Клод Изнер - Тайна квартала Анфан-Руж
— Как?! Месье Легри, вы тоже пишете?! Ну и совпадение! Что ж… я подумаю, что можно для вас сделать, не разглашая тайну следствия. Можете на меня рассчитывать.
Таша удалось убедить его, что никакая опасность ему не грозит, и он согласился в полдень покинуть «Отель де Пекин».
— Кто обратит на тебя внимание? В этом городе тысячи иностранцев! Ты не такая уж важная шишка, как тебе кажется.
Стояла прохладная, но солнечная погода, и они просто прогуливались без цели — совсем как в прежние времена. Прошлись по бульвару Менильмонтан и потом шли через весь Одиннадцатый округ, болтая о том о сем. У канала Сен-Мартен об почувствовали усталость и уселись на скамейке на набережной Жемап, недалеко от госпиталя Сен-Луи.
Молча наблюдали за прачками, смотрели, как солнце поблескивает на мокрых вальках, прислушивались к их ритмичным ударам. Поблизости разгружали лодки, казавшиеся черными пятнышками на фоне синего неба с черточками заводских труб.
— Тебе не холодно? Малышка, ты ведешь разгульную жизнь.
— Ты ничего не знаешь про мою жизнь, — сердито ответила Таша.
Мимо них скользила по воде парусная шлюпка. Двое мальчишек, с трудом удерживая равновесие, бегали по ней друг за другом с кормы на нос и обратно.
— Я боюсь этого путешествия! Отчего у меня нет привычки к морю? Будь я такой, как эти сорванцы, пришел бы в восторг от предстоящей одиссеи, — сказал он и рассмеялся, но тут же помрачнел: — Да что теперь об этом говорить! Все равно я не могу уехать.
— Мне так жаль! Я сделала все, что могла, но мне не удалось собрать и четверти нужной суммы. Обещаю, ты получишь билет самое позднее в конце мая. Издатель пообещал, что заплатит, как только я представлю половину иллюстраций к книге Эдагара По, а еще я надеюсь выручить хоть что-то за картину, выставленную в галерее «Буссо и Валадон». Но если бы ты принял мое предложение — проблема была бы уже решена!
— Нет.
— Виктор — человек широких взглядов и наверняка согласится одолжить тебе денег…
— Нет.
— Эти акции… Он не сам купил их, а унаследовал от отца, и уже не раз предлагал мне обналичить.
— Ты представляешь, что будет, если ты скажешь ему, кому предназначены деньги?
— Он куда более щедр, чем ты думаешь! — воскликнула Таша.
— Ты сама наивность. Как бы там ни было, я не притронусь к его грязным деньгам. Биржа отвратительнее, чем самый мерзкий бордель.
— А ты сам бел и чист, как первый снег? Кто бросил жену и дочерей на произвол судьбы?
— Не смешивай личную жизнь и политику.
Таша вскочила, вне себя от гнева.
— Пока мужчины не начнут применять к семье те же революционные теории, которые провозглашают на улицах, ничего в этом мире не изменится!
— Ты такая хорошенькая, когда сердишься!
— Перестань обращаться со мной, как с девчонкой!
Она быстро пошла прочь, не оглядываясь. Перед ней вырастали уродливые силуэты фабрик, покачивались мачты пришвартованных к пристани лодок У Ла Виллетт в нос ударил затхлый запах тины.
Там он и догнал ее, задыхаясь.
— Ну чего ты злишься, малышка?
— Прости, но ты несправедлив к Виктору. Быть может, он буржуа в социальном значении этого слова, но у него доброе сердце. Только благодаря ему я почувствовала себя во Франции как дома.
— Любовь ослепляет тебя. Ты его идеализируешь. Твой Виктор отлично устроился: ты возишься у плиты, а он избавлен от какой-либо ответственности за тебя.
— Неправда! Он умолял выйти за него замуж. Это я отказала ему.
— Отчего же? Сделалась бы парижской матроной, супругой почтенного буржуа.
— С тобой невозможно разговаривать!
Они стояли перед бойнями Ла Виллетт. В воздухе стоял запах крови. По длинной грязной улице сновали мясники с освежеванными коровьими тушами. Таша едва сдерживалась, чтобы не расплакаться.
Виктор увидел молодую женщину с шарманкой лишь около восьми вечера. Она пересекла площадь и вошла в дом номер три на улице Сент-Андре-дез-Ар. Виктор хотел было подойти к ней, окликнуть, но решил, что лучше подождать. Она — их единственный шанс найти чашу. Когда девушка снова вышла на улицу, на этот раз вместе с длинноволосым парнем в берете, Виктор последовал за ними.
