Бен Элтон - Первая жертва
— Еще раз доброе утро, Кингсли, — сказал Шеннон с раздражающим дружелюбием. — Доброе утро, сэр. Отличный вид, верно? Английские сестрички, припудренные и накрахмаленные. Лучшее зрелище на свете, я бы сказал. Думаю, нужно заскочить сюда после обеда, они к тому времени уже насмотрятся кошмарных зрелищ и будут ужасно расстроены. Им понадобится утешение.
— Замолчи, мерзавец! — сердито бросил Камминг. — Нас не интересуют твои грязные помыслы.
— Как скажете, сэр, — без тени почтительности в голосе ответил Шеннон.
Они пришли в «Симпсонс». Ресторан, как и ожидал Кингсли, был набит битком. И все же он прошел прямо к метрдотелю и, обратившись к нему по имени, громко потребовал столик.
— Ридли, мне скоро возвращаться во Францию, хотелось еще раз пообедать в любимом заведении. Ну, я уверен, ты найдешь для нас местечко.
Метрдотель не узнал Кингсли, хотя понимал, что должен был бы знать, и немедленно проводил всю компанию в кабинку.
— Мы всегда рады найти место для наших храбрых офицеров, сэр, — уверил их метрдотель, — особенно для таких выдающихся.
У Шеннона и Камминга на груди красовались впечатляющие орденские планки, а тот, кто готовил форму для Кингсли, решил украсить ее орденом «За боевые заслуги».
— Отличный выбор, — сказал Шеннон, когда вся троица устроилась в кабинке. — Знаете, мы, наверное, любим этот «Симпсонс» за то, что здесь подают совершенно роскошные школьные обеды. Раз, два, три, четыре, пять! Налетай! Не стоит ждать!
Он схватил булочку и намазал на нее почти все масло.
Оба офицера СРС заказали говядину, срезанную с большого куска, который им привезли на тележке, но Кингсли взял рыбу. Он ни в коем случае не был вегетарианцем, но после зрелища, увиденного им только что на станции Чаринг-Кросс, он на время потерял вкус к красному мясу. Однако вину он очень обрадовался, видимо, так же, как и Шеннон, который осушил первый бокал одним глотком.
— Да уж, война сыграла презабавную шутку с французским виноделием, — заметил Шеннон. — Бог его знает, что мы станем пить лет через десять. Хотя, конечно, большинство из нас до тех пор не доживет. Да и вообще, приличное выдержанное вино подавать будет некому. Приятно думать, что, когда полягут все отличные, храбрые парни и останутся только трусы, самодовольные старики и отказники, у них будут только армейские припасы спиртного.
Кингсли пил вино и ел рыбу в молчании. Он думал о предстоящем задании. Он думал о нем все время, пока шел по Стрэнду.
— Капитан Шеннон, сэр Мэнсфилд сообщил мне, что вы были во Франции и разговаривали со свидетелями по делу Аберкромби, — наконец сказал он.
— Да, но коротко.
— Сэр Мэнсфилд упомянул медсестру.
— Да, сестра Муррей. Последний человек, кроме убийцы, который видел Аберкромби живым, — ответил Шеннон. — Очень милая девушка, очень, очень милая.
От его слов у Кингсли по коже поползли мурашки. Он снова подумал о шестнадцатилетней Виолетте на пляже во Фолкстоне.
— Вам удалось применить свое правило? — холодно спросил Кингсли.
— Правило? Какое правило? — поинтересовался Камминг, наслаждаясь ростбифом, йоркширским пудингом и трубкой.
Шеннон улыбнулся своей самой очаровательной улыбкой:
— О, мы с Кингсли кое-что обсуждали, сэр. Ничего важного. Однако, да, так уж случилось, инспектор, что я прощупал свидетельницу очень тщательно. Счел это своей обязанностью. — Шеннон выдержал паузу и добавил: — И она сообщила мне, что видела офицера, который торопливо выходил из комнаты Аберкромби, но она не разглядела ни лица, ни погон.
— Откуда она знает, что это был офицер?
— По фуражке и сапогам. Сапоги мы рядовым не выдаем, они носят опорки.
— А что говорит насчет этого загадочного офицера второй свидетель?
— Маккрун?
— Да. Он сообщил какие-то подробности?
— К сожалению, нет. Он тоже видел его только мельком. Замок Бориваж большой, там полно коридоров и темных закутков.
Кингсли снова достал блокнот.
— Маккрун и медсестра были вместе, когда видели этого офицера?
Шеннон сильно затянулся дешевой папироской и прикурил от ее горящего конца вторую.
