Леонид Девятых - Магнетизерка
Незнакомцы стояли молча, зыркали огненно на Андрея из-под своих капишонных раструбов. По горсти земли все же бросили, обнажив белые кисти рук с тонкими запястьями. Не работные, прямо скажем, руки, не крестьянские. И у цеховых людей руки другие, темнее, да и в кости поширше. «Таковые руки только у поэтов, музыкантов да магиков, что в балаганах фокусы всякие показывают», — сделал вывод Татищев, пристально наблюдавший за странными старцами.
Расходились после похорон молча.
Анна Турчанинова, сухо кивнув, уехала первая, следом ушли двое известных в Петербурге собирателей старины, гуськом, друг за другом, уныло поплелась к выходу с кладбища немногочисленная нелидовская челядь. Старцы же подошли к Андрею и стали что-то ему говорить.
— Стезя… — донеслось до Татищева, — древний Завет…
— Прошу прощения, милейшие, — подошел к ним Павел Андреевич и сделал строгое лицо. — Вы, позвольте вас спросить, кто такие?
Андрей посмотрел на него мутными глазами, кивнул: все, дескать, в порядке.
— А ты-то сам кто таков? — совсем не вежливо спросил Татищева один из старцев. Голос его был чист и свеж, будто под чудными одеждами скрывался юноша.
— Военный чиновник Тайной экспедиции подполковник Татищев, — четко выговаривая каждое слово, произнес Павел Андреевич.
— Ну а мы — странные люди.
— Вижу, что странные, — строго посмотрел на говорившего Татищев. — А пашпорты или пропускные письма у вас имеются?
— Чего ему надобно? — спросил второй старец. Голос его был не так молод, как у первого, но также звонок и мелодичен. Такой голос мог быть присущ человеку в летах, скажем, годов под пятьдесят.
— Мне надобно посмотреть на бумаги, удостоверяющие ваши личности, — сказал Татищев, уязвленный тем, что для второго старца он явно был пустым местом. — Так что извольте предъявить.
— Он хочет посмотреть наши грамотки, — ответил второму старцу первый.
— Он вправе зрить их?
— Да.
— Покажь.
Первый старец сунул руку за пазуху и вынул две вчетверо сложенные плотные бумаги. Протянул Татищеву. К удивлению Павла Андреевича, это оказались пропускные разрешительные письма, оформленные честь по чести, как и положено.
— Откуда идете?
— Из Китеж-граду, — задиристо ответил первый старец. Второй продолжал открыто манкировать подполковника.
— Из Китежа? — усмехнулся Татищев. — Ну-ну…
Шуткари нашлись. «Из Китеж-граду». Впрочем, неуверенные в себе люди так не шутят.
— Я тебе нужен? — на всякий случай спросил Андрея Татищев.
— Нет, благодарствуй, — тихо ответил Нелидов.
Павел Андреевич кивнул и пошел прочь с погоста. Ну что могут сотворить с эдаким здоровяком два старца? Разве в пустынь уговорят уйти. Так это было бы не так уж и худо.
* * *Больше всего поразило Семку в странных людях то, что оба были босы. Его мало смутили одежды старцев, когда они сняли свои балахоны и остались в одних рубахах, чистых, несмотря на их дальний переход, не удивили лица с глубокими морщинами. А что пришли они издалека, можно было судить по их говору и ногам. Говорили они мало и не по-городскому, ноги же их в узлах жил были похожи на придорожные корни вековых деревьев, кои не берут ни огонь, ни топор. А уж грязнущие-то!
Старый Ферапонт, напротив, удивился мало, зато проникся к божьим людям столь неизбывным почтением, что, велев горничным принесть теплой воды, сам вымыл старшему из них ноги. Младшему вымыла ноги Лизка. И хотя старцы блаженно щурились, а младший, как показалось Семке, поглядывал на Лизку с мужским интересом, сия процедура явно была им не в диковинку.
Вытерев их ноги холщовыми полотенцами, Ферапонт и Лизка, почтительно приобняв старцев, сделавшихся вдруг крайне усталыми, проводили их в кабинет барина, причем по дороге младший, с седой бородой, заткнутой за пояс, как бы нечаянно дважды коснулся налитых грудей горничной. Когда он уже намеревался произвести третье нечаянное касание, старший, зыркнув на него из-под седых кустистых бровей, коротко бросил:
— Не балуй.
Третьего касания не состоялось, зато старец мало не прилег на горничную, с трудом тащившую его до кабинета. Семка следом нес котомки, ревниво уставившись в широкую спину незнакомца.
«Ишь, спинища-то у этого, — подумалось ему невольно, — равно как у молотобойца какого. Верно, не худо подают божьим людям в их странствиях».
В кабинете старцев усадили в кресла.
— Проголодались, небось, с дороги-то? — умильно произнес Ферапонт и перевел взгляд на барина: — Велите кушания гостям приготовить?
— Да, Ферапонт, распорядись, — сказал Андрей, усаживаясь напротив старцев.
— Слушаюсь, барин.
