Андрей Добров - Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев
Теллер просто пожал плечами и не ответил ничего.
– Еще вопрос. Я могу понять содержание первой записки, найденной на теле сторожа. Я могу заставить себя признать, что это была месть вам и Елисееву со стороны Бориса за погибшую невесту. Но я совсем не понимаю содержания второй записки. В ней ничего не говорится про месть, а дается какое-то странное обещание забрать все. Что это значит, можете сказать мне, Федор Иванович?
– Пожалуй, что да, – задумчиво сказал Теллер. – Но не сейчас, мне нужно все хорошенько обдумать.
– Ладно, – махнул я рукой. – Думайте. Я тоже буду думать. Надеюсь, в следующий раз меня впустят сюда, даже если Елисеев останется в Санкт-Петербурге.
– Впустят, – сказал Теллер.
– Хорошо.
Я вышел из сигарного магазина и вернулся к воротам. Мне ужасно не хотелось верить Теллеру. Мне вовсе не хотелось входить в его обстоятельства, мне не хотелось признавать его человеком, признавать за ним право на человеческие ошибки. Но я понимал при этом, что делать из Теллера обыкновенного монстра, каких нам рисуют в дешевых бульварных романах различные безграмотные авторы, тоже неправильно. Если бы существовали абсолютные злодеи, как легка и понятна была бы наша жизнь! Вот – друг, вот – враг. Но человек – существо сложное. Каждый раз, когда мы видим в человеке злодея, мы забываем, что он все же человек и может объяснить свои дурные поступки. Да и мы сами можем объяснить его дурные поступки. И почувствовать, что и мы в подобных обстоятельствах могли бы поступить так же дурно и некрасиво.
Но не успел я выйти за ворота, как меня окликнули:
– Владимир Алексеевич, только не бейте, иначе я не скажу вам что-то, что может быть для вас полезным!
Я обернулся на голос и увидел, что из-за угла дома мне машет рукой не кто иной, как мерзавец Сергей Красильников.
– Вы! – закричал я и быстро пошел к нему, сжимая кулаки. Красильников начал пятиться, выходя на Тверскую, где прохожие, конечно, не дали бы мне в полной мере удовлетворить жгучее желание украсить его голову всевозможными синяками и шишками.
– Нет-нет, не убивайте меня пока что, Владимир Алексеевич, я вам еще пригожусь. Я и сам недавно узнал, что несчастный Паша Мураховский покончил с собой после моей невинной шутки!
– Хороша невинная шутка! – зарычал я. – Мало того, что вы довели профессора до самоубийства, вы еще и внушили ему мысль, будто это я сочинил всю историю и обвинил его в предательстве. Знаете ли вы, что Мураховский прислал мне письмо, в которым винил меня в своей смерти?
– Ах, как нехорошо получилось! – неискренне сказал Красильников. – Паша, конечно, заслуживал порки. Порки, но не смерти. Почему же он повесился? Ведь дело было прошлое.
– Вы ошибаетесь, – сказал я зло. – Мураховский до последних своих дней вел революционную работу и был связан с эмиграцией. Он даже получил приличную сумму денег от одного из коммерсантов, которую собирался перевести за границу, на нужды борьбы. Ваша заметка выставила его предателем в глазах единомышленников. Он не вынес этого позора, неужели вы не понимаете, Красильников?
Тот поднял ладонь.
– Пожалуйста, Владимир Алексеевич, я так давно поменял имя и так привык к новому, что когда вы называете меня Красильниковым, я просто не могу сообразить, к кому вы обращаетесь. Если вам несложно, называйте меня, пожалуйста, Карпом Семеновичем.
– Хорошо, Карп! – ответил я с сарказмом. – Теперь-то вы видите, что натворили. И я уверен, вы ожидали подобного результата.
– Нет! – возразил Карп Семенович. – Не ожидал! Я не думал, что дурак Мураховский до сих пор питает себя революционными иллюзиями. Ведь сам я давно от них отказался. Я думал, что он перерос юношеские романтические бредни и теперь живет здравой реальной жизнью. Но с другой стороны, Владимир Алексеевич, зря вы вините только меня в его смерти. Вы и сами виноваты. Невольно.
– Да как ты смеешь! – снова закричал я.
– Погодите, погодите, – сказал Уралов. – Если бы вы не пришли ко мне позавчера и не рассказали, что профессор Мураховский все еще существует на этом свете, я бы не стал публиковать той заметки. Ведь я почти забыл о нем! Кроме того, вы не совсем понимаете ту ситуацию, которая сложилась между мной и Мураховским пятнадцать лет назад. Моя ненависть к нему была вовсе небеспочвенная.
– Вы ревновали к Мураховскому из-за лидерства в революционной ячейке. И поэтому предали своих товарищей, рассказали все жандармам.
