Ефим Курганов - Воры над законом, или Дело Политковского
И что же? Политковский стал владельцем крупного состояния? Ничего подобного! Он, как можно судить, всё обратил на карточную игру.
Деньги раненых и военных инвалидов, в основном, исчезли за ломберными столами в его гостиных (в его «квартирке» была целая сеть гостиных и были даже потаённые гостиные).
Цинизм этого жизнерадостного толстяка столь велик, столь вопиющ, что я не могу прийти в себя от изумления.
Пожалуй, остаётся только вместе с императором Николаем Павловичем горько сожалеть, что Политковский умер и не дожил до каторги, коей, безо всякого сомнения, в полной мере он заслуживал.
И мне лично ужасно обидно, что от возмездия ушли светлейший князь Чернышёв и генерал Дубельт, к моменту суда по делу Политковского ещё вполне живые.
Вообще строгому и даже грозному нашему императору, яростному борцу с казнокрадами и их пособниками, как видно, и в голову никак не могло прийти, что сих двух персон можно преследовать, арестовать, судить. Более того, Его Императорское Величество никогда бы этого не допустил.
Сорок третья глава. Как все случилось
Да, два чрезвычайно высоких покровителя в лице Чернышёва и Дубельта являлись для Политковского в его грандиозном воровстве самым настоящим прикрытием.
Однако это далеко не всё. Тут надобно непременно назвать ещё одно сверхважнейшее обстоятельство, напрямую, кстати, связанное как раз с этим покровительством, и ещё с одной особенностью чиновничьих форм и традиций.
Понимаете, получалось так, что сотрудники канцелярии комитета о раненых контролировали и проверяли сами себя.
Через комитет о раненых проходили поистине громадные суммы, и они требовали тщательного и постоянного контроля за их употреблением. Но ничего этого не было и в помине! Факт немыслимый, невозможный, и при этом абсолютно реальный, увы. Да, совершенно никакого контроля!
Дело в том, что абсолютно все денежные дела комитета о раненых были напрочь изъяты из государственного контроля и проверки. Этим занимались сотрудники канцелярии данного комитета, то бишь сами проверяли свою финансовую отчётность. при этом открывалась такая широчайшая возможность пользоваться всем денежным фондом, комитета, которую трудно вообразить.
А император после этого совершенно бессмысленно отстранил от работы сенатора Брискорна, помощника государственного контролёра. При чём тут Брискорн, если по правилам, утверждённым чуть ли не военным министром Чернышёвым, чиновники канцелярии сами составляли финансовую отчётность и сами же себя и контролировали, то есть им как бы дозволяли расхищать казну комитета, раз проверяющих в принципе не было.
Да, самый настоящий абсурд, но он существовал в действительности.
И тут ещё надобно помнить вот что. У комитета раненых был свой весьма внушительный бюджет, но это не всё. В комитете также оприходовались громадные денежные вливания, поступавшие от разных благотворителей и купеческих обществ.
Иногда в пользу комитета о раненых составлялись целые завещания. Полученные по ним имения часто продавались, а вырученные деньги чиновники комитета помещали под проценты в разные кредитные учреждения.
И при этом совершенно никакого контроля? Понимаете ли? Я лично не понимаю, как такая ситуация могла возникнуть и утвердиться. Что творилось в голове высшего начальства, когда оно допустило это?
Сложившаяся в комитете о раненых метода управления ведь фактически означала призыв, раздавшийся сверху:
«Воруйте!! Воруйте, чиновнички родные!!! Вас никто никогда не проверит! А как попробует кто явиться с инспекциею, так военный министр такую острастку им задаст, что и матерь родную враз позабудут! Так что смелее, ребятки! Хапайте, ничуть не стесняясь!»
Ежели чиновники сами проверяют свои финансовые отчёты, сами приходуют поступающие суммы, сами назначают пенсии, сами их выписывают, так чего же можно ещё ожидать, как ни самого что ни на есть повального воровства?!
И оно, воровство это, явилось, утвердилось, расцвело пышнейшим цветом.
Сорок четвертая глава. От публикатора: несколько принципиальных уточнений
Вот о чём не договорил в своих записках, господин Жульковский.
