Майкл Грубер - Книга воздуха и теней
Короче, я отвез ее домой, в кондоминиум на углу Первой и Семьдесят восьмой авеню. К моему огромному удивлению и разочарованию, меня вознаградили рукопожатием и целомудренным поцелуем в щеку. То же и на втором свидании, и на третьем. Потом легкие ласки, но не более того. Она сказала, что в школе был один мальчик, и она спала с ним, и он разбил ей сердце, а потом до нее дошло: она не такая, как другие девушки, и не такая, как показывают в фильмах. Для нее невозможен секс без обязательств. Она не всегда согласна с тем, что говорит церковь, но все-таки в этом отношении церковь права. Она поняла это и с тех пор ничего себе не позволяла. Я спросил, ждешь суженого? И она, игнорируя мою иронию, ответила «да». Этот разговор произошел, между прочим, в клубе с дурной репутацией, что был рассадником дурных болезней.
Должен добавить, что в то время в моей жизни присутствовали, по крайней мере, четыре женщины. Все были красавицы, все сексуально доступные, но сейчас я едва помню их лица и имена, так полно Амалия захватила власть над моей эротической жизнью. Я всегда вел себя чрезвычайно небрежно и позволял своим девушкам знать о существовании других, ведь дело происходило во время сексуальной революции. Точно так же я повел себя с Амалией, и она сказала удивительную вещь: я должен прекратить все это, если хочу встречаться с ней. Еще более удивительно было, что я именно так и поступил. Позвонил всем своим тогдашним дамочкам и, так сказать, послал им прощальный поцелуй.
Потому что — вот в чем суть столь долгого экскурса — находиться рядом с Амалией я хотел сильнее, чем заниматься сексом. Чудеса какие-то; как опираться на солнечный луч, чтобы он поддерживал вас. Цвета становились ярче, музыка мелодичнее, все двигалось медленно и грациозно, словно величественный выход королевской семьи, ласкаемой благоуханными зефирами. Я и раньше слышал, что такое бывает, но принимал за метафору. Теперь все образные выражения из песен оказались правдой, разве что луна не казалась куском большой пиццы.
В итоге я получил Амалию — освященным веками благородным способом. Той же зимой мы поженились в Цюрихе, в присутствии всей ее большой и чрезвычайно респектабельной швейцарской семьи: папа — банкир, мама — профессор лингвистики, шестеро братьев и сестер, все как один светловолосые, с розовыми щечками. И хотя никто из них не думал, что она выиграла приз, все вели себя вежливо и корректно, насколько возможно. Мои сестра и брат тоже присутствовали. У Мири как раз проходили съемки в Париже, и она прибыла вместе со своим накокаиненным европейским мужем Арманом Этьеном Пико де Лавью, а Пол оторвался от учения в Италии, так что все сложилось удобно. Наверное, они бы приехали, даже если обстоятельства сложились бы иначе, но в то время я не был в этом уверен. Папу не пригласили, и он, соответственно, отсутствовал. Само событие слилось для меня в расплывчатое пятно, что вполне естественно для главных действующих лиц свадьбы. Я ясно помню одно — как Пол с силой схватил меня за локоть и сказал: такое стоит сберечь, парень, смотри, не просри все. А Мири плакала и, насколько я в курсе, на протяжении церемонии воздерживалась от наркотиков.
Медовый месяц мы провели в Церматте — жили в семейном шале и катались на лыжах. Точнее, она каталась. Я в основном падал, потом смотрел, как она мастерски летит вниз по лыжне, выписывая зигзаги, и предвкушал то, что до сих пор остается самым впечатляющим сексуальным опытом моей жизни. Приближаясь к оргазму, она издавала звуки, похожие на воркование голубей, и они нарастали в почти эпилептическом крещендо. Время останавливалось. Именно так, предполагаю, это происходит на небесах, где время не имеет ни начала, ни конца. Естественно, через полгода я стал спать и с другими, но научился скрывать это, поскольку Амалия почти не умела думать о людях плохо. Никаких оправданий, сэр: это был грех, простой, понятный и черный как ночь. Я просрал все, как и опасался Пол, недаром он в день свадьбы схватил меня за руку с такой силой, что остались синяки.
Разрушив рай собственными руками, я годами желал вернуться туда (естественно, не меняя при этом свою духовную структуру) и лелеял мечту о новой Амалии, только не столь безупречной. Пусть она окажется более — но не слишком! — похожа на меня самого, если вы понимаете, что я имею в виду, с тем же «электричеством» и без тяжкой ноши вины, которую я ощущал в отношениях с женой.
