Ева Прюдом - Завещание Тициана
— Еще один герметический символ. Пеликан!
Если бы могло материализоваться и недоумение, то над головами троих ее спутников нарисовались бы вопросительные знаки.
— Да вспомните же! На листке, обнаруженном вчера Пальмой, в центральном астральном круге было пять изображений: дракон, лебедь, птица-феникс, ворон и…
— …пеликан! — дружно подхватили французы.
— Все это алхимические животные и птицы. А какая птица изображена на мозаике, украшающей нишу в «Пьете»?
— Неплохой вопрос, — проговорил Чезаре.
— Не заметил, — признался Пьер.
— Пеликан? — отважился предположить Виргилий.
— Точно! — зааплодировала Мариетта, порозовевшая от возбуждения. — Пальма пальцем в небо попал, когда сказал, что это полотно хранит тайну. Мы снова должны побывать на Бири-Гранде, — проговорила она, вставая сама и подавая мужчинам пример. Виргилий нагнулся собрать разлетевшиеся наброски: каково же было его удивление, когда он заглянул в них!
— Ты делала наши портреты?
— О, я не очень старалась.
Виргилий протянул каждому его портрет. Сходство было поразительное. Чезаре ухмыльнулся при виде своего брюха, пухлых щек и губ. И только Предом молчал. Он был потрясен, увидев свое собственное лицо. Часто ли на нем бывала эта маска серьезности с горькой складкой у рта, с пеленой грусти в глазах? Он уже хотел запротестовать, но тут до него дошло: Мариетта схватила выражение его лица в тот момент, когда мысленно он был с Виолеттой. Он обернулся к художнице и грустно улыбнулся ей. Один Пьер выразил свое удовольствие:
— Да ты просто гениальный портретист!
Она поблагодарила его, но напомнила, что все относительно.
— Отец признает, что мне довольно легко дается сходство. Но настоящим гением портрета был Тициан. Его персонажи продолжают жить на полотне. Они дышат, трепещут. Известно ли вам, что, когда в 1548 году император взглянул на портрет своей жены, Изабеллы Португальской, умершей за десять лет до этого, он решил, что она ожила? У маэстро был девиз «Naturapotentiorars» — «Искусство сильнее природы» и символ: медведица, вылизывающая своего детеныша. Говорят, медведи рождаются бесформенными и мать придает им определенную форму.
— А ведь это еще один герметический символ! — вставил Песо-Мануций.
— Подобно медведице, Тициан придавал форму бесформенной материи, наделяя ее душой. В какой-то степени бросал вызов природе. За это его сравнивали с художниками античности, окрестили «новым Апеллесом». Известна ли вам история с виноградной гроздью, написанной Апеллесом, ах нет, кажется, Зевксисом[75]?
— Помнится, я читал об этом у Плиния-старшего, — отозвался Виргилий, до тех пор не сводивший глаз со своего портрета. — Художник изобразил мальчика с гроздью винограда, а птицы начали слетаться и клевать ягоды.
— То же произошло и с Тицианом во время его пребывания в Риме в 1545 или 1546 году, — продолжала Мариетта. — Он закончил портрет папы и выставил его на альтане, чтобы просушить лак. К его великому изумлению, прохожие, думая, что перед ними Павел Третий собственной персоной, снимали шляпы и кланялись, выражая понтифику свое почтение. Я в своих работах далека от подобного совершенства. А пока я рада, что наброски вам по душе, и охотно их вам дарю. Подарок был принят с неподдельной радостью.
— Пошлю его Лизетте, чтобы не забывала меня в разлуке, — радовался Пьер.
Небо, напротив, нахмурилось, начало погромыхивать, приближалась гроза.
Покинув сад, компания распалась: дядя отправился по делам, а Мариетта — домой: она опасалась за развешенное утром белье. Но обещала как можно скорее управиться с делами и примчаться на Бири-Гранде.
Пьер и Виргилий сразу же поспешили туда и застали там Пальму. Он сидел на скамеечке перед двенадцатью квадратными метрами «Пьеты». Работа у него продвигалась. Силуэт ангела с факелом в руках уже вырисовывался в трех локтях над головой Никодима справа от арки, покрытой золоченой мозаикой и с изображенным на ней пеликаном, разрывающим свои внутренности. Мариетта была права. Но что это означало: распятие или алхимический символ? Друзья постарались разузнать, что думает о птице ученик маэстро.
— Пеликан разрывает свою грудь, чтобы накормить голодных птенцов. Это метафора самопожертвования, отсылающая к смерти Христа, отдавшего жизнь ради спасения людей. Однако в данном конкретном случае, зная, что это последнее полотно маэстро и что он писал его под впечатлением болезни Горацио, возможно, тут следует усматривать еще и свидетельство отцовской любви.
И пока друзья переваривали сказанное Пальмой, сам он взобрался на лесенку, обмакнул кисть в склянку и положил мазок. Некоторое время друзья молча наблюдали за его работой, затем отметили вслух, что со вчерашнего дня она значительно продвинулась.
— Наоборот, идет медленно, поскольку на каждый мазок я испрашиваю позволения маэстро!
Он указал на правый нижний угол картины. Друзья присели. При внимательном рассмотрении там можно было различить гербовый щит и картину в картине — и то, и другое было как бы прислонено к цоколю в виде львиной головы, на которой стояло изваяние Сибиллы.
