Охота за наследством Роузвудов - Рид Маккензи

– Все путем, – отвечаю я, снова ощутив страх. – Я не хочу находиться так близко к окну.

Я едва могу различить его в темноте, но, кажется, он кивает:

– Оно и понятно.

Я начинаю поворачиваться, но прикосновение его ладони к предплечью останавливает меня. Почему он такой горячий? Прямо как батарея.

– Я могу тебя спросить кое о чем?

– Ты же все равно спросишь.

– Почему ты пришла ко мне?

Внезапно одеяла начинают казаться мне клеткой. Лунный свет озаряет его лицо, лицо, которое может разбить сердце. Я все еще ощущаю прикосновение его руки, держащей мою под краном, пока вода смывала с нее кровь. Оно было намного более нежным, чем я ожидала. Лицо вспыхивает при воспоминании о его боксерах с принтом из авокадо совсем рядом со мной, под спортивными шортами. В мозгу снова и снова звучат слова Дэйзи. «Если бы ты перестала трахаться с моим лучшим другом…» Она бы убила нас обоих, если бы узнала, как близко мы сейчас находимся друг к другу.

Молчание затягивается.

– До полицейского участка слишком далеко, а дядя сейчас в Бостоне. – Это не ложь, но ощущение такое, будто я солгала.

– Понятно. – В его голосе звучит странное разочарование. – Хочешь, я отвезу тебя к нему? Я не против доехать до Бостона.

– Не бери в голову. Давай сначала сосредоточимся на том, чтобы найти деньги.

Он кивает. Мои глаза уже привыкли к темноте, так что я не удивляюсь, когда он начинает говорить снова:

– Можно я задам тебе еще один вопрос?

Я вздыхаю и, перевернувшись на спину, смотрю в потолок.

– Ты сегодня определенно разговорчив.

– Что? Разве не все девушки любят поболтать? – шутит он.

Я смотрю на него и закатываю глаза, хотя у меня возникает странное чувство от его дразнящей улыбки.

Она медленно сползает с его лица, пока я, напрягшись, жду его следующего вопроса.

– До траурной мессы по твоей бабушке, когда мы цапались в комнате Дэйзи…

– Это была просто размолвка между теми, кто работает вместе…

– Ты тогда назвала меня подпевалой. Я просто… я хотел спросить, почему ты это сказала.

Я колеблюсь, глядя в потолок.

– Ты плывешь по течению, поступаешь как все, – отвечаю я. – И я знаю, что ты всегда был таким. Но прошлым летом все было по-другому. Ты не должен был так поступать.

Я чувствую на себе его взгляд.

– Я не понимаю, о чем ты.

– О похоронах моего отца, – резко бросаю я и наконец смотрю на него. – Никто из твоих друзей не пришел. Вместо этого они высмеивали его, придумывая мемы и язвя в соцсетях. Ты мог бы их остановить. И да, я понимаю – отец действительно подвел множество людей, из-за него они потеряли деньги. Но он этого не заслуживал. Не заслуживал, чтобы почти никого не было на его похоронах. – Мой голос срывается.

Лео шумно втягивает в себя воздух.

– Я не пришел не из-за друзей, – говорит он. – Клянусь тебе, Лили. У меня не было выбора. И я даже не подозревал, что ты хотела видеть меня там.

– Конечно, я хотела, чтобы ты был там! – взрываюсь я и удивляюсь, что эта рана до сих пор болит.

Слова повисают между нами, полные горького смысла. Когда он не отвечает, я выкладываю в темноту все, что держала в себе почти четыре года. Слова, которые копились и копились в душе, пока обида и печаль не превратились в гнев, и именно гнев я испытывала всякий раз, когда смотрела на него в школьном кафетерии или в окно, когда он приходил в особняк, чтобы заниматься двором и садом.

– Ты был моим другом. Я так и не поняла, что произошло тем летом перед старшей школой. В средней школе мы трое всегда были неразлучны. А затем вы с Дэйзи вдруг стали проводить время без меня. Строили без меня планы. Ее мать уехала из города, начались занятия в школе, и вы вообще перестали разговаривать со мной и завели новых друзей. Вы даже почти не смотрели на меня. Из-за этого я чувствовала себя ужасно.

Какое-то время он молчит.

