Андрей Добров - Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов
— Меня опрашивала полиция, — сообщила она тихо.
— Я знаю.
— Но я ничего не видела. Скажите честно, он… он умрет?
— Надеюсь, что нет, — ответил я. — Патрикеев — сильный. Если яд не убил его сразу, возможно…
— Но кто это сделал?
Я пожал плечами:
— Как вы оказались здесь, Глафира?..
— Просто Глаша, — ответила певица. — Простите, я места себе не нахожу.
— Вас привел Патрикеев или Чепурнин?
Она вздохнула и повернулась ко мне:
— Матвей Петрович.
— Вас что-то связывает?
Она вяло махнула рукой:
— Я не понимаю… Это ведь все не важно, разве вы не понимаете?
Я смотрел на Глашу и видел, что она страшно напугана и страшно измождена этим страхом. Черты ее лица заострились, сделались резкими. Я вдруг увидел, что у нее не очень хорошая кожа — чуть желтоватая, с крупными порами.
— Хотите домой? Я провожу вас, — предложил я. — Или, может, отвести вас к Фомичеву, и он…
— Нет! — Козорезова вдруг сильно вцепилась в мою руку. — Нет! Давайте подождем здесь, пусть он уйдет! Пусть ему надоест караулить, и он уйдет.
Неожиданная мысль пришла мне в голову.
— Вы боитесь Фомичева?
Она помотала головой.
— Знаете, — признался я, — в тот раз… там, у Софьи Алексеевны, когда я пришел в момент репетиции… Мне показалось, что у вас с ним довольно странные отношения. Может, я лезу не в свое дело, может, это слишком личное, слишком интимное…
Глаша придвинулась ко мне так близко, что я ощутил своим бедром давление ее мягкого бедра.
— Кажется, я говорила вам, — произнесла она тихо. — Говорила в прошлый раз, что Александр Власыч научил меня петь, когда я была совсем девчонкой?
Я кивнул.
— Но я не говорила, что он потребовал взамен.
— Что? — спросил я, хотя ответ уже начал приходить мне в голову.
— Что может дать глупая и нищая двенадцатилетняя девчушка? — сказала Глаша с горечью в голосе. — Он сделал меня своей любовницей. Хотя… Разве я была любовницей? Это слишком приличное слово. Но я честно отработала все уроки!
— Зачем же тогда?.. — начал я.
— Зачем я взяла его аккомпаниатором, когда Фомичев спился и больше не смог выступать? — переспросила она.
— Да! Разве вы все еще были связаны с ним?
— Нет, — ответила Глаша твердо. — Я покончила с этим в тот момент, когда поняла — мне все это надоело! Я жила у него в квартире, мыла полы, готовила, стирала, прибиралась, зашивала его подштанники и штопала носки. По утрам он давал мне уроки вокала. А ночью он приходил после выступлений пьяный и требовал меня к себе в постель. И вот однажды мне все это надоело. Я мыла пол и вдруг взглянула в большое зеркало, около которого он обычно одевался к выходу. Я поднялась с колен, держа в руках серую грязную тряпку, поправила юбку и долго смотрела на себя. На свои ноги, на тело, на грудь, на лицо. На эту руку с тряпкой. Я стояла так долго… А потом запела. Пела и глядела на свое изображение. И вдруг я подумала: что я тут делаю? Ведь я уже далеко не та двенадцатилетняя девчонка. Да и Александр Власыч — давно не тот сильный и жестокий учитель, не тот гигант, которого я считала богом. У него почти нет зубов и оттого изо рта очень плохо пахнет. У него есть большая бородавка на животе. Он редко моется и так же редко меняет белье. Он лысеет. И он… он просто мне надоел. В тот день я ушла.
— А что Фомичев? — спросил я.
Глаша вздохнула.
— Он нашел меня, грозил, убеждал… Потом плакал. Мне было все равно. Я как будто вылупилась из большого вонючего яйца, но не серой кукушкой, а красивым черным лебедем. Я прогнала Александра Власыча. Потом еще раз прогнала. А потом, через несколько лет, мне стало его жалко. Я уже была другим человеком. Да и он для меня стал другим человеком — потому что изменилась я сама. Я перестала чувствовать в нем опасность. И потом, он был мне нужен… Но это совсем другое! Это ерунда теперь.
— А теперь он снова пытается вас вернуть? — спросил я. — Он ревнует?
— Мне все равно, — печально ответила Глафира. — Вернуть? Былого не вернешь. Для него все кончилось. Для меня только начинается.
— Это правильно, — сказал я. — Жизнь — удивительная штука! Поверьте мне! Уж сколько я повидал за прожитые годы!
— Вы говорите как старик, — заметила Глафира, слабо улыбнувшись, — а ведь вам нет еще и сорока пяти.
— Скорее нет еще и пятидесяти, — ответил я. — Пойдем, там внизу у меня извозчик, я отвезу вас…
Вдруг ее бедро напряглось и чуть сдвинулось в сторону.