Я сделал это длинное отступление, чтобы прояснить случившееся в читальном зале отдела редких книг. Новое начало — и вот она передо мной, со своими маленькими светлыми косичками и напоминающим Амалию выражением лица. Стоит и пожимает мою руку, а от ее прикосновения бегут мурашки.
Я спросил, что она здесь делает, и она кивнула в сторону открытого на столе толстого тома. Дядя хотел, чтобы она предприняла кое-какие исследования, связанные с историей семьи. Я указал на кресла, и мы сели. В библиотеке приходилось говорить тихо, и я мог наклониться к ней ближе, чем при обычной беседе. От нее веяло легким запахом цветочных духов.
— Вы тоже научный сотрудник университета?
— Нет, я работаю в министерстве образования в Торонто. Это просто небольшая помощь дяде.
— Но он скончался.
— Да. Я подумала, что можно закончить работу и издать ее посмертно. Мне кажется, это понравилось бы ему.
— Вы были близки, да?
— Да.
— Хотя вас разделял океан?
— Да. — Потом она наморщила прекрасный высокий лоб и продолжала нетерпеливо: — Дядя Эндрю — очень важная часть моей жизни, мистер Мишкин. Отец ушел от мамы, когда мне исполнилось четыре, мы остались в очень тяжелом финансовом положении. Отец был человек распущенный, семья его не интересовала. Он уже умер, как и моя мать. Дядя Эндрю оплачивал мое образование и почти каждое лето приглашал к себе в Англию на каникулы. И… Боже, зачем я вам все рассказываю? Наверно, еще не оправилась от шока после того, что с ним произошло. Извините. Я не хотела на вас это обрушивать.
— Все нормально, — сказал я. — Потерять близкого родственника, да еще если он умер насильственной смертью, очень нелегко.
— Вы говорите так, словно испытали это.
— Да, — ответил я тоном, исключающим дальнейшие расспросы. И спросил, меняя тему разговора: — Как давно вы в городе?
— В Торонто?
— Нет, здесь. Простите… Когда житель Нью-Йорка говорит «город», он всегда имеет в виду остров Манхэттен.
Она улыбнулась, я ответил тем же — наша первая «общая» улыбка.
— С понедельника. Два дня.
— В отеле?
— Да, «Маркиз», на Восьмой авеню. Я рассчитывала остановиться в доме дяди Эндрю, но возникли сложности с полицией. Ведь там место преступления. И вещей его тоже не отдают, хотя профессор Хаас любезно отвел меня в кабинет дяди и позволил взять некоторые его личные вещи.
— Вам там удобно?
Бог знает, о чем я думал тогда; полагаю, мне просто хотелось продлить разговор с ней. Нелепо, как уже сказано, но из песни слова не выкинешь.
— Ну, по правде говоря, там отвратительно. Отель считается дешевым, но «дешевое» в Нью-Йорке дороже, чем я могу себе позволить. В особенности если иметь канадские доллары.
— Вы встречались с полицией?
— Да. Вчера. Я думала, мне придется опознавать тело, как показывают по ТВ, но они уже это сделали. Они задали мне несколько вопросов… по правде говоря, ужасных.
— Они считают, что его убили в ходе гомосексуального акта?
— Да. Но, боже мой!.. И я сказала им… ну, что дядя Эндрю не из таких. Он не делал секрета из своей… м-м-м… сексуальной ориентации, но был верен Олли. Это преподаватель в Оксфорде. Они выглядели как старая семейная пара, когда были вместе. — Внезапно она резко сменила тон. — Как думаете, нам удастся сегодня покончить с нашим делом?
— С нашим делом?
— Я имею в виду рукопись дяди Эндрю.
Ах, вот оно что! Я спросил, что она знает о ней.
— О, он мало что рассказывал, только говорил, что это рукопись начала семнадцатого века. Он заплатил за нее несколько тысяч долларов, но думал, что, возможно, цена окажется выше, если подтвердятся некоторые вещи.
— Какие, к примеру?
— Не знаю. Он не сказал. — И снова она очаровательно наморщила лоб. — По-моему, вас это не касается. Это моя собственность.
— На самом деле, мисс Келлог, — чуть чопорно ответил я, — это собственность государства. Чтобы предъявить на нее права, вы должны доказать, во-первых, что вы именно та, кем себя называете, а во-вторых что вы единственная законная наследница Эндрю Булстроуда. Вы должны предъявить завещание, утвержденное окружным судом Нью-Йорка. Только тогда судебный исполнитель отдаст мне распоряжение вручить вам собственность государства.
— О боже! И долго это будет продолжаться?
— Может быть, долго. Если завещание окажется неясным или будет оспорено, пройдут недели, месяцы и даже годы.
