Борис Акунин - Сокол и Ласточка
7 марта, вторник.
Десятый день плавания.
Ветер W, слабый. Облачно. За сутки пройдено 77 миль. Широта 40°11' N.
Сегодня изучала лечение поносов алиментарного и нервического происхождения. Оказывается, это очень интересно, особенно кровавая диаррея эпидемического свойства. Эта страшная болезнь превратила не одно судно в корабль-призрак, населенный мертвецами.
Провела в кают-компании, во время третьей вахты, первое занятие с капитаном. Учила его пользоваться вилкой, держать столовый нож тремя пальцами, а также не чавкать и не хлюпать. Наука дается ему с большим трудом, он весь вспотел. Тяжелее всего оказалось жевать с закрытым ртом. Бедняга жалуется, что от этого начинает давиться.
Во время ужина он поразил офицеров свежеобретенными манерами. Даже Логан, слывущий у нас в кают-компании “тонкой штучкой”, не имел понятия о салфетках. Когда Дезэссар важно вытер губы лоскутом белой ткани, за столом воцарилось гробовое молчание. Еще удивительней всем показалось, что капитан не откусывает прямо от окорока, а отрезает ножом тонкие ломти. Теперь и я могу есть цивилизованно, не боясь вызвать осуждение или насмешку (хоть Кабан и обозвал меня “мартышкой” за подражательство).
Очень надоела “соленая лошадь”, которой на корабле кормят пять дней в неделю. По субботам подают сушеную треску, и лишь по воскресеньям бульон с куском свежего мяса. Пьют все сидр или красное вино. Коньяк или ром берегут для особенных случаев. Впрочем, говорят, что перед сражением для храбрости каждому члену экипажа положена так называемая боевая порция.
8 марта, среда.
Одиннадцатый день плавания.
Ветер NW, порывистый. За сутки прошли 112 миль. Широта 39°24' N.
Медицинского учения сегодня не было. Отец Астольф сказал, что мозгам нужно давать отдых, тем более нынче день святого Филемона. До обращения в христианство и мученической гибели в пучинах вод Филемон был актером и большим любителем прекрасного пола. В его память у некоторых народов принято в этот день выказывать женщинам знаки приязни и внимания.
Признаться, я рада передышке. За исключением часа, который ушел на то, чтобы познакомить капитана с тайнами носового платка, весь день я провела на палубе, вдыхая запахи океана и думая об отце, которого, с Божьей милостью, я увижу всего через неделю.
9 марта, четверг.
Двенадцатый день плавания.
Ветер SW и S. Ясно. В полдень повернули через фордевинд и легли на S. Курс на мыс Феншал.
Кровопускание производится так. Сначала к телу прикладывается скарификатор. Нажатием пружины выпускаешь двенадцать секаторов, которые моментально и почти безболезненно производят разрезы. На места разрезов ставятся подогретые банки для высасывания избытка крови. После того, как банки наполнятся целиком, до половины или до четверти (в зависимости от состояния пациента), их нужно снять, остановить кровотечение прикладыванием тампона, смоченного в растворе спорыньи, и залепить ранки промытой рыбьей кожей. Сначала отец Астольф заставил меня поупражняться на нем самом, потом вызвал боцмана Выдру, который очень любит лечиться и нечувствителен к боли. Теперь я знаю, что эта не столь сложная операция мне по силам.
Тот же день, вечер.
Я собиралась пустить кровь и капитану, цвет физиономии которого свидетельствует о перенасыщенности тела гуморами, но в это время марсовый матрос закричал: “Парус!”.
Ударил колокол, все бросились по местам. Скоро стало ясно, что это английский купец, трехмачтовый флейт. Мы пустились за ним в погоню.
У нас лучше парусность и мы находились на ветре, поэтому по словам Д., погоня получилась недолгой. Мне, правда, так не показалось. Понадобилось шесть с половиной часов, чтобы преодолеть жалкие полсотни кабельтовых, отделявшие “Ласточку” от англичанина. Вначале я была возбуждена первой корсарской схваткой, но потом заскучала. Да и не было никакой схватки. Когда Кабан выпалил из носового орудия, взметнув столб воды справа от флейта, купец понял, что до темноты ему не дотянуть, и лег в дрейф.
Д. и королевский писец отправились осматривать добычу. Я увязалась с ними из любопытства и присутствовала при переговорах с капитаном “Фортуны”, бристольского судна, которое везло на Ямайку груз чугунных чушек.
