Антон Чиж - Холодные сердца
Откуда ни возьмись зародился слушок, что с убийством дело-то нечистое. В том смысле, что имеются доказательства вторжения потусторонней силы. Говорили об этом не только бабы на базаре, но повторяли и просвещенные люди, например, почтмейстер. Вскоре слух оброс такими подробностями, что в них не верили уже те, кто их передавал. Однако болтовня не умолкала.
Горсть уголька в топку общественного любопытства подбросил совсем уж неприличный случай. Все произошло в Нижнем парке и было подтверждено несколькими свидетелями происшествия, то есть дамами. А когда дама в чем-то клянется, можно не сомневаться: так оно и было. Или примерно так.
Около полудня госпожу Порхову толкнула случайно или нарочно дама. Вера Андреевна не стерпела и заметила, что в парке надо соблюдать приличия, иначе соваться сюда не следует. Впрочем, некоторые персоны и приличия – несовместимые понятия. Виноватой оказалась Катерина Ивановна. За словом в карман она не полезла и наградила супругу почтенного лесоторговца эпитетами «старая карга» и «дохлая кляча». Причем сказано это было с отменным спокойствием, что в таких обстоятельствах особо обидно. Тут уж Вера Андреевна не осталась в долгу. Плюнула в лицо, сообщив, что «мерзкую гадину», «скользкую змею» и «бешеную суку» не то что в парк пускать нельзя, где гуляют дети, а следует публично высечь и сослать в Финляндию, где таким «проституткам», «потаскухам» и «тварям» самое место. Госпожа Порхова добавила еще эпитетов, но повторять их дамы не решались.
Получив такой отпор, Катерина Ивановна сложила зонтик и ткнула им в бюст почтенной матроны, сообщив, чтобы та не попадалась ей на пути, иначе хуже будет. Чего делать не следовало. Веру Андреевну понесло. Схватив обидчицу за волосы, она принялась мотать ее голову, с которой слетела шляпка, приговаривая: «Кланяйся, паскуда, проси прощения, иначе глаза вырву!» Еще почтенная супруга требовала не приближаться к ее семье, если жизнь дорога. А если она заподозрит нечто подобное, своими руками придушит и растерзает.
Катерина Ивановна была крепче и моложе обидчицы, но тут оказалась бессильна. Только размахивала во все стороны зонтиком, но все больше впустую.
Устав таскать обидчицу за космы, Вера Андреевна оттолкнула Катерину Ивановну так, чтобы та упала на дорожку. Но молодая барышня устояла на ногах. Более того – ответила надменной улыбкой. Подобрала шляпку, оправила растрепанные локоны и громко, чтобы слышали все, кто прятался за кустами, сообщила: «Скоро будет вам такой подарочек, что на всю жизнь запомните». С тем гордо удалилась.
Вера Андреевна, за которой осталось поле боя, отдышалась и пошла в другую сторону. А вот зрители сошлись в одном: сцена незабываемая, бодрая и, в некотором роде, поучительная. Но где же полиция? Почему на крики и вопли, слышные у финской границы, не пожаловало ни одного постового?
И некому было пояснить, что полиция, до конца исполнив ночью свой долг, приходила в чувство и отсыпалась. Разве обыватели поймут высоту подвига, на который толкнул своих подчиненных безумный пристав? Нет, не поймут. Тем более в эту ночь, кажется, все начнется сначала.Матвей Ингамов занимался странным делом. Подхватив одной рукой чурку, не порубленную на дрова, медленно поднимал ее над головой и нежно опускал, словно барышню. От такого занятия не только не задохнулся, но даже пиджак не снял. При небольшом росте и поджарой комплекции, он состоял, как видно, из одних мышц. Заметив дворецкого, семенившего в лакированных туфлях по траве, и гостя, идущего следом, Ингамов не бросил занятие, а только ускорил качание деревяшки. Со стороны могло показаться, что он выбирает мишень: кому вернее метнуть в лоб пуд древесины.
Дворецкий представил Ванзарову секретаря и удалился. Ингамов молча наблюдал, как молодой человек с роскошными усами принял довольно легкомысленную позу. Честно говоря – вызывающую позу.
– Вижу, что узнали, – сказал Ванзаров. – Значит, представляться не надо. Сразу к делу. Меня интересует, что вы думаете об убийстве инженера Жаркова.
Секретарь выронил деревяшку. Она подкатилась к ботинку гостя.
– Собаке – собачья смерть, – ответил он.
– Вот как?
– Жарков – подонок.
– Интересно. Это почему же?
– Поспрашиваете – узнаете.
– Обязательно. А про его друга, господина Стасю Зайковского, что думаете?
– Слизняк и негодяй.
– Метко и кратко. Остается, наверно, некий Усольцев. Знаете его?
– Редчайшей сволочи чистейший образец.
