Средневековые убийцы - Обитель теней
— Как если бы его убил, а потом обрядил для погребения монах? — предположил Саймон.
— Возможно. Но с чего бы монаху его убивать?
— Девушка была привлекательна. Не мог ли монах возжелать ее, убить мужчину из ревности, а потом убить и ее?
— Возможно. Однако брат Лоуренс уверен, что семья девушки питала ненависть к Пилигриму. Они должны были счесть, что такой брак недостоин их малютки. Может, они решили наказать обоих?
— Хотелось бы мне с ними поговорить.
Болдуин покосился на друга.
— Они и просили епископа Уолтера расследовать убийство.
— Не первый раз убийца громче всех требует правосудия. И даже если они ни при чем, все же могли бы рассказать что-нибудь полезное о жизни девушки. Неизвестно, что может пригодиться.
— Верно, — сказал Болдуин и допил эль. — Все же меньше всего я склонен подозревать ее родных.
— Почему?
— Потому что если уж заботиться об одном из убитых, конечно, отец позаботился бы о теле дочери, а не о негодяе, который обесчестил ее — пусть даже в браке.
Они легко нашли дом Капуна. Лондон — огромный город, но даже в нем не так уж много людей столь богатых и могущественных, как Капун. Саймон никогда о нем не слыхал, и Болдуин, насколько он мог судить, тоже, однако они скоро поняли, что в Лондоне это имя известно всем и каждому, а при виде его жилища смутился и Саймон. Ему не привыкать было к дворцам, случалось и самому допрашивать знатных господ — но тут было другое. Совсем не то, что дома, в Девоне. Стоя на улице, называвшейся здесь Стрэнд, неподалеку от дворца самого епископа, Саймон проникся ощущением собственного ничтожества. Окажись он один, тут же и повернул бы назад, но, по счастью, Болдуина, как видно, меньше смущала необходимость подвергнуть допросу такую персону. Рыцарь резко постучал колотушкой и потребовал у привратника провести их к баннерету.
Генри Капун выглядел так, будто слишком долго и слишком много пил. На отечном лице горел нездоровый румянец. У него было круглое лицо, толстая, жирная шея и бочкообразное брюхо, нависавшее над поясом. Саймон подумал про себя, что этот человек не привык скрывать чувства и выставляет душу всем напоказ. Вялый, слабовольный тип, легко сдающийся от малейших невзгод.
Ему быстро пришлось отказаться от первоначального мнения.
— Кто вы такие?
Пока Болдуин представлял себя и спутника, Капун, как отметил Саймон, пристально изучал их обоих. Потом он резко кивнул в сторону Саймона.
— Бейлиф из Дартмута? Аббата Шампо знал?
Саймон кивнул.
— Уже лет восемь, как я на него работаю.
— И я его знавал. Добрый человек и торгуется как дьявол. Да, я его знавал. О нем будут жалеть. — Он снова повернулся к Болдуину. — Но не так, как жалеют в этом доме о моей дочери. Надеюсь, епископ Стэплдон велел вам найти убийцу?
— Велел.
— И?..
— Мы только что вернулись с места, где она умерла. Дознание состоится завтра — вам сказали?
— Да. Коронер был так любезен, что послал человека предупредить, когда я могу услышать о ее… ее смерти.
На последних словах его голос дрогнул и плечи поникли, словно под непосильной ношей. Но он тут же встряхнулся и обратил на Болдуина суровый взгляд.
— Мне нужен убийца. Кто бы он ни был, как бы ни был богат — я хочу, чтобы его нашли и повесили.
— В таком случае ты мог бы помочь нам. Мы недавно в городе. Прибыли только вчера. Что ты можешь рассказать нам о своей дочери?
— Джульетта была добрая, послушная дочь. Быть может, я избаловал ее, но после смерти матери… мне казалось… должно быть, я видел в ней многое, что любил в ее матери.
— Ее мать скончалась?
— Она понесла слишком скоро после рождения Джульетты и умерла в родах. Думаю, неудивительно, что Джульетта стала моей любимицей.
— Она была единственным ребенком? — спросил Саймон.
— У меня есть еще сын. Ее младший брат, Тимоти. В какой-то мере я это заслужил…
Саймона заинтересовала эта фраза. Слова звучали странно в устах этого человека, однако многое в его тоне и манерах полностью противоречило первому впечатлению Саймона. Этот человек владел собой гораздо лучше, чем казалось поначалу.
— Мы слышали — прости, сэр Генри, если мои слова разбередят твое горе, но я должен спросить, — мы слышали, что она вступила в тесную связь с неким человеком…
— С кем?
— Ты знаешь человека по прозвищу Пилигрим?
— Уильяма де Монте Акуто? Этого маленького засранца? Да, она была с ним знакома.
