Джинн Калогридис - Невеста Борджа
Я заметила резкий взгляд, брошенный на нее Адрианой Милой: в нем были и предостережение, и угроза. Джулия тут же заулыбалась, потом хихикнула, но в искренность этого хихиканья мог поверить лишь человек, охваченный страстью. Папа тоже хихикнул, словно гадкий мальчишка, и запустил руку за вырез ее корсажа, между белоснежными грудями, задержавшись там на чрезмерно долгое время и изображая на лице похотливую радость, рассчитанную на то, чтобы позабавить толпу.
Присутствующие разразились смехом.
Внезапно Адриана подошла к Александру и что-то прошептала ему на ухо; он кивнул, потом повернулся к Джулии и, взяв ее прекрасное лицо в ладони, поцеловал девушку в губы и что-то обещающе забормотал. Я заподозрила, что он назначает ей свидание, и подумала, насколько соответствует истине слух о том, что Папа приказал вырыть подземный ход между дворцом Святой Марии и Ватиканом, чтобы тайно посещать своих женщин в любой момент, когда ему только заблагорассудится.
Джулия кивнула, зардевшись, и удалилась вместе с бедолагой Орсини; их обоих увела Адриана.
Это было сигналом для гостей, которого я не поняла: кардиналы тут же выстроились перед троном его святейшества, поклонились и попросили дозволения удалиться; большинство дворян последовало за ними.
Было еще не поздно, но теперь на празднике остались лишь близкие родичи и неизвестные, экстравагантно разряженные женщины без сопровождающих.
Шлюхи — вдруг поняла я еще до того, как его святейшество забросил очередную конфету в декольте самой пышногрудой из этих женщин, и мне сделалось не по себе. Проститутка засмеялась. Это была красивая молодая девушка с золотыми волосами, но хоть она и была изрядно навеселе, взгляд ее оставался жестким. Она подалась вперед, чтобы наилучшим образом продемонстрировать свой бюст, и, слегка пошатываясь, двинулась к Александру.
Тот сидел, ожидая ее. В тот же миг, когда ее обтянутая парчой грудь возникла перед ним, Папа с жаром уткнулся туда лицом и принялся выискивать спрятанную конфету, как пес кидается на лакомство, упавшее с хозяйского стола.
Шлюха пронзительно рассмеялась и прижала его голову к себе. Наконец Папа торжествующе отстранился; лицо его было измазано в шоколаде, а конфету он держал в зубах.
На лице Чезаре застыло замкнутое, уклончивое выражение; он смотрел в свой кубок. Очевидно, он привык к подобным зрелищам, но не одобрял их.
Я взглянула на Джофре. Мой маленький муж смеялся. Он был пьян. Джофре подозвал одного из слуг и велел принести еще конфет. Я забылась, и мне не удалось полностью скрыть своего отвращения.
Лукреция тут же все заметила.
— Ах, мадонна Санча, вы такая провинциалка.
И чтобы доказать, что уж она-то не провинциалка, Лукреция, дождавшись появления подноса с конфетами, опустила одну себе за корсаж.
Чезаре с ловкостью, в которой не было ни намека на неприличие, тут же подхватил конфету двумя пальцами и вернул на поднос.
— Лукреция, дай же нашей новой сестре время освоиться, — спокойно, без всякого осуждения произнес он. — Возможно, тогда наши римские обычаи не будут так шокировать ее.
Лукреция вспыхнула. Она поставила кубок на поднос, схватила начавшую таять конфету и снова засунула ее за корсаж, уже поглубже.
Не сказав ни слова, она подошла к трону отца и жестом велела хихикающей шлюхе — та сидела у понтифика на коленях, двигая бедрами самым сладострастным образом, — отойти в сторону.
Шлюха повиновалась, любезно поклонившись, хотя ясно было, что вмешательство вызвало у нее негодование. А Лукреция заняла ее место.
Она уселась к отцу на колени и прижала его лицо к своим небольшим грудям. К этому моменту Александр явно был пьян — но не настолько пьян, чтобы не заметить, что женщина сменилась другой.
Когда он принялся разыскивать конфету, работая губами и языком, Лукреция повернулась ко мне. Ее прищуренные глаза горели вызовом и триумфом.
Я стремительно развернулась, так, что взметнулись юбки, и вышла прочь.
Глава 12
Эсмеральда и трое стражников двинулись за мной, но я прикрикнула на них:
— Я желаю остаться одна!
Мой тон заставил умолкнуть даже неукротимую донну Эсмеральду. В других обстоятельствах она ни за что не позволила бы мне бродить ночью в одиночку, без сопровождения, но она достаточно хорошо знала меня, чтобы уразуметь, что я достигла той степени решимости, на которой не потерплю никаких возражений. Кроме того, я не боялась. Я всегда носила с собой стилет, подарок Альфонсо.
