Лучший исторический детектив (СИ) - Цветкова Ирина
Утром следующего дня Гольдман ехал во Львов. Он спешил, потому что была пятница, и если не застанет Мацея, уже вечером тот и деньги с земли не поднимет. Аптекарь был ортодоксален до зубовного скрежета: принимал Тору всерьёз, носил бороду и пейсы, цитировал Талмуд. Мацей Зинткевич носил широкополую чёрную шляпу, под которой всегда была бархатная кипа, плоская, сшитая из клиньев и с золотой нитью по краю. В субботу и в праздники Мацей обязательно надевал талес, поверх него жилет. Так вот, этот самый Мацей Зинткевич, владелец аптеки «Под венгерской короной», готовил для Зеленского нужные лекарства, а также смешивал яды. Последние использовались для лечения, но в редких случаях Зинткевич выполнял индивидуальный заказ и нарушал пропорции. Делалось это только для проверенных людей. Проверенным считался Рафик Гольдман. Именно поэтому Рафик и попался на крючок к Розе Зеленской. Он имел неосторожность выполнить просьбу Зеленского — взять записку, в которой указывались пропорции и отвезти Зинткевичу заказ. Аптекарь спокойно озвучил сумму, Рафик согласился, поскольку не знал стоимость наверняка. Выложив немалые деньги, он привёз пузырёк из матового стекла Зеленскому, получил расчёт и решил, что дело закрыто, покуда Розочка Зеленская не позвала его однажды на чай и не сообщила в конфиденциальной обстановке:
— Рафик, я очень уважаю вас, как нотариуса. Вы отличный специалист и наша семья нуждается в ваших услугах, — она пододвинула бумаги и попросила заверить их.
Гольдману было достаточно даже беглого взгляда, чтобы понять: дело пахнет судом и позором.
— Я, к моему сожалению, не смогу вам помочь, пани Роза…
— К вашему сожалению, пан Гольдман, вы не можете отказаться.
И она напомнила о флаконе с ядом.
В первый раз Рафик трясся весь день, потом до полночи наливался в кнайпе «Золотой дукат» пивом, а утром нёс к Зеленским заверенные документы.
Роза пригласила его на утренний кофе и с холодной улыбкой испытывала Гольдмана глубоким взглядом тёмных глаз. Гольдман вертелся как ужик, обжигался горячим кофе, а потом извинялся и спешил уйти. Фани об этих делах не знала ничего, да и сам Гольдман считал эти пугающие визиты дурным сном, стараясь забыть обо всём как можно скорее.
Дом на площади Бернардинской, где расположилась аптека «Под венгерской короной», утопал в листве старых каштанов. Гольдман заглушил двигатель автомобиля и открыл тяжёлую дубовую дверь. Массивная кованая ручка удобно легла в руку, отдавая скопленную за ночь прохладу. Он прошёл в полутёмный аптечный зал, сквозь густую листву каштанов и узкие окна проникал слабый свет, непривычные запахи окружали, забираясь в нос и под одежду. Гольдман сморщил лицо, представляя, что снова пропахнет аптекой. Вдоль стен стояли высокие шкафы с многочисленными выдвижными ящиками, каждый из которых имел белую эмалированную табличку с указанием содержимого на латинском языке.
— Доброго утра, пан Гольдман, — сухой голос Мацея Зинткевича отвлёк Гольдмана от созерцания латинских букв. — Что-то вы ко мне безо всякого предупреждения явились. Случилось что?
Аптекарь склонил голову набок и подозрительно сощурил маленькие глазки за тонкими дымчатыми стёклами очков.
— Пока что ничего не случилось, но всё может произойти. Я к вам по делу, пан Зинткевич.
— Тогда проходите, любезный, раз уж всё так серьёзно, как вы здесь рассказываете.
— Вы же знаете, я бы не посмел, если бы…
Аптекарь одним жестом руки остановил Гольдмана, который уже собирался всевозможно аргументировать свой приезд.
— Идёмте со мной, подальше и от греха, и от посторонних глаз. — Тощий аптекарь открыл неприметную дверь и засеменил впереди, ежесекундно оборачиваясь и указывая путь, чтобы гость не успел ощутить себя в средневековье на фоне стоящих вдоль стен механизмов то ли для производства лекарств, то ли для пыток.
Наконец они пришли в маленькую, похожую на келью, комнатушку без окон.
— Здесь нам никто не помешает. Говорите.