— И более того? Хорошо его знала?
Генри Капун помрачнел, от шеи вверх разлился румянец.
— Не намекаешь ли ты, что моя дочь не была целомудренной? Что она блудила? Не думаешь ли ты оскорбить ее память здесь, в моем доме, сэр рыцарь?
— Сэр Генри, я передаю лишь то, что сказали мне. Вы знали, что она замужем?
Генри Капун оторопел. Он пошатнулся, отступил на шаг, слепо нашаривая рукой стул. Саймон бросился к нему, торопливо подставил стул баннерету. Капун рухнул на него, стиснув рукой плечо Саймона, словно только так надеялся сохранить рассудок.
— Она… Нет!
— Того человека, Пилигрима, тоже убили. Его тело лежало очень недалеко от тела вашей дочери. Она вышла замуж в прошлом году, в конце ноября. Я говорил с духовным лицом, присутствовавшим на церемонии. Брак был вполне законным.
— Боже мой! Этот ублюдок! Если бы он оставил ее в покое, ничего подобного не случилось бы!
— Ты полагаешь, ее мужем был Пилигрим?
— Не знаю… Господи!
— Не знаешь ли ты, кто мог желать зла им обоим?
— Только то кровожадное отродье шлюхи, Уильям де Монте Акуто, отец мальчишки!
— Зачем бы ему убивать их? — выпалил Саймон.
— Мы с ним враги, я не желаю иметь ничего общего с ним, а он — со мной. Кости Христовы, если он убил мою малышку Джульетту, я вырву ему сердце!
— Прошу тебя, объяснись.
Генри оскалился. Он уже оправился от первого удара, но рука, протянувшаяся к винному графину, еще вздрагивала.
— В молодости мы с Уильямом дружили. Ровесники, одного положения, и оба были на все готовы, чтобы выдвинуться. А потом я начал преуспевать, приобретал почести и деньги, и мы разошлись. Думаю, он винил меня в своих неудачах и копил обиду, хотя я был ни при чем. Я обращался с ним так же, как прежде. Беда в том, что у Уильяма гнусная натура. Смолоду.
— Как случилось, что в вашей жизни произошла такая перемена? — пробормотал Болдуин.
— Уильям с младых ногтей рвался к успеху и еще в начале века нашел себе союзников. Когда король был еще принцем, Уильям делал все, чтобы заслужить его благосклонность. А я сосредоточился на деньгах и не касался политики. Деньги у меня появились, и тогда влиятельные персоны сами обратили на меня внимание и стали продвигать.
То есть он получил возможность подкупать вельмож, чтобы добиться желаемого, отметил Болдуин, а друг и товарищ его молодости завяз.
— Вы были связаны с людьми, которые и сейчас в силе, не так ли?
Генри скривился.
— Я могу считать молодого Хью ле Диспенсера своим другом. Уильям был связан с Пирсом Гавестоном.
Гавестон был приближен к королю и заслужил такую ненависть баронов, что те поймали его и повесили, как обычного преступника, на пятом году царствования Эдуарда.[12] Болдуин начинал представлять всю глубину ревности, которую питал к его собеседнику Уильям де Монте Акуто — особенно с тех пор, как звезда Гавестона угасла, а звезда Диспенсера воссияла в полном блеске.
Саймон насупился:
— Ты говоришь, этот Монте Акуто мог убить твою дочь. Но какой в этом смысл? Зачем бы ее убивать, если ее союз с его сыном был для тебя обидой. И зачем убивать собственного сына?
Генри минуту смотрел на него застывшим взглядом.
— Затем, бейлиф, что в таком союзе он увидел бы поруху своей чести. Он ненавидел меня и все, что я делаю.
Он отвел взгляд и прикрыл глаза, покачивая головой.
— Видишь ли, я не упомянул еще одного обстоятельства. Моя бедная жена, Сесили — я отбил ее у него. Он ухаживал за ней, а я ее увел. Он никогда не простит мне ее смерти.
«Как и я сам», — договорил он про себя.
Четверг, через день от дня святого мученика Георгия,[13]
болота Бермондси
Следующее утро выдалось ясным и светлым, лишь несколько облачков повисли над городом. Болдуин с Саймоном поднялись спозаранок и после легкого завтрака, перейдя мост, повернули налево, к Бермондси.
Вокруг тел толпился народ. Здесь собрались присяжные — большей частью мрачные и решительные в сознании предстоящего им сурового долга, хотя двое или трое из них, едва достигшие двенадцати-тринадцати лет, боязливо посматривали на коронера. Здешний народ давно привык лицезреть богатых и властных, но не многие радовались при виде человека, уполномоченного безжалостно ограбить их за малейшую провинность.