— Это герб семейства Вечеллио, — пояснил Пальма. — А то — небольшой обетный рисунок, на котором представлен сам Тициан и Горацио, преклонившие колена в мольбе перед еще одной крохотной «Пьетой», парящей в небе на облаке.
— Призыв о помощи. Он молит Пресвятую Деву о чуде — спасти их от чумы, — проговорил Пьер.
— И в какой-то степени автограф маэстро, поскольку другого я нигде не вижу, — добавил Виргилий.
— Он не успел его поставить, — подтвердил Пальма. Соскочив с лесенки, он нежно провел рукой по нижнему краю полотна, под ногами Христа.
— Здесь, на ступеньке возвышения, на которой находятся Христос и Дева Мария, я опишу историю полотна. Что-нибудь вроде: «То, что не успел завершить Тициан, с почтением завершил и посвятил Богу Пальма». На латыни, конечно.
Виргилий тут же перевел текст на латынь:
— Quod Titianus inchoatum reliquit / Palma reverenter absolvit / Deoq. dedicavit opus.[76]
— Маэстро не знал латыни, но подписывался Titianus, часто красным цветом. Может, этим цветом воспользоваться и мне…[77]
Только тут художник заметил, что склянка почти пуста. От досады он тяжело вздохнул. А Предому пришла в это время в голову мысль, что если Пальма действительно будет «reverenter», то есть почтителен по отношению к маэстро, ему придется использовать лишь три цвета. Художник обернулся к друзьям:
— Вы ведь еще побудете? Мне нужно сбегать в лавочку в квартал Святого Мартина за красной камедью на основе кошенили и бразильского дерева. Много времени это не займет.
Друзья заверили, что дождутся его прихода. Им все равно ждать Мариетту. Да и не мешало еще раз взглянуть на «Марсия» и подумать над схемой.
Пальма вышел.
Собрав белье, Мариетта взглянула на небо: вот-вот разразится гроза. Черные тучи нависли над северной частью лагуны. Со стороны Мурано налетел ветер. Юбка облепила ей ноги. Успеть бы добежать до Бири-Гранде до первых капель!
До набережной Милосердия было рукой подать. Мариетта взошла на мост. Тут-то ей и почудился звук шагов за спиной. Недавнее приключение приучило ее быть настороже. Она обернулась: никого. Но ее уже охватила мелкая дрожь. Она поспешила на другой берег, поскользнулась на камешке и упала. Разозлившись на саму себя, встала, потрогала больное место и только собралась двинуться дальше, как ей вновь что-то почудилось. Она вздрогнула и оглянулась через плечо. По-прежнему никого. Место было мрачное, и от этого страх ее только усилился. На улицу Раккетта, длинную, узкую и совершенно безлюдную, она вышла слегка успокоенная. Пожала плечами, вновь осерчав на себя: какая разница, есть кто-нибудь на улице или нет. Она не нуждается в провожатых. И опять на всякий случай бросила взгляд назад. О боже! Там мелькнула чья-то тень. Она глубоко вздохнула. Опасности нет, но и задерживаться не следует. Она решительно двинулась вперед. Каблучки стучали по мостовой. При каждом шаге их сухой нервный стук заглушал все остальные звуки и отдавался в ушах. На середине улицы она ясно услышала, что стуку ее каблуков вторит стук еще чьих-то. На сей раз сомнений не было. Она решила больше не оглядываться, а прибавить шагу. Она почти бежала. Догонявший последовал ее примеру. Несмотря на свое шумное дыхание и глухие удары сердца, она уже слышала его дыхание. Улице не было конца. Мариетту охватила паника: как в кошмарном сне — чем дальше она продвигалась, тем дальше был конец улицы. Она еще ускорила шаг. Капля дождя, упавшая на щеку, заставила ее вздрогнуть. Вторая капля разбилась о руку. Дождь! «Боже, сделай так, чтобы дождь не задержал меня!» У нее перехватило дыхание, когда она заметила краем глаза, что преследователь споткнулся. Захотелось кричать, но она удержалась и побежала дальше. И тут разразилась гроза. Ослепляющая молния змеей скользнула по небу. Загромыхало. Разверзлись хляби небесные. Пробегая мимо двора Папафава, она украдкой оглянулась и заметила мужской силуэт: преследователь чертыхнулся, угодив в лужу. У моста Лово Мариетта приподняла юбки, чтобы легче было подниматься по ступенькам. После моста свернула направо и помчалась во весь дух, ничего не видя из-за растрепавшихся волос и стены дождя. Легкие жгло. Она задыхалась. Кровь била в виски. В изнеможении она обогнула дворец Зен. Постучать в дверь? Попросить помощи у Лионелло и Зорзи? А если ее преследует кто-то из них? Эта мысль ее ужаснула. А окончательно доконало то, что пришлось снова взбираться по ступеням на мост Святой Катерины. До мастерской было рукой подать. Но силы покинули ее. Тогда она остановилась и прижалась к иене углового дома, бег и хриплое дыхание преследователя были совсем рядом. Она пошарила под ногами и нащупала камень. Еще минута и… Она вся подобралась, готовясь встретить преследователя.