Комитет о раненых, между прочим, ведь напрямую подчинялся императору! Приходится признать: император Николай Павлович, выходит, и допустил это, прошляпил такую грандиозную аферу. Однако сам Николай Павлович виновным себя отнюдь не считал — упаси Господь!
Можно ли говорить о вине нашего строгого и придирчивого обычно государя, вникавшего до мелочей касательно того, что было связано с военным министерство особенно?
Увы, я просто вынужден признать, что в данном случае вина имела место, и самая несомненная.
В чём же конкретно эта вина?
А вина заключается в том, что Его Величество никоим образом не вдумался, как устроена работа подвластного ему комитета.
А устроена работа комитета была, как я уже сказал, таким именно образом, что чиновники сами себя проверяли. Причём сделалось так как раз в царствование Николая Павловича. Во всяком случае, мне известно, что Александр Иванович Чернышёв, став военным министром, реорганизовал комитет о раненых. Тогда и случилась эта страшная беда.
Чиновникам канцелярии комитета о раненых дали немыслимую свободу, и пошло воровство в страшных размерах. Не был бы Политковский, сидел бы на его месте другой, и творил бы со своими подручными то же самое.
Так что государь Николай Павлович виноват, а с ним и любимчик его Александр Иванович Чернышёв.
Таковы обстоятельства, коих я никак не могу не назвать, публикуя записки титулярного советника Александра Жульковского.
Жульковский эти плачевные обстоятельства, конечно же, отличнейшим образом понимал, но не посмел их упомянуть на бумаге, опасаясь возможных неприятностей по службе, хотя записки им составлялись в счастливые времена императора Александра Второго. Но взрос-то Жульковский в строгие времена Николая Павловича, так что страх в крови у него был, животный страх. И никак не мог он, говоря об афере Политковского, фиксировать при этом вину самого императора, который более всех как будто хотел разоблачить преступников, замешанных в воровстве, и их попустителей.
Вот и приходится теперь мне теперь кое-что договаривать и уточнять.
В целом записки Жульковского крайне любопытны и весьма поучительны. Только они чрезмерно испещрены канцеляризмами, слишком много в них витиеватости, что сильно затрудняет улавливание смысла авторских рассуждений и приводимых в изобилии фактов.
Поэтому канцеляризмы мне пришлось убрать и переменить на современные обороты речи, но при этом не сделано буквально ни единого сокращения, которое бы сказалось на содержательной стороне записок.
Так что, очень надеюсь, у нынешнего читателя особых проблем с восприятием данного текста не должно возникнуть, и давняя как будто афера Политковского будет усвоена во всей своей животрепещущей актуальности.
Ефим Курганов,
доктор философии.
г. Париж.
10-го августа 2012-го года.
Эпилог-двойчатка
1
Вот и кончен, наконец, мой рассказ, любезные читатели и читательницы.
Встретимся мы теперь в другой раз, и, надеюсь, уже с иным совсем героем. Быть может, он не будет таким наглым подлецом, каковым оказался тайный советник и камергер Александр Политковский, дворянин Политковский, напрочь забывший о чести своей.
Отнюдь не все тайны, связанные с сей позорною личностию, выше были мною раскрыты.
Но всё ж таки, как я полагаю, основные перипетии громкого некогда дела Политковского описаны, и я рассчитываю, хочу рассчитывать, что сделано это было мною с надлежащею точностию. Во всяком случае, я неизменно стремился к оной. Стремился писать без явных искажений и без привлечения досужих домыслов, писать думая лишь об истине, да об справедливости.
Но вот довольно многие петербургские сплетни я учитывал, пробуя осторожно вычленить из их состава некое рациональное зерно, а вернее, множество реальных зёрнышек. Сплетням никак не следует слепо доверять, но при этом они есть род особого документа, ибо свидетельствуют, о чём и как говорят в обществе.
Да, и ещё я попытался восстановить кой-какие тайные беседы, весьма важные (скажем, разговоры Его Величества и генерал-фельдмаршала Паскевича), допросы даже (скажем, чиновников, арестованных по делу Политковского), но заверяю, что делал это только на основании достоверных свидетельств и авторитетных изустных преданий.
Опять же анализ поведения государя Николая Павловича был сделан мною не на пустом месте — в первую очередь я пользовался целым рядом секретных записок видных российских сановников, тексты коих, к великому счастью моему, оказались мне вдруг доступны.
