Джинн Калогридис - Я, Мона Лиза
Его гнев не мог не вызвать во мне такого же чувства.
Почему мне нельзя поехать? Что в этом дурного? Я пережила столько горя! Единственное, что могло бы как-то утешить меня, — это поездка.
— Ты больше никогда не переступишь порога дома Медичи. — В глазах отца вспыхнула ярость. — Их время скоро кончится. Господь низвергнет это семейство, их падение будет сокрушительным. Наслаждайся воспоминанием о всех прекрасных сокровищах, что тебе показали, ибо вскоре они исчезнут, превратившись в пепел.
Я решила, что он, как попугай, повторяет слова своего нового спасителя, и поэтому не обратила на них внимания. Но одно в его речи меня все-таки задело.
— Откуда ты знаешь, что мне показывали сокровища? Откуда? — вспылила я.
Он пропустил мой вопрос мимо ушей.
— Я был с тобой терпелив из любви и уважения к твоему горю. Но я боюсь за твою душу. Завтра ты отправишься со мной послушать проповедь Савонаролы. И попросишь Господа, чтобы он отвратил твои мысли от земного и направил их к небесному. А еще будешь молить о том, чтобы тебе простился твой гнев на фра Джироламо.
Я сжала кулачки и уперлась ими в стол, с горечью осознав, что скоро буду лишена яркого и прекрасного мира — мира, где живет искусство, и Медичи, и Леонардо, способный тонкими мастерскими штрихами передать мой собственный образ.
— Это тебе следует вымаливать у Господа прощение. Это ты виноват в болезни своей жены, это ты довел ее до смерти. Это ты теперь водишь дружбу с ее убийцами и остаешься слеп к их вине только потому, что желаешь умерить свою собственную вину.
Он так стремительно вскочил, что ножки стула со скрипом проехались по каменному полу. Глаза его наполнились злыми слезами, правая рука задрожала, пока он пытался сдержать свой гнев, не ударить меня, за то, что я вызвала в нем эту ярость.
— Ты ничего не знаешь… Ты ничего не знаешь. Я прошу об этом только потому, что люблю тебя! Да простит тебя Господь.
— Да простит тебя Господь, — ответила я и, выйдя из-за стола, повернулась, взметнув юбками.
Я покинула комнату раньше отца, и это был повод для маленького торжества.
Позже, той ночью, лежа в кровати и прислушиваясь к тихому размеренному дыханию Дзалуммы и к бурчанию в собственном животе, я упивалась своим разочарованием. Невозможность встречи с Джулиано только больше распалила во мне желание увидеть его еще раз.
В те краткие мгновения, когда я не тонула в собственной жалости, я размышляла над словами отца. Что это было — простое предположение, что Великолепный не устоит перед соблазном показать сокровища своего кабинета новой знакомой, пусть даже незнатной девушке? Или в отцовских словах скрывалось нечто большее?
Сон мой был прерывистым и беспокойным. Когда небо начало светлеть, я в очередной раз проснулась, но теперь уже с ясной головой, и передо мной возник один-единственный образ. Это был Джованни Пико во всем черном, осторожно несший в руках прописанное лекарем снадобье.
XXVIII
На следующее утро, когда Дзалумма помогала мне одеться для поездки на рынок, раздался стук в дверь.
— Лиза, — позвал отец, — поторопись. Возница готов отвезти нас на мессу.
Вот, значит, как. Он вознамерился осуществить свою вчерашнюю угрозу. Сердце начало громко стучать. Дзалумма почему-то нахмурилась, глядя на меня.
— Он хочет отвезти меня послушать Савонаролу, — прошептала я служанке. — Клянусь Богом, я никуда не поеду!
Дзалумма, как всегда сразу принявшая мою сторону, перестала шнуровать мне рукава и отозвалась:
— Она сегодня поздно проснулась и будет готова через несколько минут, господин. Не могли бы вы прийти чуть позже?
— Не могу, — заявил отец непреклонным тоном. — Я буду стоять здесь до тех пор, пока она не выйдет. Вели ей поторопиться. Нам скоро выезжать.
Дзалумма посмотрела на меня и поднесла палец к губам, после чего на цыпочках подошла к стулу и жестом попросила меня помочь. Вместе мы тихонько отнесли стул к двери. Дзалумма установила его так, что он преградил вход, а потом бесшумно задвинула засов.
Никакого преступления мы не совершили, поэтому я спокойно стояла и ждала, пока Дзалумма закончит шнуровать мои рукава.
После долгой паузы отец вновь громко принялся стучать.
— Лиза! Я не могу больше ждать. Дзалумма, выведи ее оттуда.
Мы переглянулись с рабыней, обе немного напуганные, но полные решимости. Наступившая тишина несколько раз прерывалась: отец сначала дергал ручку двери, потом ворчал, потом снова забарабанил в дверь.
