Валерия Вербинина - Заблудившаяся муза
Тут, честно говоря, самолюбивый Гиацинт ощутил укол обиды.
– Сударыня, если вы считаете, что я плохо справляюсь со своим делом…
– Я вовсе так не считаю, – живо отозвалась Амалия. – Но вы – полицейский, а люди не любят лишний раз откровенничать с полицией. Поэтому я решила подстраховаться и… Дядя, у нас гость.
– Премного благодарен, – невпопад промямлил Казимир. После вчерашнего ему страшно хотелось пить, и он набросился на графин с водой так, словно месяц, если не больше, провел под палящим солнцем пустыни. У Леденцова невольно мелькнула мысль, что громкие булькающие звуки, которые издавал пьющий Казимир, могла издавать разве что мучимая жаждой лошадь.
– А… м… э… – промычал дядюшка, отрываясь от графина (он пил прямо из него, не опускаясь до стакана или чашки). – Амалия, я требую возмещения морального ущерба!
И он с размаху повалился в кресло, которое не заскрипело даже, а как-то заскрежетало.
– За что? – поинтересовалась племянница (которая, надо признаться, ожидала требования в этом роде).
– Ты послала меня в притон! – горестно объявил Казимир. – Там такое дрянное вино… И этикетки наверняка переклеенные! Я заметил на одной ошибку во французском, а на французских винах ошибок быть не должно…
– Дядя, кто же заставлял вас пить вино? Есть же, в самом деле, чай…
– О!
– Кофе!
– Ты меня погубишь!
– Лимонад, наконец…
– Амалия, я что, ребенок, пить лимонад? – жалобно вопросил Казимирчик. – Я и в детстве его терпеть не мог… И вообще в этом притоне у меня увели кольцо… с бриллиантом…
– Полно, дядюшка, я же прекрасно знаю, что бриллиант был фальшивый. Ни за что не поверю, что вы… Ну хорошо, хорошо! – быстро поправилась Амалия, видя, как дядюшка распрямился с видом оскорбленного достоинства. – Будет вам новое кольцо… обручальное! – не удержавшись, добавила она.
Тут Казимир схватился за грудь и отчаянно раскашлялся. Свободолюбивый дядюшка не выносил не то что разговоров о женитьбе, а даже легчайших намеков на нее.
– О-ох! Амалия! Как это жестоко с твоей стороны…
– Вам удалось что-нибудь узнать о том, кто звонил в полицию? – не утерпев, вмешался Гиацинт.
Казимир тотчас же перестал кашлять.
– Ценой невероятных трудов… Вы даже не представляете, сколько усилий мне пришлось приложить! Чего стоит один салат… якобы венский, который я съел… исключительно в интересах дела!
И он рассказал о Коко, о том, что тот жил где-то недалеко от ипподрома, был светловолос, невысокого роста и декламировал какие-то стихи о потоке.
– Что за стихи, дядюшка?
– Да не помню я! – отмахнулся Казимир. – У меня после вчерашнего все в голове смешалось… Помню, что про поток, мне даже Маша… тьфу, Лиза… или Роза? – их на память прочитала… Поток чего-то там… жутко неприятные стихи, по правде говоря… Да какая разница, в самом деле?
Сыщики переглянулись.
– Коко – это уменьшительное от Константин или Николай? – спросила Амалия.
– Не знаю, – капризно ответил дядюшка. – Коко и Коко… Вот.
– Предлагаю послать в ресторан нашего человека, вдруг этот Коко снова там объявится, – решительно промолвил Леденцов. – Это во-первых. А во-вторых, следует принять меры к тому, чтобы отыскать его, на случай, если в «Армиде» он более не покажется. Если он живет недалеко от ипподрома и бывает на бегах…
– Недалако, Гиацинт Христофорович, понятие растяжимое, – сказала Амалия. – Вокруг ипподрома множество улиц и переулков. Где именно его искать: в Большом Казачьем, на Николаевской улице, на Кабинетской, на Звенигородской? На поиски ведь не один день уйдет, потому что Николай и Константин – имена чрезвычайно распространенные, внешность у нашего доброжелателя рядовая, а цитировать стихи закон никому не возбраняет.
– И тем не менее попробовать стоит, – решительно сказал Леденцов. – Вдруг кто-нибудь из дворников, околоточных или жучков на бегах его узнает…
– Один вы не справитесь, – сказала Амалия. – Постойте, я напишу записку Александру Богдановичу, чтобы он выделил вам подмогу… и чем больше, тем лучше.
Она села к столу и своим аккуратным, красивым почерком написала письмо Зимородкову, прося его дать Леденцову людей, потому что от этого в значительной мере может зависеть успех всего дела.
Когда сыщик удалился, она повернулась к дядюшке.
– Нельзя сказать, чтобы наше расследование сильно продвинулось, но оно все же продвинулось… Кажется, я должна тебе двести рублей?
