Валерия Вербинина - Фиалковое зелье
Он ощутил что-то вроде укола совести, когда у артиллериста от избытка чувств на глазах даже выступили слезы. Он неловко поднялся, стал тискать руку Владимира, бормотать слова благодарности и говорить, как он счастлив… уважает своего друга… и вообще…
«М-да… Дело плохо. Придется Чернышёву слать срочную депешу, чтобы немедленно отослал в Петербург этого олуха…» Владимир мило улыбнулся и отнял у Балабухи свою руку, которая уже весьма чувствительно болела от пожиманий гиганта.
– Ты завтра будешь у Розенов? – спросил Антон, улыбаясь счастливой и, на взгляд Владимира, совершенно глупой улыбкой. – Она обещалась там быть… Может быть, мне даже удастся поговорить с ней о… ну, ты сам понимаешь…
– Хорошо, – равнодушно сказал Владимир, – я приду.
Он отвернулся и глядел на стену до тех пор, пока Балабуха не скрылся за дверью. Все его мысли были сосредоточены совершенно на другом. Когда шаги артиллериста стихли в коридоре, Владимир вскочил с постели, достал копию донесения Жаровкина и стал ее перечитывать. Потом немного подумал, вытащил бумагу, перья, чернильницу и стал что-то записывать.
Глава 20
– Ах, герр Гиацинтов! Как мы рады видеть вас!
Такими словами встретила на следующий вечер Владимира маленькая, приветливая, с блестящими глазками и румяными щечками госпожа Розен, державшая один из самых модных салонов в австрийской столице. Несомненно, что своим успехом вечера госпожи Розен были в значительной мере обязаны ей самой. Подобно опытному бармену, маленькая старушка в совершенстве владела чувством пропорций, и никто лучше ее не мог взболтать светский коктейль, смешав в нем пару иноземных князьев, дюжину разнокалиберных аристократов, полдюжины красавиц разного возраста, трех-четырех посольских работников, литератора, певицу и заезжую актрису. В последние недели Владимир сделался habitu´e[10] ее салона, в котором часто показывалась несравненная Антуанетта, приходившаяся старушке дальней родственницей; и даже сегодня, входя в пыльную гостиную с претензией на кокетство, он чувствовал еще некоторое волнение, словно ему оставалась хоть какая-то надежда.
Слушая болтовню госпожи Розен, он машинально оглядел гостей. Так, толстый флегматичный Сандерсон из английского посольства тоже здесь… и Добраницкий, глупец, уже примчался одним из первых, рассчитывая увидеть синеокую красавицу. Самой Антуанетты не было – она, как и все хорошенькие избалованные женщины, любила являться с большим опозданием, – зато была миловидная блондинка с вздернутым носиком и копной мелких локонов, которые поддерживала широкая шелковая лента. Прочие гости, не представлявшие для Владимира ровным счетом никакого интереса, вели вполголоса беседу, преимущественно по-французски, какую всегда, от времен сотворения Адама, ведут в светских гостиных. Это была причудливая смесь более или менее приличного злословия, последних политических новостей, сплетен и эпиграмм по адресу присутствующих и отсутствующих.
– Вы уже знакомы с мадемуазель Дютрон? – спросила госпожа Розен у Гиацинтова. – Нет? Это парижская актриса, и она, право, очень мила… Пойдемте, я представлю вас ей!
И Владимир позволил себя увлечь – тем более что мадемуазель Дютрон, как выяснилось, и была той самой миловидной особой с шелковой лентой в волосах. Так как она скучала, то появление Владимира пришлось как нельзя кстати, и вскоре они уже беседовали как добрые старые друзья.
Вечер продолжался своим чередом. Через некоторое время явился Балабуха, но к Гиацинтову подойти не осмелился и прочно обосновался в самом темном и неприступном углу, где никто не мог его потревожить. Взвинченность Владимира мало-помалу уступила место ледяному спокойствию, которое поражало его самого. Общество актрисы ему нравилось. Она не была ни криклива, ни вульгарна, ни глупа, как обычно принято думать о ее товарках по ремеслу. Кроме того, она была недурно образованна и не злоупотребляла анекдотами об изнанке сцены, к которым некоторые актеры питают такую склонность. Она была близко знакома с многими интересными людьми – писателями, музыкантами, художниками – и умела говорить о них увлекательно, причем в ее передаче эти люди не превращались в карикатуры на самих себя. Словом, Владимир, который заговорил с ней вначале для того только, чтобы убить время, очень быстро обнаружил, что ему с ней интересно. Он даже не заметил появления Антуанетты, которая появилась в платье цвета слоновой кости с множеством вставок из вышитого тюля. Все потянулись к ней здороваться, и Балабуха с Добраницким усердствовали, казалось, больше всех. Балабуха целых пять минут держал в своих лапищах ее ручку, а Август расшаркивался так старательно, что чуть не протер в паркете дыру. Фрау Розен, для которой их маневры отнюдь не представляли тайны, глядела на них с умилением.