— Нет. Они были в разных частях одного и того же коридора; это длинный извилистый коридор, в который выходит несколько палат. Сестра Муррей увидела выскользнувшую из комнаты Аберкромби фигуру, когда вышла из соседней палаты, от Хопкинса. Она видела, как этот человек поспешил в противоположном направлении. Маккрун находился дальше по коридору, в другой палате, и, по его словам, он выходил облегчиться. Он утверждает, что таинственный офицер обогнал его и скрылся впереди.
— Значит, Маккрун увидел офицера через несколько секунд после того, как его увидела сестра Муррей?
— Да.
— И они оба видели его только со спины?
— К сожалению, да.
— Значит, если этот таинственный человек застрелил Аберкромби, то сестра Муррей находилась в это время в палате Хопкинса по соседству. Она слышала выстрел?
— Возможно, и слышала, но точно сказать нельзя.
— Почему?
— Потому что это место — психушка, там до черта «еще не диагностированных» придурков, а психи чертовски шумные, особенно по ночам. Я-то знаю, я там был. Постоянно стуки, крики и жуткий звон цепей. Ужасно нервирует. К тому же стены и двери в замке очень толстые. В таком месте выстрел остался бы незамеченным в любое время дня и ночи.
— Значит, выстрела никто не слышал?
— Ну, выстрелы слышали все, сколько угодно. Я же сказал, что это психушка, психушка для контуженых. Некоторые из них вообще ничего, кроме выстрелов, не слышат.
— А как насчет времени? — спросил Кингсли. — Эти данные у вас есть?
— У нас есть показания сестры Муррей, и очень четкие. Перед тем как уйти, она заполняла рапорты по всем пациентам в палате, делая отметки об их состоянии. Она зашла к Аберкромби в девять двадцать пять, а затем направилась в соседнюю палату, к Хопкинсу. Гам она провела час, перевязывая больных и так далее, и заполнила последний рапорт в десять тридцать две. Через несколько секунд после этого она вышла из палаты и заметила таинственного офицера.
Все трое заказали с тележки с десертом пропитанный вином бисквит со взбитыми сливками и попросили еще сигарет.
— Значит, ночной поход в уборную Маккруна пришелся приблизительно на десять тридцать три, — сказал Кингсли.
— Да, но он этого подтвердить не может, потому что часов у него нет.
— Представляете? — вмешался Камминг. — Нет часов. Я не могу жить, если не знаю времени. Чувствую себя без часов совершенно голым.
— Во сколько было обнаружено тело? — спросил Кингсли.
— Позже. Между одиннадцатью сорока и одиннадцатью сорока пятью.
— А когда нашли Хопкинса с револьвером?
— Практически сразу же.
— Кто обнаружил тело?
— Ночная сестра, которая заступила на дежурство в десять сорок пять, сменив сестру Муррей. Именно она подняла тревогу, — ответил Шеннон и специально для Кингсли добавил: — Кстати, к ней я свое правило не применил, у нее лицо как у немецкого генерала.
Кингсли пропустил это замечание мимо ушей.
— Полагаю, таинственному офицеру предложили показаться и объяснить все?
— Нас уверяли, что местная военная полиция проводила допросы, но безрезультатно.
— А Хопкинса арестовали, потому что застали его с орудием убийства?
— Да, с личным табельным револьвером Аберкромби.
— У Аберкромби было оружие, хотя он находился в центре для контуженых?
— Кажется, да. Диагноза же ему еще не поставили.
— Вы уверены, что это действительно орудие убийства?
— Аберкромби ведь застрелили, а Хопкинса нашли в соседней комнате с револьвером Аберкромби, из которого недавно стреляли.
— Да, я понимаю, что это, вероятно, и есть орудие убийства, но вы в этом уверены? Проверяли, выпущена ли пуля именно из этого револьвера?
— Сомневаюсь. Видите ли, у них там война. Много других дел.
— Шеннон, ради всего святого! У вас должны быть доказательства. Нельзя повесить человека, основываясь на косвенных предположениях. Во Франции сколько угодно пистолетов.
— Ну, вот за этим вы и нужны, — сказал Камминг. — Ваша задача — найти доказательства.
Они перешли к кофе и сигарам. Шеннон, верный своему стилю, заказал еще и коньяку.
Камминг, у которого, очевидно, были другие дела, собрался уходить.
— Ваши документы скоро будут готовы. Ваш отъезд организует Шеннон. Удачи, Кингсли, и не подведите меня. Разберитесь со счетом, Шеннон, возьмите чек и не смейте заказывать сигареты навынос.
С этими словами Камминг ушел. Шеннон покрутил в руках широкий бокал коньяка, чтобы согреть его, и глубоко вдохнул коньячные пары.