Переговоры представляли собой тягучее и многословное препирательство из-за суммы выкупа. Д. угрожал, что посадит на “Фортуну” свою команду, а британцев запрет в трюм, и они проторчат в плену до конца войны. Но английский капитан смекнул, что мы в самом начале плавания и не захотим сокращать свой экипаж ради старого корыта, груженного чугуном. Кончилось тем, что мы получили вексель на голландскую банковскую контору, которая существует специально для таких случаев. Вексель забрал мэтр Клещ, мы вернулись на “Ласточку” и встали на прежний курс.
До чего же, оказывается, скучно ремесло корсара!
Я испытываю смешанные чувства по поводу случившегося. С одной стороны, жалко англичанина – он всё сетовал, что теперь владельцы спишут его на берег. С другой стороны, часть от этих 2 800 ливров достанется мне и очень пригодится для уплаты долга “герру коммерциенрату”.
10 марта, пятница.
Тринадцатый день плавания[7]
Сегодня, наконец, перешли к хирургии, которой я боюсь больше всего. Начали с переломов рук и ног – это самое простое из увечий, с которыми мне придется иметь дело. Я научилась: замешивать гипс; выправлять кость; накладывать шину. По-настоящему трудно только второе, особенно, если перелом открытый. Отец Астольф принес несколько щепок разной толщины, завернул их в бумагу, которая изображала кожу, и мы долго исполняли странный ритуал. Он с хрустом ломал деревяшки об колено, а потом я их “лечила”, аккуратно распрямляя. Заклеивала порванную бумагу, клала шины, потом работала с гипсом.
Во второй половине дня я становлюсь из ученицы учителем. Водила Дезэссара взад-вперед по кают-кампании, показывая, как кланяются замужним дамам, юным барышням и пожилым герцогиням. Капитан был в парадном кафтане, шелковых чулках и завитом парике, да еще с тростью. В углу мы поставили зеркало, отобранное в качестве трофея у несчастного бристольца.
Д был похож на индюка, с важностью расхаживающего по птичнику, однако себе он чрезвычайно нравился. За ужином он объявил, что отныне на “Ласточке” будут соблюдаться правила морского этикета, как положено на боевом корабле. Господа офицеры должны являться в кают-компанию нарядными, в париках и при шпагах. “А кому это не по нраву, – грозно предупредил капитан, – будет столоваться в кубрике с матросами”.
Поддержали это начинание Гарри (он и так всегда одевается щеголем), писец да мичман Проныра. Оба лейтенанта и пушкарь заявили, что париков отродясь не нашивали, а где жрать “соленую лошадь”, им совершенно все равно.
Закончилось криком и руганью.
10 марта, суббота.
Четырнадцатый день плавания.
Сегодня весь день не до занятий. Я познакомилась с обратной стороной корсарской профессии.
Утром меня разбудил отчаянный звон колокола и топот ног. Мы снова заметили корабль. Он вынырнул из рассветного тумана в какой-нибудь миле к западу, восходящее солнце обрисовало в колышущемся воздухе золотистый, прозрачный силуэт. Дезэссар, полезший на мачту с подзорной трубой, закричал: “Английский шлюп! Пушек нет – торговец!”.
Чтобы подобраться к добыче ближе, мы тоже подняли английский флаг. Правилами морской войны это не возбраняется. Главное – “предъявить цвета” (то есть опустить чужой флаг и поднять свой) до первого выстрела, иначе это уже будет не военная хитрость, а разбой.
Английский торговый шлюп, казалось, не подозревал подвоха. Он повернулся бортом и спустил почти все паруса. Корабль размером с “Ласточку” и, судя по контуру, довольно ходкий.
Наш капитан все время находился на носу, вскарабкавшись чуть не на самый утлегарь, и неотрывно смотрел в трубу.
Когда до англичанина оставалось три кабельтовых, Д. вдруг заорал истошным голосом: “Поворот! Поворот! Это ловушка!”
“Смотрите! – закричал и Логан, стоявший на вахте. – У него, как у нас, порты закрашены!”.
Матросы схватились за тросы, рулевые навалились на рукояти штурвала, и “Ласточка”, накренившись набок, стала поворачивать под свежим бейдевиндом.
Я сначала ничего не поняла, но потом увидела, как в черном борту вражеского корабля открываются квадратики, и в каждом торчит пушечное жерло.
Это было такое же корсарское судно, как наше. И прибегло оно к той же уловке, старой, как самое охота: волк притворился овечкой.
“Мы будем драться?” – спросила я у Д., бежавшего от носа к квартердеку. В голове у меня были только колотые, резаные и огнестрельные раны, до которых мы с моим наставником еще не добрались.