– Как выразились! – удивился Ванзаров. – Не хуже Пушкина. Как же это среди ваших друзей такие личности собрались?
– Это не мои друзья, – ответил Ингамов, подбирая чурку. – Чего еще желаете?
– Вижу, много знаете. Вот только не знаете, что неумелый обыск оставляет следы. Этому на флоте не обучают.
Ингамов подбросил на ладони чурку, какой легко убить медведя.
– Не пойму, о чем вы, господин полицейский.
– Хочу спросить: что вы искали в доме Жаркова? Вещь небольшая, вот такая… – Ванзаров раздвинул руки на вершок, – ценная для вас или кого-то иного.
– Не было такого.
– Как же не было, когда вы почтенную хозяйку Лукьянову по затылку стукнули и на кровать принесли? Не стыдно женщину бить? А еще мичман.
– Да, приходил, – сказал Ингамов, не выказывая и тени беспокойства. – Старуха при мне в обморок грохнулась. Я ей помог. Что тут плохого? В доме у нее ничего не искал. Не докажете…
– Зачем приходили?
– Жаркову кое-что передать хотел.
– Это что же, до вечера не знали, что он убит?
– С чего мне знать…
– А господин Порхов сказал, что вы еще утром ему доложили о происшествии.
– Хозяин перепутал. Это было под вечер.
– Сами откуда узнали?
– На улице услышал. Устраивает?
– Так зачем приходили? – повторил Ванзаров.
– Уже ответил, – Ингамов перебросил чурку в другую руку.
– На флоте штыковому бою обучают?
Ингамов кивнул.
– А навык не забывается. Что ж, было очень интересно с вами поболтать.
– Прощайте…
– Может, еще свидимся, – сказал Ванзаров и хлопнул себя по лбу. – Совсем забыл. Где в ту ночь были?
– Спал, – ответил Ингамов.
– Откуда знаете, про какую ночь спросил?
– А мне все равно. Я все ночи сплю. У меня две лесных биржи свидетелей. Видели, как я на досках спал. Как вам такое алиби?
– Нравится, – согласился Ванзаров и достал записную книжку с карандашом. – Необходимо, чтобы вы кое-что записали своей рукой.
Ингамов бросил чурку, как снежок.
– Диктуйте, – приказал он.
Ванзаров продиктовал: «Я вернулся на свой фрегат, чтобы гадов морских убивать». Секретарь записал шустро, все-таки практика, и протянул Ванзарову книжечку.
– Удовлетворил ваше любопытство?
– Вполне, – сказал Ванзаров, подобрал чушку и метнул в кусты. Деревяшка упала далеко. Поступок сомнительный для чиновника полиции, но отказать себе в удовольствии было нельзя.Пристава не беспокоили. Городовые завалились спать, кто где мог, только бы подальше от начальства. А чиновники участка, узнав подробности ночных маршей, вовсе улизнули.
Недельский бродил по приемной части, тихо общаясь с важным собеседником. Собеседник был его сладкой тайной, о которой даже предводитель не знал.
Как-то раз в позапрошлом году Сергей Николаевич обнаружил, что мыслям его, самым дельным и гениальным, некто нашептывает веские возражения, а порой мудрые замечания. Поначалу он испугался, что это галлюцинация. Но однажды ему потребовался хоть кто-то, с кем можно обсудить трудный вопрос. И вот пристав, несколько робея, спросил голос. Голос немедленно ответил, хоть шутливо, но точно. И вообще предложил свои услуги, сколько пожелают. Пристав рад был вступить в дискуссию. И сразу выяснилось, что без голоса решительно невозможно обходиться. Голос был хорошо осведомлен обо всех событиях и даже о тайных намерениях пристава, был отменным спорщиком, поддразнивал, но всегда в меру, и вообще доставлял удовольствие особо тонкое, – как неторопливо почесывать пятку, доходя до истомы. Голос стал тайным советником, наперсником и лучшим другом, с которым пристав делил самые светлые часы своих ночей. Только стал замечать он, что у голоса характер портился, становясь все более вредным и несговорчивым. Но это пристав относил на неизбежность дружбы, когда уже не отделяешь себя от друга, становясь чем-то вроде сиамских близнецов.
Порой ему казалось, что неизвестный поселился у него в голове вроде таракана, и это только болезнь. Но голос высмеивал такую чушь. Иногда казалось, что голос прячется за спиной, – только оглянуться, и увидишь хитрую рожу. Но и это отпускало. Оставалась потребность слышать голос друга. Теперь, когда пристав вел напряженную охоту за хвостиком мысли, что опять ускользнула, голос взял манеру поддразнивать и лукавить. Вроде как бы знал нечто, чего так недоставало приставу, но манил и не объяснялся до конца.
– Что же ты хочешь… – спрашивал пристав. – Что даешь мне понять и сразу прячешь… О, коварный… Подмигни, что ль…