Я в одиночестве шагнула в римскую ночь. Воздух был немного прохладным. Впереди высился темный дворец. Единственным источником света была луна; она поблескивала на мраморных крышах и мерцала в оставшихся позади окнах покоев Борджа. Я приподняла юбки и, стараясь двигаться как можно осторожнее, спустилась по высокой лестнице на землю, а там уже развернулась и двинулась на тусклый свет, исходящий от нижнего этажа дворца Святой Марии, моего нового дома.
Меня нельзя было назвать скромницей. Мне случалось видеть кое-какие разгульные попойки при дворе моего отца и моего мужа. Там тоже случались игры с куртизанками. Но такие вечеринки проводили осмотрительно, в узком кругу доверенных лиц.
Очевидно, Папа доверял многим. Или, возможно, никто ничего не смел сказать. Так или иначе, не приходилось сомневаться, что человек, который когда-то шокировал все итальянское общество, приставая сразу к нескольким замужним женщинам в церковном садике, ничуть не изменился с тех пор, хотя и взошел на папский престол.
Я могла бы посмотреть на это сквозь пальцы, хотя от Папы я все же ожидала большего благоразумия. И после того, как сегодня его святейшество так легко отказался от своих попыток добиться меня, я убедила себя в том, что мне достаточно будет несколько раз отказать ему, и меня оставят в покое.
Александр даже вызвал у меня симпатию своей безудержной любовью к детям. Я сама мечтала о подобной родительской любви и не раз думала, какой могла бы быть моя жизнь, если бы отец был добр ко мне.
Но этот странный торжествующий взгляд Лукреции, прижимавшей лицо Папы к своей груди, заставил меня затосковать по дому, который я знала. Я не могла скрыть отвращения, внушенного мне подобной сценой с участием отца и дочери — на миг мне представился мой отец на месте Александра и я сама на месте Лукреции. Я содрогнулась при мысли о том, чтобы прижаться грудью к губам Альфонсо II или чтобы отец, напившись, лапал меня. Эта мысль была настолько отвратительной, что я тут же отбросила ее.
Теперь я слишком хорошо поняла причину ревности Лукреции… и причина эта не имела ничего общего с тем, что я могла затмить ее в глазах народа.
Ее любовь к Александру выходила далеко за пределы любви дочери к отцу. Взгляд, устремленный на меня, был взглядом женщины, завладевшей возлюбленным и предупреждающей соперницу: «Оставь его. Он мой».
При мысли о том, как ее молодое нагое тело прижимается к дряблому телу понтифика, мне сделалось нехорошо. Я брела вдоль края площади, дыша ночным воздухом — от Тибра тянуло запахом болота, — как будто я могла очистить собственную память от того, что мне только что довелось увидеть.
Внутреннее чутье говорило мне, что Лукреция — развращенное, презренное создание. Ее бесстыдная выходка с конфетой намекала на чудовищную идею — о том, что она доставляет собственному отцу, Папе Римскому, плотские удовольствия.
Я глубоко вздохнула и постаралась успокоиться. Я цинична и скора на суждения. Совсем недолго я побыла в разлуке с братом — и вот уже обо всех думаю самое плохое. Как же мне стать более похожей на Альфонсо? Как повел бы себя мой брат?
Конечно ошибаюсь, — сказала я себе. Не может быть, чтобы эти двое были плотски увлечены друг другом. Лукреция обожает отца, как это бывает с молодыми девушками, и у нее буйная натура. Она ревнует его и не желает ни с кем делиться его привязанностью, но приходится делиться с Джулией. И тут появляюсь я, еще одна женщина, отвлекающая внимание Александра от нее. А моя резкая отповедь во время танца так обозлила ее, что она утратила власть над собою и ей отчаянно захотелось шокировать меня.
«Так оно и есть, — сказала я себе. — И, возможно, она выпила больше, чем я замечала. Возможно, она была не настолько трезвой, как казалось».
Эта мысль отчасти успокоила меня. К тому моменту, как я дошла до дворца Святой Марии, я уже поверила, что вызывающее поведение Лукреции было просто ребячеством и что Александр, конечно же, был слишком пьян, чтобы осознавать, что он тыкается лицом в грудь собственной дочери.
Стражники сразу узнали меня и впустили внутрь. Крытая галерея первого этажа была хорошо освещена, чего нельзя было сказать о коридорах наверху, и я брела наугад, пока наконец не отыскала вход в свои покои.
Я протянула руку, чтобы открыть входную дверь. И вдруг кто-то с силой схватил меня за запястье.
Я стремительно повернулась. У меня за спиной стоял Родриго Борджа. Даже полутьма не могла скрыть его грубые черты: срезанный подбородок, утонувший в складках обвислой плоти, крупный, неправильной формы нос, тонкие губы, растянутые в плотоядной ухмылке. Глаза были мутными от вина. Золотая мантия исчезла; на нем была лишь красная атласная ряса и бархатная шапочка.