— Трапезничать опосля будем, — веско изрек старший старец, теребя конец бороды, несколько раз обернутой вокруг ременного пояса. — Сперва дело.
Он выразительно посмотрел на Андрея, и тот, поняв его взгляд, жестом отослал из кабинета слуг.
— Мы — я и мой младший брат — волхвы, Хранители Слова и Вед, внуки Ермилы Велеславовича, первого вместе с Бояном Хранителя Слова, Веры и Знаний и волхва всех земель русских, — начал старший старец, вперив строгий взор в Андрея. — Ты тако же род свой ведешь от Ермилы Вещего, стало быть, мы сродственники тебе.
— Внуки Ермилы Велеславовича, — Андрей недоверчиво обвел глазами старцев, — это сколько же вам лет?
— Много, — легкая усмешка показалась на лице старца. — Но ты можешь называть нас дядьями.
— Древние жили долго, — наставительно произнес другой старец. — Скиф прожил семь сотен лет, его брат князь Словен пятьсот, Рус — триста двадцать, Кий — двести и еще сорок. А походный князь Коло и вовсе десять веков жил, и ежели б не отравленная стрела, жив был бы и посейчас, ибо зело осторожничал. Они бы, верно, все были бы живы по сего дни, ежели б не сгубили их вороги, маги Черного Круга. Кого мечом да ядом, кого забвением. Забвением, брат ты мой, даже Бога убить можно.
Андрей откинулся на спинку кресла, оторопело глядя на старцев.
— Но ведь…
— Ты покудова помолчи, отрок, — повелительно поднял руку старший из волхвов. — Сейчас мы Слово сказывать будем, а ты — слушай да внимай.
Он закатил глаза и начал монотонно и нараспев:
До рождения Света белого
Тьмой кромешною был окутан мир.
Был во тьме лишь Род — прародитель наш.
Род — родник всего да отец богов.
Был вначале Род заключен в яйце,
был он семенем непророщенным,
был он почкою нераскрывшейся.
Но конец пришел заточению.
Род родил Любовь — Ладу-матушку.
Род разбил узилище Любви силою,
и наполнился Мир любовию.
Долго мучился, долго силился,
и родил Род царство небесное,
А под ним создал поднебесное.
Пуповину ж разрезал радугой…
Прошел час.
А на горушке Березани да —
Вырос светлый дуб вверх кореньями,
Вниз ветвями-лучами, и яблоня —
С золотыми плодами волшебными.
Кто отведает злато яблочко,
Тот получит враз вечну молодость.
Так Свaрогом был учрежден в горах
Ирий-рай — обитель священная.
И поют птицы сладко в Ирии,
Там ручьи серебрятся хрустальные,
Драгоценными камнями устланные.
В том саду лужайки зеленые,
На лугах трава мягко-шелковая,
А цветы во лугах лазоревые.
Не пройти сюда, не проехати,
Здесь лишь боги да духи находят путь.
Все дороги сюда не проезжие,
Заколодели-замуравели,
Горы путь заступают толкучие,
Реки путь преграждают текучие…
Прошел второй. Старец, будто заведенный, продолжал вещать-петь:
Род создал затем Макошь-матушку —
Мать-богиню, судьбу неминучую.
Она нити прядет, в клубок сматывает,
Не простые то нити — волшебные.
Из тех нитей сплетается наша жизнь —
От завязки-рожденья и до конца,
До последней развязки и смертушки.
А богини Недоля и Долюшка
На тех нитях, не глядя, завязывают
Узелочки — на счастье, на горе ли —
Только Макоши сие ведомо…
Пращур-Род Свaрогу небесному
Повелел населить поднебесную
И создать людей, рыб, зверей и птиц,
Насадить леса, травы и цветы…
Когда первый старец закончил, начал второй:
И тогда бог Велес, излив Сурью, сказал: пусть же Сурью Бога Вышнего пьют Сварожичи небожители, а такоже наши сыны на Сырой Земле.
И пролил он Сурью небесную вниз на Землю из сада Ирия. И бросал он Ковш в небо синее, чтобы Ковш сиял среди частых звезд.
Но однажды обратил Чернобог Валу, брата Велеса, хранителя мудрости и входа в Навь, в огромный камень-валун и укрыл в нем небесные тучи-коровы, отчего прекратились дожди. Поэтому Индрик вместе с Богом Огня Семарглом и Бармою по велению Вышня ударили по валуну и раскрыли его. И тогда из камня вышли тучи-коровы, явился бог хмеля и мудрости Квасура и бог-полуконь Китавр. В камне разверзлась крыница, струившая волшебную сурью. Это был солнечный мед поэзии, и святая вода, и пламя, очищающее мир, и само ведическое знание. Барма спрятал мрак, он сделал солнце зримым, а после к колодцу с каменным устьем припали все, кто видит солнце. И получили народы наши Устой, и ведали они, как землю пахати, как мечи ковати, чтили богов своих, славили Правь, любили землю свою, как кровную мать, и знали вещие Слова. И боги жили среди людей.