– Пятьсот, – важно поправил дядюшка.
– Дядюшка, – сказала Амалия после паузы, – у нас был уговор.
– Вот именно, – согласился Казимирчик, потирая руки. – Если я узнаю приметы, и имя, и где он живет.
– Вот именно! Согласна, приметы ты сумел разузнать. Но все остальное…
– А что с остальным такое? – совершенно искренне удивился дядюшка. – Его имя – Коко…
– Дядя!
– Да, да, имя как имя, не понимаю, чем ты недовольна? О фамилии же уговору не было… Равно как и об отчестве!
– Дядя…
– Не было, не было! Не отпирайся!
– Но адрес, дядя!
– При чем тут адрес? Напоминаю: ты хотела знать, где он живет. Отвечаю: недалеко от ипподрома. Не веришь, можешь сама расспросить… мгм… его знакомых… Да, да, и не надо так морщиться! У нас не было уговору о том, что я обязан узнать его точное местожительство, улицу, владельца дома, номер здания и прочее…
– Дядя, – мрачно спросила Амалия, – почему, ну почему вы не пошли по дипломатической части? Вы были бы незаменимы при составлении всяких договоров, которые правительство не хочет выполнять…
Казимир приосанился и выпятил грудь.
– Почему я не стал дипломатом? Это вопрос! Это вопрос! Но я вообще не люблю политики. Мгм… Так я могу на тебя положиться? Ты еще должна возместить мне стоимость перстня…
– Дядя, – проговорила Амалия, не удержавшись, – по-моему, вы ужасный человек.
– Я? – расцвел Казимир. – Вот уж не знал, что ты так высоко меня оцениваешь! Правда, я привык всегда добиваться своего. Но это наша семейная черта – ведь ты сама такая же…
И он удалился с гордо поднятой головой, оставив Амалию размышлять, был ли ее дядюшка, которого она никогда не воспринимала всерьез, слишком глуп или, напротив, слишком умен.
Глава 23
Полет
В тот день Гиацинту не удалось напасть на след человека, который жил недалеко от ипподрома. Зимородков согласился выделить молодому сыщику двух полицейских – остальные были нужны самому Александру Богдановичу для его собственного дела. Агенты попробовали навести справки в среде людей, связанных с бегами, но выяснить им ничего не удалось. Либо осведомители действительно ничего не знали, либо предпочитали держать язык за зубами. В ресторане «Армида» Коко тоже больше не появлялся, и над расследованием повис жирный знак вопроса. На всякий случай Гиацинт обыскал квартиру на Конногвардейской, где Ольга Верейская встречалась с любовниками, но это было просто гнездышко для свиданий, и она не хранила там почти никаких вещей.
Завтра у баронессы Корф благотворительный вечер в пользу приютских детей, на котором, как мы помним, пообещал выступить и Дмитрий Иванович Чигринский. По правде говоря, бывший гусар был не охотник до светских раутов. Он подозревал, что их посетители слегка презирают его, а потому взял себе за правило презирать их еще больше. К тому же, если говорить начистоту, Чигринскому было не до вечеринок. Накануне ночью он поднялся в кабинет, где стояло пианино, спросонья удивился тому, что там нет зеленого рояля, и, бормоча себе что-то под нос, стал записывать музыку, пытаясь одновременно и наигрывать ее. Все начиналось со звона колокольчика, который он услышал недавно, потом мелодия пошла разворачиваться сама собой, словно разматывался какой-то невидимый клубочек, и Чигринский торопился, делал кляксы, боясь, что музыка передумает и опять скроется от него. Он уже понял, что это была увертюра, и когда почувствовал, что мелодия исчерпала себя и дошла до конца, он сделал маленькую передышку и сыграл ее от первого до последнего такта, такой, какой она только что явилась ему. За дверью что-то скрипнуло – Прохор, услышав, как хозяин среди ночи музицирует, поднялся с постели и поспешил к двери кабинета, где и встал, затаив дыхание.
– Прохор Матвеич! – задорно прокричал Чигринский. – Черт с тобой, можешь войти!
И когда верный слуга вошел, Дмитрий Иванович сыграл увертюру снова, в полную силу, так что стали подрагивать и позвякивать подвески хрустальной люстры.
– Ну, что? – спросил композитор. Его так и распирало от гордости, от сознания того, что музыка вернулась, что он опять может сочинять, что он больше не сломанная шарманка, обреченная на немоту…
– Очень хорошо, Дмитрий Иванович, – сказал Прохор серьезно.
– Да ты мне всегда говоришь – хорошо, хорошо! – расхохотался Чигринский. – Что бы я ни написал…
– Так я же вижу, сколько вы сил тратите на сочинение самой коротенькой вещицы, – кротко ответил Прохор. – Как же я могу вам говорить, что плохо, когда вы так стараетесь?
