Елена Ярошенко - Две жены господина Н.
Мура жила в номерах «Столица» в длинном, изуродованном бесконечными перестройками здании за рестораном «Прага». Митя из вежливости еще раз предложил взять извозчика, Мура отказалась, и он не стал настаивать. С Остоженки до Арбатских ворот хороший извозчик долетел бы за пять минут, и пришлось бы проститься, так толком ни о чем и не поговорив. Не набиваться же в гости к Муре в такое позднее время… А так сразу расстаться с неожиданно нашедшейся Мурой было обидно — Митя ни разу не видел ее с того самого Рождества. Встретить в чужой Москве приятельницу детских лет вообще было удачей, а то, что встретилась именно Мура, казалось сказкой.
Они не спеша пошли по заснеженному Пречистенскому бульвару, наперебой задавая друг другу вопросы. Мура расстроилась, узнав, что Митина мама давно умерла, а имение стоит заброшенное, ветшает и разрушается помаленьку.
— Знаешь, Митя, я всегда вспоминала то Рождество, как сказку. Это был лучший праздник в моей жизни… Да, собственно говоря, никаких праздников в моей жизни больше и не было, тот был последним. В ту зиму, в конце января, продали за долги наше имение (Венево, помнишь его?), мы с мамой остались без крыши над головой. Нас Христа ради приютили дальние родственники, но чужой хлеб очень горек, Митя. Пока мама была жива, я как-то терпела их капризы и попреки. Но когда она умерла, я заявила, что не желаю больше быть приживалкой, и ушла. Ушла в никуда, в белый свет на милость божию. Перебивалась случайными заработками, чуть ли не голодала… Впрочем, не нужно сейчас об этом. В моей жизни все так безрадостно, я давно уже не живу, а выживаю, и рассказывать мне не о чем. Я так рада тебя видеть, что просто не хочу осквернять этот вечер своим нытьем. Давай говорить о тебе. Ты стал таким красавцем. Женат? Нет? Даже странно, куда же смотрят невесты?.. Ты служишь? Я вижу, у тебя фуражка форменная. Судебное ведомство? Внушает уважение…
Пречистенский бульвар кончился быстро, и перешли Арбатскую площадь. Ресторан «Прага», а с ним и меблированные номера «Столица» неотвратимо надвигались, и вот-вот нужно будет сказать Муре: «До свидания. Очень рад был тебя видеть. Всего тебе доброго!»
Чтобы оттянуть момент расставания, Дмитрий остановился у ресторана и стал рассказывать Муре об этом модном заведении:
— Знаешь, это очень респектабельное место. В этом году ресторан полностью перестроили. Хозяин «Праги» господин Тарарыкин — человек оборотистый, пригласил великолепного архитектора. Может быть, ты слышала о таком — Лев Кекушев? Запомни это имя, он себя еще покажет. Сейчас его неуважительно называют модернистом, но со временем его творения наверняка будут признаны памятниками нашей эпохи. Может быть, зайдем в ресторан? Посмотришь интерьер, закажем ужин в кабинет и еще поговорим обо всем… Я так рад нашей встрече, ей-богу, мне совсем не хочется сейчас прощаться с тобой.
— Митя, милый, я не так одета, чтобы идти в модный ресторан. Да и не привыкла я к подобным местам. Может быть, я могу пригласить тебя зайти ко мне? Закажем в номер самовар, погреемся и поболтаем. Мне тоже не хочется прощаться…
— Я бы с радостью, но, право, не знаю, удобно ли? Время уже позднее.
— Любишь ты щепетильность разводить! Будь проще, Митя, все же мы старые друзья. Номера «Столица» из разряда таких мест, где удобно все, что угодно. Не стесняйся, пойдем…
«Столица» не относилась к числу роскошных московских гостиниц, публика здесь жила небогатая, а номер Муры был к тому же из самых дешевых и поражал крайним аскетизмом обстановки. Кровать с металлическими спинками, украшенными никелированными шишечками, грубый стол, два венских стула, облезлый умывальник в углу… Обычный набор предметов недорогой меблирашки. Однако Мура и в этой убогой обстановке выглядела на редкость изящно.
Помогая Муре снять пальто, Митя своим профессиональным взглядом судебного следователя, цепким к мелочам, заметил на ее платье аккуратные штопки, и его сердце прямо-таки защемило от жалости и нежности. Но и в старом платье Мура была той прежней принцессой, которой хотелось служить…
Проговорили они почти до утра. Мура рассказала, что приехала в Москву искать своего брата Володю, бывшего офицера, теперь карточного шулера, скрывавшегося, по слухам, где-то в Москве под чужим именем.
