Джулио Леони - Искушение Данте
— Вы поплыли дальше?
— Да.
— Что? Что там? — воскликнул Данте, подавшись к венецианцу.
— На юге, за линией экватора мы увидели звезды другого полушария. Прекрасные! Яркие! Совсем не похожие на наши! Но и на те края Господь наложил свою печать, предвещая пришествие Христово! Мы увидели четыре больших звезды в форме креста.
Поэт слушал моряка, разинув рот и затаив дыхание.
— А что еще вы видели?
— Водяные горы, огромных рыб, страшных чудовищ, спрутов со щупальцами выше мачт, воровавших по ночам моряков… Вот, собственно, и все. Ночью было очень холодно, а днем — невыносимо жарко. Наверное, мне надо было прибить к носу галеры моих врагов, и мне повезло бы больше…
— Ну да. Греки тоже думали, что человеческие жертвоприношения сулят удачное плавание… Но что же искал тот человек, который приказал вам плыть туда?
— Он был ученым. Вам известна тайна магнитного полюса?
— Вы говорите о железной стрелке, которая всегда показывает на север? Этот прибор, изобретенный в Амальфи, уже хорошо известен.
— Да, но, возможно, вы не знаете о том, что по мере движения на заход солнца эта стрелка все больше и больше отклоняется от севера. Старец должен был измерить это отклонение на каждом градусе долготы. Теперь полученные им результаты хранятся в архивах Венеции, которая использует их для дальнейшей борьбы с неверными, — сказал Веньеро с такой кривой усмешкой, словно воспоминания об этом плавании были ему не очень приятны. А может, ему грустно было вспоминать свою родину.
— День за днем мы трудились и страдали ради того, что никому не понадобилось, — презрительно добавил он.
— Зачем вы так говорите? Борьба за новые знания — благороднейшее из занятий. Вам так не кажется?
— Возможно, мессир Алигьери, но еще больше мне кажется, что я смогу потопить вражескую галеру у сарацинских берегов и без этих цифр… Впрочем, вы — ученые, наверное, слеплены из другого теста. Вам не нравятся пробелы на страницах книг. Вам обязательно надо их заполнить. Вы, как и тот старик, готовы продать душу дьяволу, чтобы открыть очередную ничтожную и никому не нужную истину. Тот досконально изучил нравы восточных народов. Во время бесконечных ночей нашего долгого плавания, греясь у печки на корме галеры, он рассказывал мне о религиях этих народов и о демонах, которых они умеют вызывать. Эти странные верования, как заморская зараза, докатились и до нас в котомках пилигримов. Оказывается, есть народы, поклоняющиеся камням и гордящиеся этим. Совсем как мессир Бруно!
— Бруно Амманнати? Богослов с Третьего Неба? — удивленно спросил Данте.
Ну да, ведь и Амманнати побывал за морем!
— Да. Он. Вы не слышали его проповеди в церкви Сорока Мучеников? Они очень вдохновенны. Мастер Амброджо тоже любил их слушать. Я часто видел, как он о чем-то оживленно беседует с Амманнати. Как знать, может, Амброджо был религиозен… Ваш город, кажется, вообще притягивает людей добродетельных вроде Ангольери, — саркастическим тоном сказал капитан.
— Чекко Ангольери, — пробормотал Данте. — Он необычный поэт и большой оригинал. Вы не находите?
— Конечно, и при этом у него побольше здравого смысла, чем у многих других.
— Возможно. Вы его уже как следует узнали? — как бы невзначай спросил Данте, не сомневавшийся в том, что венецианец в разговоре с ним очень осторожен.
— Пока нет, мессир Алигьери. Я же простой моряк… Но мне сразу показалось, что чувства, которые он описывает, сродни моим, и он мне сразу понравился. У нас с ним одна и та же страсть, и речь, конечно, идет не о любви к поэзии… Теперь мне надо идти. Не хочу отрывать вас от дел по управлению городом и от прочих важных занятий, — сказал Веньеро, хитро покосившись на контору ростовщика.
Данте проследил за тем, как венецианец уходит прочь, а потом решительно вошел к ростовщику. Мессир Доменико, как обычно, сидел за грубым деревянным столом, заваленным бумагами и конторскими книгами. При виде Данте он и не подумал встать. Ростовщик просто кивнул поэту головой, разглядывая красный сверток у того под мышкой.
— Вы принесли мне залог, мессир?
Поэт с трудом удержался от резкого ответа. Ему нельзя было сейчас ссориться с Доменико. Всему свое время, но сейчас этот пес — единственная надежда свести концы с концами…
Чувствуя себя невероятно униженным, Данте лихорадочно вспоминал приготовленную речь, которой он намеревался убедить ростовщика одолжить ему денег, но гладко говорить у него сейчас не получалось.