– Я этого не хотел, – тихо произносит он наконец. – Я думал, что это ты не хочешь с нами общаться. Я всякий раз спрашивал Дэйз, пойдешь ли ты с нами, и она всегда отвечала, что ты занята или не хочешь. Я думал, что сделал что-то не так, что я в чем-то виноват.

– Она так говорила? – В моем голосе звучит боль, я не могу собраться с силами и скрыть ее. – Ты придумал это, чтобы спасти свою задницу? Брось, будь искренним.

– Я говорю совершенно искренне! – Он смотрит на дверь и понижает голос: – Наверное, я тогда и впрямь думал, что это странно. Я всегда считал, что мы трое отлично ладим и очень подходим друг другу. А затем мать Дэйзи сбежала, и у нее никого не осталось. А ты… казалось, у тебя было все. Вот я и решил – не все ли равно, если в твоем кругу будет одним другом меньше, особенно если все то, что говорила Дэйзи, было правдой?

– Но это была неправда.

– Я этого не знал. Я не знаю, почему она лгала, что имела против тебя. Но общаться с вами обеими было невозможно, поэтому…

Я договариваю за него:

– Ты выбрал ее.

Теперь он лежит на боку и трясет меня, чтобы я посмотрела на него.

– Я действительно думал, что ты этого хочешь. Я не знал, что этого хочет только Дэйзи. Прости меня, Лили.

Я молчу, стараясь не встречаться с его умоляющим взглядом, чтобы он не увидел слез в моих глазах. Он отпускает меня и, перевернувшись на спину, смотрит в потолок. Можно подумать, там есть что-то интересное, раз уж мы так часто глядим в него, но нет, он выглядит так же, как любой другой. Белый и скучный.

– Ты права, – тихо говорит Лео.

– Я часто бываю права, так что тебе придется уточнить в чем.

– Я подпевала.

Я смотрю на него и успеваю заметить, как он с усилием сглатывает.

– Я не знаю, почему у меня не получается просто… постоять за себя или за кого-то другого. Мне кажется, я так боюсь высказаться против, боюсь, что люди почувствуют ко мне неприязнь и не захотят со мной общаться, что я просто делаю все, что они хотят. – Он делает короткий выдох. – Я не могу сказать «нет». Когда кто-то протягивает мне выпивку, или предлагает попробовать его перепить, или дает вейп, я просто иду у других на поводу. Чаще всего мне не хочется этого делать, но я всегда всем говорю «да». Я боюсь, что иначе никто не захочет иметь со мной дела.

Такое признание можно сделать только в темноте. И оно ошеломляет меня. Лео всегда был душой компании, стоящим в центре любой вечеринки, любого приятного времяпрепровождения. И мне никогда не приходило в голову, что, возможно, на самом деле ему вовсе не хочется играть эту роль.

– Опыт подсказывает мне, что если люди не желают принимать тебя таким, каким тебе, как ты чувствуешь, необходимо быть, то, значит, они общались с тобой не потому, что искренне тебя любят, – наконец говорю я, и это урок, который мне пришлось усвоить на собственном горьком опыте.

– Именно это мне и нравилось в бабушке, – говорит он. – Нас сближало то, что нам обоим приходилось ломать комедию. По субботам я опаздывал на работу, потому что накануне здорово надирался, и она могла уволить меня тридцать раз. Но она этого не сделала. Она всегда угощала меня пирожными с начинкой из взбитой рикотты из кулинарии, потому что знала, что я их люблю. Мы просто сидели, ели и разговаривали. Играли в шахматы и загадывали и разгадывали загадки. Она понимала меня. Куда лучше, чем меня когда-либо понимали родители.

– Она понимала всех, – говорю я, подумав о Куинн, чувствующей, что ей необходимо уехать, и о Калебе, ощущающем себя одиноким. Бабушка видела их насквозь, как она всегда видела и меня. В том числе и поэтому люди любили роузтаунские вечеринки – она создавала атмосферу, позволявшую забыть о тяготах.

Возможно, я сейчас понимаю Лео гораздо лучше, чем мне бы того хотелось. Мне все еще больно оттого, что он выбрал Дэйзи, а не меня, но сейчас я лежу рядом с ним.

– Мне жаль, что тебе приходится изображать того, кем ты не являешься. Иногда со мной тоже так бывает.

Он ошеломленно смотрит мне в глаза:

– Не может быть. Такое действительно бывает с тобой, бесстрашной Лили Роузвуд, у которой такой вид, будто она может испепелить мир одним свирепым взглядом? Ни за что не поверю.