— Понимаешь, он ведь совсем не негодяй, он добрый, хоть и легкомысленный, и просто запутался… Ты помнишь его, Митя? Ну пусть мальчиком, но помнишь? Так согласись, такой человек, как Володя, не может стать преступником! Мне кажется, если бы я нашла его, мы с ним смогли бы помочь друг другу. У меня ведь никого больше на свете нет, ни одной родной души. А Володька какой-никакой, а все-таки брат. Вместе нам было бы легче…
Дмитрий тоже много рассказал о себе. Так много, как давно не рассказывал никому и не думал, что когда-нибудь сможет настолько открыться. Мура удивительно умела слушать, молча глядя на собеседника грустными, умными, прекрасными глазами, и хотелось говорить и говорить, только бы в ответ лучился Мурин взгляд…
Выходя наутро из номера Муры, Колычев столкнулся с коридорным. Тот, усмехнувшись, нагло взглянул на гостя, ожидая чаевых. Что, собственно, можно подумать о мужчине, вошедшем в номер одинокой женщины в десять вечера и покинувшем его в семь утра? Гостиничная обслуга могла прийти только к совершенно недвусмысленному заключению, а с таких гостей, покидающих номера дамочек под утро, положено получать двугривенные…
Дома Колычев застал плачущую Дусю и встревоженного Василия.
— Дмитрий Степанович! Да что же это делается? Ушли давеча не сказавшись и не вернулись ночевать! Мы уж с Дусей не знаем, что и делать. Я хотел в полицейский участок бежать, заявлять приставу о вашей пропаже. Ушел, дескать, барин гулять и домой не возвернулся… Мало ли лихих людей-то в Москве? Думаю, вдруг мне, не приведи господь, ваше тело в покойницкой предъявят?
— Типун тебе на язык, Василий. Я просто встретил старого друга…
Дмитрий сам удивился, почему он вдруг рассказывает слугам о Муре, называя ее в мужском роде. Вот еще странности!
— Ладно, приготовь мне умыться и разбери постель. Я часа полтора посплю, прежде чем ехать в суд. Всю ночь не спал…
— Конечно, вам гулянки, а нам одно беспокойство. Я тоже, может, всю ночь через ваше отсутствие не спал, ужасти всякие мерещились…
— Избаловал я тебя, Василий. Прямо хоть от места отказывай.
— Отказывайте, воля ваша! Только кто еще за вами так следить, как за дитем малым, будет? Пока вы холостяк, так никому, кроме меня, ваша жизнь не интересная… Когда разбудить-то прикажете?
Глава 7
Прошел уже месяц, как Борис Савин вернулся в Петербург, отважившись на это после объявленной в знаменитом октябрьском манифесте амнистии политическим преступникам.
Правда, амнистия могла коснуться Савина только отчасти, и он предпочел не рисковать и жить по чужому паспорту под именем Леона Роде. Поселился Савин-Роде в меблирашках на Лиговке и ежедневно ходил оттуда в редакцию «Сына Отечества» на Среднюю Подъяческую, где заседало некое подобие закрытого клуба революционных борцов.
Боевая организация эсеров была временно распущена, но Азес настоял на учреждении особого немногочисленного боевого комитета, в который вошел костяк боевиков. Разговоры о скором вооруженном восстании витали в воздухе, и боевой комитет возложил на себя его техническую подготовку.
Савин внутренне не разделял надежд на успех революционного восстания в Москве и Петербурге. Он считал, что единственно возможный путь для революции — продолжение индивидуального террора. Но отказаться от участия в работе комитета не смог.
— У тебя есть боевой опыт, такие люди нам нужны, — говорил ему Азес. — Ты не вправе отказываться, ты же партийный человек.
Возразить Савин не мог и подчинился партийной дисциплине.
Вскоре в Петербург стали доходить слухи о восстании в Москве. Оптимисты говорили, что на московских баррикадах дерутся сотни тысяч человек, что практически уже весь город в руках восставших, пессимисты — что в восстании участвуют всего несколько сотен человек и что они удерживают только район Пресни, да и там их позиции простреливаются правительственной артиллерией…
Представители различных революционных партий и течений собирались на тайные конференции, диспуты, съезды и горячо обсуждали один вопрос — что же в конце концов делать? Нужно ли строить баррикады в Петербурге и брать в руки оружие или продолжать жить по-прежнему?
У Савина положение было сложное. С одной стороны, тщательно взлелеянный им собственный образ беззаветного героя и несгибаемого борца требовал подвигов на баррикадах, с другой стороны — это было так опасно, тяжело и неприятно.
