Борис Акунин - Сокол и Ласточка
…Ведь ласточка жмется к земле, ахой!
А сокол высоко летает!
– с чувством вывел певец.
Меня поразило, что песня доносится не из-за парусинового полога, где располагался кубрик, а снаружи, со стороны моря.
Это озадачило и Летицию.
Она встала, открыла порт и вскрикнула от неожиданности.
С той стороны в люльке висел юнга и красил борт.
— Мое почтение, мэтр Эпин! – поздоровался он. – Прошу извинить, если потревожил. Боцман велел закрасить крышки пушечных портов.
Обычная уловка корсаров: прикинуться невооруженным купеческим судном, чтоб можно было поближе подобраться к добыче. Порты, по военно-морской традиции, обычно белят, но если их покрасить черным, в цвет борта, издали кажется, будто на корабле нет пушек.
— Доброе утро, Ракушка, – поприветствовала юнгу Летиция (молодец, запомнила имя, хотя видела мальчишку всего один раз, во время осмотра). – Пой, пой. Ты мне не мешаешь.
Она затворила порт и стала переодеваться, благо капеллана в каюте не было.
Юнга снова затянул свою песню. В последующие дни нам предстояло услышать ее еще множество раз, хоть и не всегда в таком приятном исполнении.
На всяком уважающем себя корабле обязательно есть собственная песня, нередко обыгрывающая имя судна. Экипаж фрегата “Л'Ирондель” обожал балладу о быстрокрылой ласточке, что снует день-деньской по своим птичьим делам, а над нею высоко-превысоко кружит сокол. Скромная птаха любуется этим принцем неба, занимаясь повседневными заботами, и мечтает о несбыточном.
Эта песня нам с Летицией полюбилась. Конечно, ее содержание не выдерживает никакой критики. У ласточки не может возникнуть желания спариться с соколом. Во-первых, это невозможно с точки зрения биологии, а во-вторых, хищник ее просто сожрет. (Жуткие твари эти соколы, доложу я вам, хотя летают, ничего не скажешь, красиво.) Но все равно приятно, когда люди поют о пернатых с искренним чувством, без всегдашнего своего пренебрежения к особям иного, нечеловечьего устройства.
Матросские песни всегда очень длинны, ибо поют их для облегчения монотонной и неспешной работы. Я так и не понял, сколько в балладе куплетов. Ласточка выполнит какое-нибудь из своих бесчисленных дел – добудет прутик для гнезда, поймает козявку и так далее – и замирает, глядя в небо.
После каждой строфы исполняется припев:
Ни взмыть, ни прижаться к его крылу
Вовеки – она это знает.
Ведь ласточка жмется к земле, ахой!
А сокол высоко летает!
Как во всех хороших песнях, смысл здесь совсем не в том, о чем поется. Полагаю, безвестный сочинитель вложил в неуклюжие строчки мечту о другой жизни, которой у простого матроса никогда не будет. Впрочем, на корабле всяк распевал о ласточке и соколе на свой лад – кто грустно, кто беззаботно, а кто и насмешливо, – возможно, вкладывая в слова свое значение.
Ни разу не довелось нам услышать историю ласточки до конца. Всегда что-то мешало. А может, песня ничем не кончалась? Такое тоже бывает.
В первое утро юнга Ракушка услаждал наш слух недолго.
— Сколько времени, такой-рассякой, ты будешь возиться на одном месте? – заорал сверху боцман. – Линька захотел, огрызок?
И чудесная серенада оборвалась.
Но свое дело она сделала – задала настроение первому настоящему дню плавания (вчерашний не в счет).
Летиция оделась, посадила меня на плечо и поднялась на палубу.
— Боже, какой простор! – ахнула она.
Мир Будды, Аллаха и Иисуса был золотисто-голубым сверху и золотисто-синим снизу; он благоухал свежим бризом и соленой волной; края двух составлявших его сфер – морской и небесной – смыкались на горизонте.
Я оглядывал лучший на свете пейзаж горделиво, будто сам его сотворил. С одобрением заметил, что у Летиции на глазах выступили слезы восторга. Когда же она, насладившись зрелищем, пробормотала:
— Однако, ужасно хочется есть, – я совсем успокоился.
Океан принял мою питомицу в свое подданство. Морская болезнь не вернется. Всё будет хорошо.
На вахте как раз отбили две склянки – самое время завтракать. Мы отправились в кают-компанию.
По пути матросы приветствовали лекаря, касаясь рукой лба или шапки. На мостике стоял незнакомый молодец в шляпе с облезлым пером. По важному виду и раскатистой брани, которой он сопровождал каждую команду, я сразу догадался, что управлять кораблем для парня дело непривычное. Должно быть, новичок. Потому ему и доверили вахту поспокойней – в ясную погоду, вдали от берега.