Среди студентов, толпившихся у пивных, многие были в старомодных вычурных костюмах — широких куртках или пелеринах, перехваченных на талии поясом, узких облегающих трико и с длинными волосами. Таким образом они бунтовали против условностей, жертвуя карьерой во имя свободы, и бросали вызов благопристойным парижанам.
Спутник итальянки, видно, был из их числа: он то и дело срывал с головы берет, приветствуя единомышленников, и поглядывал на свою спутницу с немым вопросом. Но она каждый раз отрицательно качала головой.
Виктору не составило труда затеряться в толпе и проследовать за парочкой. На углу улицы дез Эколь они вошли в кафе «Ле Вашетт». Виктор медлил, размышляя, войти ли следом, и его то и дело толкали входившие и выходившие посетители. Наконец он принял решение и толкнул дверь.
Почти все столики оказались заняты, но ему удалось найти свободное местечко недалеко от итальянки и ее длинноволосого спутника: Виктор уселся за один столик с каким-то пьянчугой в старой шляпе с обвисшими полями. Несмотря на то, что сосед по столику довольно громко храпел, Виктор слышал все, о чем разговаривали девушка и парень.
К ним подсел тип с бородой до самых глаз, и парень в рембрандтовском берете представил его своей спутнице как Тримуйя, поэта. Тот поинтересовался, успешно ли продвигается работа над «Святой из Лютеции».
— Она скоро даст отпор захватчикам. А сейчас там зима 451 года, гунны встали лагерем в Мелуне. Аттила сжимает кольцо окружения, Лютеция охвачена паникой, жители хотят бежать. И вот тут вступает Женевьева:
Друзья, молитесь!
Молитвою спасетесь, вооружитесь верой.
Не тронет враг Парижа! Господь убережет!
— Господь — и Анна, моя муза, — закончил Матюрен с волнением в голосе.
Тримуйя впился взглядом в итальянку и принялся теребить бороду.
— Мадемуазель, вы просто вылитая Ника Самофракийская. Только у вас голова на месте.
— Ну а ты что сейчас пишешь? — поинтересовался Матюрен.
— Начал поэму на злободневную политическую тему. Называется «Кризис на Елисейских Полях».
Слетело колесо с повозки министерства:
Конь с норовом в парламент запряжен.
Не знает власть, какое нужно средство,
Чтоб обуздать…
Декламацию прервал официант с двумя чашечками кофе по четыре су. Тримуйя смолк и снова запустил пальцы в бороду.
— Что будешь пить? — обратился к нему Матюрен.
— Если я закажу ликер из черешни, это не сильно ударит по твоему карману?
— Ничуть. Оскар! Один черешневый ликер. Это все Анна! Она не только моя вдохновительница, благодаря ей у нас завелись деньги. Ты знаешь, у нее чудный голос, она прекрасно поет. Кроме того — опять же благодаря ей — нам досталась одна старинная штуковина, которая поможет дотянуть до конца месяца.
Виктор замер. Старинная штуковина? Чаша из обезьяньего черепа? Он даже привстал, движимый безотчетным порывом немедленно расспросить итальянку, но тут вернулся официант.
— Ваш ликер! Хороший выбор, месье, сейчас самое время начинать праздновать. Первое мая на носу.
— И что?
— А то, что анархисты попотчуют нас грандиозным фейерверком. Берегитесь петард!
Виктор допил свой кассис. Матюрен извлек из кармана сверток и развернул его, предложив Анне и Тримуйя угощаться.
— Негоже пить на пустой желудок.
— Колбаски! Да ты и впрямь напал на золотую жилу! — И Тримуйя охотно присоединился к трапезе, добавив: — Пить вообще вредно. Возьми хотя бы Верлена: он скоро доконает себя алкоголем. Вчера вечером набрался так, что еле передвигал ноги. Устроил скандал в церкви Сен-Северен, орал, что ему немедленно нужно исповедаться… Ночь провел в участке.
Виктор, горячий почитатель «Давно и недавно»,[103] был готов воспользоваться моментом и присоединиться к беседе.
Неожиданно послышались громкие голоса и смех, в «Ле Вашетт» появился импозантный мужчина с моноклем, в крылатке и цилиндре, в сопровождении целой свиты горлопанов. Он потребовал домино и котлету.
— Это еще кто? — тихо спросила Анна.
— Жан Мореас. На самом деле его зовут Пападиамантопулос.[104] Поэт. Гений. Выглядит щеголем, и притом настоящий джентльмен…
— Он вчера сказал фразу, которая меня порядком развеселила: «Опирайтесь как можно крепче на свои моральные принципы, в конце концов они не выдержат и согнутся». Прошу меня простить, я хочу с ним поздороваться, — сказал Тримуйя и встал из-за стола.
— Иди и ты, — подбодрила Матюрена Анна.