– Из-за лидерства в ячейке? – с удивлением спросил Красильников. – Какое, к черту, лидерство? Я ревновал не к ячейке. Я ревновал к девушке, к Насте Мышкиной, которая сначала была моей подругой, а потом ушла к Паше. Насколько я помню, потом он женился на ней, когда Настя забеременела, а Пашу отчислили из университета. Но это было потом, а тогда я, ревнуя, просто решил убрать его со сцены. И – вуаля – сдал Пашу с друзьями охранке. Изящно! Увы, только в замысле. Потому что это был порыв. Животный порыв, понимаете, Гиляровский, а не подготовленный план. Мне казалось, что я легко вытащил занозу наиболее простым и доступным способом. Но наши ужасные жандармы оказались слабаками. Они всех выпустили.
– А вы стали осведомителем Охранного отделения, – добавил я, ухмыляясь.
– Это жандармы так думали, – возразил Уралов. – На самом деле, я всегда работал только на себя.
– Зачем вы пришли? – спросил я.
– Ну уж, конечно, не для того, чтобы вы меня побили, как хотели вчера, когда ворвались в Аржановку. А нас там уже и нет! Мы переехали, Гиляровский. Мы теперь находимся в гораздо лучших условиях, уверяю вас! Вам понравится у нас, мы даже кресло для вас приготовили.
– Кресло для меня? – оторопел я. – Что за наглость!
– Нет-нет, – возразил Уралов. – Это не наглость. Мы расширяем предприятие и делаем его более респектабельным. Поэтому я подумал, что такой консультант, как вы, нам просто необходим. Я не собираюсь привлекать вас к разработке схем, хотя это было бы очень даже неплохо – уверяю, наши гонорары уже намного больше, чем те, которые вы получаете в издательствах. Но я готов ограничиться и просто консультациями. У вас живой и энергичный ум, Гиляровский. Мне как раз такой нужен, потому что я и сам обладаю не менее живым и энергичным умом. Но я циник, а цинизм – это полезное, но не самое ходовое качество души. Большинство людей, с которыми мы имеем дело, обычные добрые нормальные люди. И они мыслят так, как недоступно ни мне, ни моим помощникам. А вы как раз подходите нам, потому что мыслите так же, как большинство. Иначе вы не стали бы популярным журналистом. Люди просто не понимали бы вас, не чувствовали в вас своего. Идите ко мне, Гиляровский, идите – сначала просто, чтобы познакомиться, посмотреть, как мы работаем, над чем работаем и какую получаем за это прибыль. Сначала вы посмотрите, потом вставите пару фраз, вас что-то заинтересует, вы втянетесь, и – дело пойдет!
– Идите к черту, – сказал я. – И постарайтесь больше не попадаться мне на глаза, особенно в безлюдных местах. Потому что там я так вас «проконсультирую», что домой вы вернетесь по частям!
– Как знаете! – ехидно улыбнулся Уралов. – Кстати, я довольно давно здесь. Вот недавно вы выходили вместе с одним господином. Постояли с ним в воротах, а потом вместе вернулись обратно. Скажите, это ведь с бывшим жандармским офицером Федором Ивановичем фон Теллером вы разговаривали? С моим, так сказать, крестным?
– Именно с ним, – ответил я.
– Какая печальная судьба! – вздохнул Уралов. – Вы, может быть, не знаете, но его жена очень больна.
– Знаю.
– И вы знаете, чем она больна?
– Туберкулезом.
– Это вам сказал сам фон Теллер?
– Нет, я узнал из другого источника.
– Ах, как жалко, – сказал Уралов. – Но ваш источник вам соврал! Жена Теллера больна вовсе не туберкулезом. Туберкулез – это заболевание людей благородных, запертых в душных комнатах и занятых интеллигентскими занятиями – чтением книг или написанием доносов, например. А жена Теллера больна сифилисом.
– Как так?! – удивился я.
– Дело в том, что дорогой Федор Иванович довольно давно пристрастился к услугам проституток. Причем проституток низкого пошиба, обитающих на небезызвестной вам Грачевке. Возможно, ему наскучили пресные прелести супруги. Но кроме прочих радостей, Теллер получил от проституток сифилис. И наградил им свою жену. И знаете, что самое интересное? – спросил Уралов. – Сам он обратился к врачу. Тот назначил лечение препаратами ртути и мышьяка. Болезнь ротмистра, кажется, отступила. А вот жена к врачу не обращалась. Похоже, Теллер вовсе не сообщил ей о диагнозе. Соврал про туберкулез. Да и не может Теллер отвести жену к доктору, иначе его обман вскроется. Он лично занимается ее лечением, подсыпая ей в еду такие же препараты ртути и мышьяка, которые сам принимал по рецепту. Вот только вопрос – в каких пропорциях?
– Откуда вам все это известно? – спросил я.