Все остальные офицеры сидели в капитанской каюте за столом.
Они разом повернули головы, но поприветствовал врача только один – рыжий штурман.
— А вот и лекарь со своим попутаем, – весело сказал он. – Кто бы мог подумать, что мы поплывем вместе, мэтр? Поди угадай промысел Божий! Я гляжу, вид у вас бодрый, щеки розовые. Значит, станете настоящим моряком!
Остальные молча жевали, разглядывая новенького.
Капитан Дезэссар резко поднялся, нахлобучил шляпу.
— Пойду сменю Проныру.
И вышел, оставив в миске недоеденную похлебку. Я перелетел в угол, чтоб привлекать к своей персоне поменьше внимания, и стал наблюдать, как девочка знакомится с офицерами, а заодно попробовал составить мнение о каждом из них.
Лишь двое из сидевших вокруг стола были (или по крайней мере выглядели) джентльменами: щеголеватый штурман и еще один господин с такой кислой миной, будто он пил из стакана не вино или сидр, а чистый уксус. Остальные трое были без париков, без камзолов и на вид ничем не отличались от матросов. Головы повязаны платками, грубые рубахи распахнуты на груди. Что ж, корсарское судно – это вам не регулярный корабль королевского флота.
Да и вели они себя, как неотесанные деревенщины. Если б не развязный ирландец, они еще долго пялились бы на доктора, прежде чем сообразили, что надо познакомиться.
Но Логан, даром что тоже новичок, в два счета всех представил.
— Это Гош и Друа, – показал он на двух крепышей, похожих друг на друга, словно два желудя.
Они и вправду оказались близнецами, а капитану Дезэссару приходились племянниками.
— Я еще не научился их различать, – с улыбкой продолжил Гарри. – Кто из вас кто, ребята?
— Я – Друа[5], потому что я старший, – важно молвил один.
— Всего на полчаса, – возразил Гош[6]. – Зато я первый лейтенант, а ты второй!
Ага, приметил я: у Друа серьга в правом ухе, у Гоша – в левом. Не перепутаем. Друа угрюмо сообщил:
— Ничего. Дядя сказал, что в следующем плавании старшим помощником снова буду я!
— Если опять не потеряешь якорь, как тогда в Бресте, – вставил Левый.
— А ты у мыса Грюэн чуть не посадил нас на мель!
Гош перегнулся через стол и звонко влепил брагу ложкой по лбу. Второй лейтенант в ответ плеснул первому из кружки в физиономию, и господа офицеры схватили друг друга за рубахи.
— Тихо вы, петухи! – прикрикнул на скандалистов пожилой седоусый мужчина.
Близнецы, сердито сопя, сели на место.
— Это наш старший пушкарь, мсье Кабан, – как ни в чем не бывало продолжил ритуал знакомства штурман. – Господам лейтенантам он приходится батюшкой, а нашему капитану, стало быть, братом.
— Рад познакомиться, мсье Дезэссар, – вежливо поклонилась Летиция.
— “Мсье Дезэссар” на фрегате один, а я – Кабан. Так и зови меня, парень.
Он, действительно, был похож на кабана. Пегие усы напоминали два клыка, маленькие глазки поглядывали из-под щетинистых бровей остро и хитро.
— А меня извольте называть “мэтр Салье”, – сказал уксусный господин, с достоинством откинув с лица пыльный локон парика. – И я буду звать вас “мэтр Эпин”. Должен же хоть кто-то здесь показывать пример цивилизованного обращения.
— Рад познакомиться, мэтр Салье.
— А попросту “Клещ”, – вставил первый лейтенант, и второй прибавил:
— Точно. Только так его у нас и зовут.
Мэтр Салье поморщился, но не снизошел до ответа.
— Я королевский писец. И никому тут не родственник, не свойственник, не кум и не сват. Надеюсь, доктор, мы с вами сойдемся. Ученые люди должны держаться друг друга, особенно в таком, с позволения сказать, непрезентабельном обществе.
Ах, вот кто это. Ясно.
У французского короля ни один корсар не имеет права выходить в море без адмиралтейского чиновника, призванного охранять интересы короны. Он должен строжайшим образом регистрировать всю добычу и следить за тем, чтобы команда ничего не утаила.
На эту должность подбирают людей определенного склада: желчных, придирчивых, подозрительных. Власти специально следят, чтоб писец был для экипажа чужаком и, желательно, состоял в неприязненных отношениях с капитаном. Несчастные случаи на море не редкость, и проще простого было бы устроить для не в меру дотошного инспектора какое-нибудь происшествие.