Зинткевич так пытливо вглядывался в лицо Гольдмана, что, казалось, он хочет прочитать все сокровенные мысли, и даже те, о которых не всегда говорят священнику. Гольдман занервничал и резким движением протянул Зинткевичу пакет из плотной почтовой бумаги.
— Возьмите.
Зинткевич спрятал обе руки за спиной, по-птичьи склонив голову набок, спросил:
— Пан Гольдман, вы теперь подрабатываете разносчиком бандеролей?
— Пан Зинткевич, мне сейчас не смешно, и попрошу вас не ехидничать так от души. Давайте ограничимся деловыми отношениями. Здесь документы, которые я прошу вас спрятать на неопределённое время. Возможно, через месяц, другой я их заберу, а возможно это случится гораздо позже.
Аптекарь хмыкнул, всунул руки в карманы халата, посмотрел под ноги и спросил:
— На какое вознаграждение я смогу рассчитывать за эту услугу? Заметьте, что я не спрашиваю, что в этом пакете, и какого рода документы там лежат.
— Заметьте, пан Зинткевич, что вы не только об этом не спрашивали, — разделяя каждое слово, произнёс Гольдман. — Вы так же не спрашивали о том, кого собирались лечить теми ядами, что вы многократно готовили.
Аптекарь весь вскинулся, вытянулся стрункой, часто задышал и одновременно глупо улыбнулся.
— Пан Гольдман, ну что же мы как малые дети? Конечно, давайте сюда ваш пакет, я сохраню его для вас. Сколько вы говорите хранить? Месяц, два? — Гольдман ответил многозначительным молчанием. — Ой, ну не молчите так на меня! Сохраню я ваш пакет сколько надо будет. Можете считать, что здесь лично для вас открыто отделение швейцарского банка. Вам какой банк больше нравится? Базлер банк-ферайн или Анкер Банк, что недавно открылся в Цюрихе?
Гольдман вышел на улицу со странным чувством, что во всём этом есть какой-то подвох: либо аптекарь обманет и не вернёт документы, либо случится ещё что-то, что помешает получить их обратно. Во всяком случае, документы в надёжном месте и теперь можно спокойно ехать с Рузей в Закопане.
Он представил, как прокатит Рузю на канатной дороге, покажет со смотровой площадки панораму гор и лежащий внизу Закопане. Гольдман представил, как Рузя, под натиском впечатлений прижимается к нему, крепко держа за руку, как горят её глаза, обещая сумасшедший вечер и ночь.
Гольдман гнал свой «Horch», спеша скорее вернуться в Жолкев, чтобы забрать Рузю и уехать.
Рузя сидела в тесной, как трамвайный вагончик, Зельдиной кухне и наблюдала поиски колоды карт.
— Рузюнця, если я узнаю, что это твоих рук дело, то держись у меня! — грозилась Зельда, с грохотом перетряхивая содержимое буфета. Она злилась, вытаскивала очередной ящик, из которого высыпала на пол гору всякой необходимой в хозяйстве мелочи.
— А смотри, Зеля, это не тот самый серебряный напёрсток, который ты так и не нашла в прошлом году? — смеясь, указала Рузя.
— Ой, точно!.. Он самый — бабушкин напёрсток, — обрадовано всплеснула руками Зельда.
Рузя сказала сквозь смех:
— Может, ты ещё что-то потеряла, так ищи сейчас. Вдруг деньги французские найдёшь, или австрийские, от бабушки.
— Не теряла я денег, — обиделась Зельда. — А ты чего расселась? Знаешь, где кофе? А где турка? Вот и давай, займись делом.
Рузя, похихикивая, насыпала в кофемолку зёрна и, поглядывая на подругу, стала крутить ручку. В кухне запахло свежесмолотым кофе, Зельда, глубоко вдохнув аромат, бросила поиски и уселась за стол.
— Наконец-то теперь возьмёшь ту колоду, что я тебе подарила, не всё ж старую мусолить, — сказала Рузя, не отрывая глаз от шапки пены, что понималась над туркой. — М-м-м… какой запах… И где ты кофе берёшь? Даже в кофейне у пани Марьяны такого не подавали.
— А станет тебе Марьяна хороший кофе варить, — хмыкнула Зельда. — Нам один и тот же человек кофе приносит. Только она у него два сорта берет. Один такой, как и я, а второй — прелый. Но нам с тобой она хороший подавала — хорошие зёрна пополам с прелыми смолола. Остальным она только лишь для аромата хорошие зёрна даёт.