А тут еще Веньеро! Зачем он сюда приходил?.. Да пошел к черту Манетто! О деньгах — потом!
— Магистрат должен поговорить с вами, мессир Доменико, по поводу одного преступления!
Ростовщик тут же изменился в лице.
— Преступления?.. О чем вы?
Данте с удовлетворением заметил, что ростовщик наконец-то заговорил с ним почтительным тоном.
— Вы наверняка слышали о том, что убит мастер, выкладывавший мозаику в одной из наших церквей. Магистрат поручил мне найти убийцу.
— Вы будете искать его здесь? — побледнев и заикаясь, пробормотал ростовщик.
— Я настигну его, где бы он ни скрывался, но сейчас хочу поговорить с вами о другом. О чем говорил с вами гражданин Венеции мессир Веньеро?
— Ни о чем… Пока ни о чем. Он просто спросил меня, приму ли я аккредитив.
— И что вы ответили?
— Что это зависит от поручителя.
— А он?
— Что его поручителю доверяют во всех концах Империи.
Данте замолчал и задумался.
— Однако… — Доменико откашлялся, словно желая что-то добавить. Его лицо снова приобрело хитрое выражение, типичное для людей его занятий, готовых продать всех и вся. Теперь ростовщик пытался задобрить приора. — Однако мне показалось странным…
— Что именно?
— Сначала он твердил о своих влиятельных поручителях, а потом попросил у меня денег под залог и дал мне золотое кольцо, — ухмыльнувшись, заявил ростовщик, достав из под стола колечко из желтого металла.
— Все моряки одинаковы, — подытожил он, с заговорщицким видом подмигнув поэту.
Не обращая внимания на его гримасы, Данте схватил большое кольцо, покрытое маленькими, почти неразличимыми знаками.
— Да. Все они одинаковые, — сказал он, возвращая кольцо ростовщику. — Я скоро вернусь, мессир Доменико. Нам надо еще кое о чем поговорить.
Провожаемый удивленным взглядом ростовщика, Данте бросился к выходу, ударился о косяк узкой двери, чуть не выронил сверток и выругался.
Надо отнести во Дворец эти регалии!
Глава XII
Проповедь еретика
В тот же день ближе к вечеру
Входя под своды маленькой и темной церкви Сорока Мучеников, Данте прошел вдоль стены к алтарю, стараясь остаться незамеченным. Возле примитивного каменного стола, окруженного деревянными стульями, был сооружен грубый деревянный помост. На этом импровизированном возвышении стоял человек, державший речь. Перед ним было около двадцати слушателей — мужчин и женщин. Некоторые из них стояли между колоннами. Другие — сидели на простых деревянных скамьях. Третьи вообще сидели на полу. Но все присутствовавшие жадно слушали. Внимание Данте привлекло в первую очередь именно экстатическое выражение лиц этих простых людей, а не человек, вещавший с помоста.
— Мессир Данте! Идите к нам! Преломите с нами ангельского хлеба! — Бруно Амманнати прервал свою речь и обратил к Данте свое вдохновенное лицо.
Имя поэта, кажется, не произвело большого впечатления на собравшихся. Некоторые из них подозрительно покосились на него, но тут же успокоились, услышав радушный голос проповедника.
Поздоровавшись с Данте, Бруно Амманнати тут же отвернулся, воздел глаза к небу и продолжил говорить с прежним пылом. Судя по вескому тону, которым он произносил слова, его речь приближалась к концу, но поэт тут же понял, к чему клонит богослов, излагавший в тот момент — один за другим — этапы земного бытия человека. Он явно намеревался возвестить приближение эры Святого Духа — освобождение человека из темницы плоти, гибель корыстного общества и торжество равноправия, при котором Церковь, обновленная живительным дыханием Святого Духа, станет наконец поборницей свободы и справедливости.
Эти простолюдины с потухшими глазами — благодатная почва для семени мечты. Эти идеи сто с лишним лет назад начал проповедовать Джоваккино да Фьоре, вдохновенный монах, пытавшийся обновить Церковь своими пророчествами!
Бруно продолжал сыпать словами, внушавшими надежду на спасение. Как может ученый богослов предаваться таким нелепым мечтаниям, способным убедить лишь неграмотную чернь?! Может, именно эти нелепости и забавляли Веньеро?
Погрузившись в собственные мысли, Данте почти не слушал проповедника. Некоторое время спустя внимание поэта привлек изменившийся голос оратора и иной ритм его речи.