— В смысле… нет! — Я понял свою бестактность. — Я, к сожалению, не смогу вас отвезти, но я дам вам своего извозчика, и тот отвезет вас домой.
— Вы так добры, — сказала она искренне и встала.
Глядя сверху вниз, она прибавила:
— И очень умны, Владимир Алексеевич.
Улица перед клубом уже опустела, и только на мостовой все еще стояло несколько пролеток, да под фонарем — фигура в старом сером пальто.
— Это он, ждет, — прошептала Глафира, беря меня под руку. — Пройдем мимо, только поскорей.
Я подвел певицу к пролетке Водовоза и поручил ему отвезти барышню, куда та прикажет. После чего повернулся и пошел прямо к Фомичеву.
— На что вы надеетесь? — спросил я его прямо. — Зачем вы ее караулите? Ну, подумайте сами? Или напомнить, при каких обстоятельствах мы с вами познакомились? Вы были прекрасным певцом, Фомичев, так не стройте из себя плохого клоуна.
Не знаю, зачем я все это говорил ему, ведь мое дело было — сторона. Я даже не совсем понимал, кого хочу защитить — Глашу от Фомичева или Фомичева от губительной красоты и обаяния Глаши?
— Барин, — ответил бывший певец с тихо шипящей ненавистью. — Иди подальше, а то…
Он вынул из кармана руку, и я увидел зажатый в его кулаке нож.
— Дурак ты, братец! — сказал я. — Лучше пойди да проспись.
И повернувшись, я спокойно пошел домой.
Когда Маша открыла мне дверь, я понял — что-то случилось.
— Ты один? — спросила Маша.
— Да, — ответил я, входя, — а что?
— Запри дверь.
Я выполнил ее просьбу и начал раздеваться.
— У тебя гость. Очень странный.
— Кто? — спросил я встревоженно.
— Я его не знаю. Но он попросил спрятать его, пока ты не придешь. Говорит, что вы знакомы. Умолял никому не рассказывать.
— Где он?
— У тебя в кабинете.
Я быстро прошел к кабинету и распахнул дверь. Сидевший в моем кресле толстый человек вздрогнул и прошептал:
— Владимир Алексеевич! Ничего, что я тут прячусь?
Это был повар Рыбаков.
— Михаил Иванович! Как вы здесь?..
Он достал из кармана пиджака большой белый платок и вытер вспотевший лоб.
— Простите! Ради бога простите! Но я больше не хочу попадать в полицию! Ведь я не виновен! Вы… вы мне верите?
— Я верю. Мало того, я знаю, что вы не виновны. Хотите что-нибудь? Чаю. Или, может быть, водки?
— Они обязательно арестуют меня, Владимир Алексеевич, вы же понимаете! Как мне объяснить следователю, что порошок, которым я посыпал свое блюдо, — безвредный?
— Но экспертиза… — предположил я.
— Экспертиза! Вы верите в нее? Я — нет! Что они увидят? Неизвестное в России вещество растительного происхождения! Да еще этот эффект, о котором им обязательно расскажут!
— Уверен, что яд был в вине или в чае, — сказал я. — Кроме того, скорее всего обнаружат цианистый калий.
— Да? — неуверенно спросил Рыбаков. — Точно?
Я кивнул.
— А этот господин… он умер?
— Нет. Но ваше исчезновение действительно может показаться странным, — продолжил я. — Мой вам совет: лучше сейчас же возвращайтесь в клуб и идите к следователю. Захар Борисович — очень неглупый человек и не будет сажать невинного.
— Ах, — простонал Рыбаков, — вашими бы устами…
— Я могу пойти с вами.
— Вы уверены?
— Уверен.
— Хорошо, — Рыбаков встал. — Я вам верю, Владимир Алексеевич.
Мы оделись и вышли, сопровождаемые недоуменным взглядом Маши.
На улице нас ждали темнота и пронизывающий ветер. Водовоз, к моему сожалению, еще так и не вернулся, так что мы отправились пешком.
— Кстати, Михаил Иванович, — сказал я, засовывая руки в карманы своего старого бушлата. — Откуда вы знаете мой адрес?
Он легонько постучал ручкой трости по своему черному котелку.
— Память! У меня прекрасная память. Я держу в голове все ингредиенты каждого блюда. И не веду записей. Когда-то давно вы были у нас и просили прислать к вам на дом бараньи отбивные.
— Ничего себе!
— Да-с!
Мы прошли еще несколько шагов.
— Михаил Иванович, — сказал я. — Ответьте, только честно! Вы описывали мне «секретные ужины» как простое соревнование поваров. Но ведь это не так? Что это за ритуал?
Рыбаков вздохнул:
— Когда-то я обещал никому не рассказывать… Впрочем, думаю теперь, после такого скандала… Вы видели портреты на стенах?