– А как вам Вена? – спросил Владимир у мадемуазель Дютрон.
Та пожала плечами, раскрыла изящный веер, расписанный фигурками птиц, порхавших среди ярких цветов, и стала им обмахиваться.
– Une ville comme toutes les autres[11], – сказала она.
Гиацинтов меж тем чувствовал на себе настойчивый посторонний взгляд, догадывался, кому этот взгляд принадлежит, но упорно не желал обернуться. Толстый Сандерсон подошел к нему с явным намерением втянуть его в скучную беседу о политике российского императора, но Владимир не имел охоты обсуждать с ним что бы то ни было. Он взял веер актрисы и, похвалив его, стал рассматривать нарисованных на нем птичек. Сандерсон помедлил и отошел.
– Право же, я не верю в дурной глаз, – внезапно промолвила актриса, поежившись, – но эта мадемуазель глядит на меня так, будто непременно хочет сглазить. Вы ее знаете?
Владимир с неудовольствием обернулся и увидел незабываемые глаза Антуанетты, которые перебегали с него на его спутницу и обратно. Он равнодушно кивнул девушке и отвернулся. Антуанетта вспыхнула.
– Что это, ваш друг даже не хочет подойти ко мне поздороваться? – с гневом спросила она у Балабухи.
Гигант покраснел и пробормотал нечто невнятное.
– О, вы знаете, наш Владимир – такой увлекающийся человек! – с жаром встрял Добраницкий. – Похоже, мадемуазель Дютрон совершенно его пленила.
Разговаривая с мадемуазель Дютрон, Владимир бросил взгляд через плечо. Антуанетта усиленно обмахивалась веером. Ему показалось, что на глазах ее готовы выступить злые слезы.
«Ну что, милая, работа не ладится, да? – насмешливо подумал он про себя. – Похоже, не видать тебе больше ни красивых шляпок, ни дорогих платьев!» Однако ему тотчас стало совестно своей жестокости. Почему-то он вспомнил рассказы Антуанетты о ее прабабушке, которая приносила несчастье всем, кто ее любил. Было похоже на то, что над этой семьей довлел фамильный рок.
«Ну, меня самого на эту удочку ты больше не поймаешь, – мелькнуло в голове у Владимира. – Хватит дураком быть, пора и поумнеть».
Он заметил, что Антуанетта, не слушая обращенные к ней слова Балабухи, поднялась с места с явным намерением подойти к нему, Гиацинтову. Тогда Владимир предложил руку мадемуазель Дютрон, и они вышли в соседнюю комнату, где в это время приглашенный госпожой Розен фокусник развернул целое маленькое представление. Оно вышло прелестным, и гости много аплодировали и много смеялись. После представления Антуанетта попыталась вторично подойти к Владимиру, но он увлек мадемуазель Дютрон на балкон, с которого открывался великолепный вид на Дунай.
Антон, заметив маневры Гиацинтова, начал хмуриться. С одной стороны, ему было приятно, что Владимир держит слово и не делает попыток приблизиться к красавице, с другой – ему казалось, что она огорчена этим неожиданным пренебрежением и ломает голову над его причинами. Вернувшись с балкона, Владимир поглядел на Антуанетту с чувством превосходства.
«Вот такие вы все, женщины! Стоит выказать вам слишком много внимания, и вы тотчас делаете вид, что оно вас тяготит. Зато когда вас бросают, вы сразу же кидаетесь за изменником в погоню, не разобравшись даже хорошенько, нужен он вам или нет. Смешно, право слово, смешно!»
Мадемуазель Дютрон, польщенная его вниманием, меж тем нахваливала Париж и жаловалась на то, какой Вена холодный и неуютный город. Даже сейчас, летом, в домах не слишком тепло, а она зябнет, она не переносит даже малейшего сквозняка, не говоря уже о холоде. А когда она попросила затопить камин, служанка ей ответила: «En ´et´e on ne fait pas de feu dans les chemin´ees![12]»
– Да-да, конечно, очень жаль, – учтиво отозвался Владимир и неожиданно вздрогнул. – Простите, что вы сказали?
Актриса, несколько удивленная, повторила свои последние слова. Мгновение Владимир пристально смотрел на нее, словно не понимая. Потом лицо его осветилось мальчишеской улыбкой, и, не обращая никакого внимания на чопорного Сандерсона, на чванных князьев, на почти знаменитого литератора, приглашенного на десерт госпожой Розен, он схватил обе руки актрисы и с жаром расцеловал их.
