичевскому не позволил.
– Оставьте его пока, нам есть чем заняться, – сказал он. – Господин Лебедев заждался. А он этого не любит…
Аполлон Григорьевич старательно смотрел мимо чиновника участка, словно тот был привидением. И не проявлял привычной бурной активности. Так искренно и сильно задели его переживания. Чего Ванзаров не смог припомнить за все их знакомство. Нервы у криминалиста были стальные. При его работе другие иметь невозможно.
Ванзаров протянул рабочие журналы и попросил внимательно изучить. Может, там найдется что-то полезное. Лебедев принял стопку и равнодушно засунул под мышку.
– От меня требуется что-нибудь еще? – спросил он не лучше ленивого приказчика в лавке.
– Что за гости посещали Федорова вчера вечером? – поинтересовался Ванзаров, ловя на лету немое удивление Скабичевского. Не хватало еще, чтобы разразился новый скандал.
Лебедев и виду не подал.
– Судя по следам, которые вы тоже заметили, их было двое… – сказал он. – Один в мужских ботинках, другой – в армейских сапогах. Опознать их просто: потребуйте показать подметки. На них должны быть следы мела, в который они благополучно вляпались. С проезжающей телеги просыпалось изрядно, ночная роса подмочила. Отпечатки превосходные. Сначала пришел военный, за ним штатский…
– Фамилии назовете? – спросил Ванзаров отчаянно бодро. И был наказан. Лебедев выразился столь прямо и резко, что не всякое ухо выдержит. Подхватив чемоданчик, криминалист удалился, предоставив делать с местом преступления что и кому вздумается. Он не желал больше иметь с этим ничего общего. И так уж задержался в Царском Селе.
Подобная сцена могла сбить с толку и не такого крепкого чиновника полиции.
– А нам-то что делать? – спросил Скабичевский, глядя в растерянности, как исчезает на Гатчинской дороге единственный человек, который мог подписать протокол осмотра места преступления. – Как дело-то заводить?
– Дело подождет, – ответил Ванзаров. – Закрывайте окна и двери, здесь закончили.
– Поедем в участок?
– Навестим любимых учеников почившего гения.
– А как же убитый?
Ванзаров точно знал: самое мрачное настроение не помешает Лебедеву пинками заставить участковых вывезти мертвое тело и опечатать дом.
– Могу предположить, что господин Федоров ничего путного уже не расскажет, – ответил он. – А потому не будем тратить на него время.
44
Утро господина Плеске началось не блестяще. Ночью он спал плохо, часто вставал, гулял по кабинету и не мог отделаться от тревожных мыслей, которые вертелись в голове и нашептывали всякую ерунду. Логические построения ломались друг о дружку с треском, ничего толкового не складывалось. Плеске не желал признаться себе, что именно его тревожит. Виной всему было отсутствие новостей из Царского Села. По его прикидкам, Чердынцев должен был прислать сообщение к обеду, а если не к обеду, то к концу присутственного дня – непременно. Уходя под вечер из банка, Плеске оставил распоряжение дежурному чиновнику: любое сообщение от Чердынцева сразу отправлять к нему на квартиру. В любое время суток.
Вечер закончился, а новостей так и не было. Плеске заставил себя лечь, ожидая в любую минуту звонок в дверь. Нарушить его покой курьеры не спешили. Незаметно он задремал и провалился в тревожный, чуткий сон. Спал он недолго. Показалось, что звенит колокольчик. Плеске вскочил с постели, сердце билось, в ушах грохотало, но в доме было тихо. Ему послышалось. Так хотелось, чтобы раздался звонок, что нервы сами его придумали. Предаться подушке было выше его сил. Плеске занял себя размышлениями. Он стал представлять, что могло случиться такого, чтобы исполнительный Чердынцев не отправил сообщения. Самый простой вариант: тому не удалось ничего разузнать – показался наименее вероятным. Чердынцев слишком энергичен и амбициозен, чтобы даром тратить время. Это его родной город, и он всех там знает. К тому же источник золота ему известен. Следовало найти правильный подход. Так что же могло помешать?
Сразу напрашивался менее радостный вывод: в игру вступили новые серьезные силы. Наличие в Царском Селе сотрудников Департамента полиции и столичного сыска теперь казалось Плеске чрезвычайно подозрительным. А если они вычислили Чердынцева, что тогда? Но если и так, не могли же они засадить его в каталажку или… Плеске даже в мыслях отказался произнести страшное слово. Не хватало еще, чтобы его чиновники гибли при исполнении обязанностей. Кто реформу продвигать будет?!
А если в Царском нет никакого источника золота и в столичные магазины его привозили подставные лица? Но это совсем нелепо. Чердынцев умный и наблюдательный юноша, он бы сразу распознал фальшивку и немедленно сообщил. Он бы не стал скрывать, что информация оказалась ложной.
В таком случае остается только одно: Чердынцев что-то нащупал и пытается изо всех сил прорваться к самой сути дела. Возможно, ему приходится преодолевать сопротивление. Возможно, все оказалось не так просто, как он представлял. В любом случае обязан был найти минутку, чтобы послать сообщение. Опять никакой логики… Плеске измучился в борьбе с противоречиями и заснул, когда короткая белая ночь за окном уступила место рассвету.
На службу управляющий явился в самом скверном расположении духа. Испортить его не могла даже Садовая улица. Хуже всего – среди утренней почты не оказалось вестей из Царского. Это уже совсем никуда не годилось. Плеске отменил утренний доклад и занялся самым ненавистным ему делом: бессмысленным смотрением в окно. На столе дожидались срочные бумаги, посетители томились в приемной, но у него не было сил приняться за дела. В голове вертелась одна мысль: что случилось? За ней следовала другая: во что это может вылиться лично для него? Какая ситуация могла скрываться под словом «это», Плеске был не в состоянии угадать.