— Ты смеешь мне противоречить? Да как же ты предстанешь перед Господом, когда не слушаешься отца? Я думаю только о твоем благополучии!
У меня готовы были сорваться с языка злые слова, но я сдержалась, плотно сжав губы.
— Лиза, отвечай! — Но ответа не последовало, и он закричал: — Так что мне делать? Принести топор?
Я по-прежнему молчала, хотя гнев так и рвался наружу. После затишья я услышала, что он плачет.
— Ну, как ты не поймешь? — простонал отец. — Дитя мое, я так поступаю не из жестокости, а из любви к тебе. Из любви к тебе! Неужели столь ужасно поехать и послушать фра Джироламо, зная, что это доставит мне удовольствие?
Он говорил так жалобно, что я чуть было, не поддалась, но, тем не менее, ему не ответила.
— Это конец света, дитя мое, — скорбно произнес отец. — Конец света, когда Господь придет, чтобы вершить свой суд. — Он умолк, но тут же душераздирающе всхлипнул. — Я чувствую, будто уже все кончено… Лиза, умоляю, я не могу и тебя потерять…
Я опустила голову и затаила дыхание. Потом услышала, как он уходит, вскоре его шаги раздались с лестницы. Мы подождали еще немного, опасаясь подвоха. Наконец я подала знак Дзалумме, чтобы та отодвинула засов. Она так и сделала, выглянула на секунду за дверь и, убедившись, что отца там действительно нет, подозвала меня к окну.
Отец как раз шел по двору к карете, где ждал возница.
Мое торжество было недолгим, я знала, что не смогу избегать его вечно.
В тот вечер я не спустилась к ужину. Дзалумма тайком пронесла ко мне в комнату тарелку, но у меня не было аппетита, и я почти ничего не съела.
Позже снова раздался стук, как я и ожидала. И опять отец принялся толкать дверь, которую я заранее закрыла на засов. На этот раз он не звал меня, просто постоял тихо какое-то время, после чего обреченно вздохнул и удалился.
Так продолжалось больше двух недель. Я вообще перестала спускаться в столовую, ела только в своей комнате, а выходила, когда знала, что отца нет дома; очень часто Дзалумма вместо меня отправлялась на рынок. Вскоре отец перестал подходить к моим дверям, но, испытывая глубокое недоверие, я продолжала избегать его и по-прежнему сидела взаперти. Когда он отправлялся на мессу, я быстренько бегала в Санто-Спирито, появлялась в церкви с опозданием, недолго молилась и уходила домой до окончания службы. Я, как и моя мать, превратилась в пленницу в родном доме.
Прошло три недели. Наступил Великий пост, а с ним увеличилось рвение отца. Он часто стоял перед моей дверью и проповедовал об опасностях, которые несут с собою тщеславие, чревоугодие и богатство, о зле карнавалов и праздников в то время, когда бедняки голодают. Он умолял посетить с ним мессу. Так велики были толпы тех, кто приходил послушать пламенные проповеди Савонаролы (слава его быстро распространялась, так что люди стекались из окружающих Флоренцию деревень), что монаху пришлось перебраться из небольшой церкви Сан-Марко в более вместительный храм Сан-Лоренцо, тот самый, где покоился прах убитого Джулиано. Но все равно, говорил отец, здание не могло вместить всех верующих; они располагались на лестнице и даже заполняли улицу. Сердца флорентийцев обращались к Всевышнему.
Я хранила молчание, защищенная разделявшей нас толстой деревянной дверью. Иногда я закрывала уши ладонями, стараясь заглушить звук его голоса.
Жизнь становилась такой неприятной, что я начала отчаиваться. Единственным выходом для меня было замужество, но я давно уже не возлагала никаких надежд на художника из Винчи, а Джулиано при своем высоком положении был для меня недосягаем. Тем временем Лоренцо — только он один мог назвать имя подходящего мне жениха — слег от недуга.
И все же я слегка воспрянула духом, когда однажды, вернувшись с рынка, Дзалумма, улыбаясь, сунула мне в руки еще одно письмо с печатью Медичи.
«Моя дражайшая мадонна Лиза,
я искренне разочарован, что Ваш отец до сих пор не ответил на наше послание с просьбой позволить Вам посетить Кастелло вместе с нами. Мне остается только предполагать, что это не простое упущение с его стороны, а молчаливый отказ.
Простите, что не написал Вам раньше. Отец так серьезно болен, что надежда начинает меня оставлять. Прописанные лекарями драгоценные камни, растворенные в вине, оказались бесполезными. Я не беспокоил отца по причине его плохого самочувствия, однако переговорил с моим старшим братом, Пьеро, и он согласился написать от моего имени второе письмо мессеру Антонио. Он спросит у Вашего отца, если тот счел визит в Кастелло неподобающим, нельзя ли мне навестить Вас в Вашем доме — разумеется, в присутствии Вашего отца и моего брата.
