Наталья Пронина - Иван Грозный: «мучитель» или мученик?
Да, победа над Ливонией была близка. Умри или погибни царь Иван именно в этот момент, момент своего приближающегося тридцатилетия, и он, как писал непредвзятый историк, на веки остался бы в памяти потомков русским Александром Македонским, создателем крупнейшей в мире державы. «Вина (грядущей) утраты покоренного им Прибалтийского края пала бы тогда на его преемников: ведь и Александра только преждевременная смерть избавила от прямой встречи с распадением созданной им империи... Ивану Грозному, однако, выпала на долю иная судьба, глубоко трагическая»[238]. Он должен был испить и действительно испил свою горькую чашу до дна, до последней капли.
Да, столь желанная, столь необходимая победа была близка. Фактически весной 1559 г. русской армии оставалось лишь добить главные части войск ордена, которые сосредоточились в его столице Вендене (Песис) и немедля юридически закрепить успех всей военной кампании подписанием мирного договора с разгромленным противником. Но... ничего этого сделано не было. По указанию Алексея Адашева русские воеводы прекратили боевые действия, не настояв на заключении с ливонцами мирного договора, но предоставив им «временное (полевое, а не политическое) перемирие с марта по ноябрь 1559 г.». Т.е., по сути, дали ливонской стороне передышку. [239]И это было грубейшей военно-политической ошибкой, если не сказать диверсией, совершенной высшим государственным чиновником и имевшей самые гибельные для всего хода войны последствия. Так же, как было одновременно и откровенным ударом ножом в спину, нанесенным Адашевым своему бывшему другу-царю.
Ибо почти в это же время помимо воли Ивана Адашевым и его сторонниками были начаты «сепаратные переговоры с ливонскими бюргерскими (городскими) кругами о замирении Ливонии в обмен на некоторые уступки в торговле со стороны немецких городов»[240]... Комментарии к данному историческому факту, как говорится, излишни. Нельзя не видеть того, что, прикрываясь речами о настоятельной необходимости покончить «с татарским унижением» и столь же настоятельной необходимости изменения направления главного удара не на запад, а на юг, Алексей Адашев, выражаясь современным языком, своими реальными действиями отстаивал интересы чужого, враждебного Руси государства, к тому же находящегося с ней в состоянии войны
Иначе как объяснить и тот вопиющий факт, что, опять-таки явно с подачи Адашева, а также находясь, очевидно, под давлением той общей напряженности в Москве, нагнетаемой оппозиционной аристократией, Иван в разгар побед в Прибалтике вдруг согласился на невыгодное, ненужное перемирие и все-таки временно уступил требованиям «группы Адашева и Курбского» о походе на Крым. Да, читатель, именно в те самые решающие дни, когда необходимо было сосредоточиться на завершении военных действий в Прибалтике, именно сии, как гордо свидетельствует сам же Курбский, «мужи храбрые и мужественные советовали и стужали, да подвижется сам (Иван) с своею главою, со великими войсками на Перекопского (Крымского хана)»[241].
Но поход на Крым, организованный благодаря вышеупомянутому «стужаник» и возглавлявшийся Дмитрием Вишневецким вместе с братом Алексея Адашева - Даниилом в течение лета 1559 г.[242], как и следовало того ожидать, оказался совершенно неудачным. Позднее, в Первом послании к Курбскому, Иван Грозный справедливо называл эту акцию «злосоветием» своих вельмож, уже никогда более не позволив ни единой попытки наступления на Крым.
Хотя и главных зачинщиков той преступно-авантюрной «прогулки вниз по Днепру» он... не казнит, нет. Опять-таки в прямом противоречии с расхожим представлением Эдварда Радзинского насчет того, что «падение временщиков обычно означало их казнь», история не сохранила даже свидетельств о том, произошло или нет какое-либо резкое объяснение между государем и его окольничим Алексеем Адашевым. Лишь факт того, что именно на исходе 1559 г. оба брата Адашевы (Алексей и Даниил) были отправлены им из Москвы в действующую армию, на Ливонский фронт, свидетельствует о том, что такой тяжелый разговор все же состоялся. Так же, как пусть косвенно, но указывает он и на тон, на содержание того разговора. Возможно, имея на руках какие-то неоспоримые доказательства измены, «двойной игры» человека, которого некогда сам же «поднял из гноища» и берег, ум которого ценил, Иван не стал слушать оправданий Алексея, но лишь выдохнул с презрением и гневом: «Вон! Вон с глаз моих!..» Падение? Опала? Да, это была опала. Но опала, заметим, все же дающая шанс к искуплению вины на поле брани...
«Первым пал Сильвестр: надоел он царю...» - лукаво пишет между тем г-н Радзинский. Пишет, невзирая на прямые указания историков о том, что знаменитый иерей покинул Кремль значительно позже Алексея Адашева и абсолютно по собственной инициативе. Реальность была такова: «протопоп Сильвестр пустил в ход все свое влияние, стремясь предотвратить отставку Адашева. Но его хлопоты кончились неудачей. Сознавая безвыходность положения, Сильвестр объявил царю о том, что намерен уйти на покой в монастырь»[243] - Кирилло-Белозерский. И ушел, свободно отпущенный царем. Причем в Москве остался служить родной сын Сильвестра, совершенно ни кем не тронутый. Ибо, как говорит в одном из своих Посланий сам Иван, он желал, чтобы его с бывшим помощником и, к тому же, лицом духовного сана, рассудили не в этом, но «в будущем веке»[244].
Вот так в действительности была «зверски разгромлена» столь любезная сердцу нашего повествователя «Избранная Рада мудрецов». И эта мнимая расправа напрочь заслонила для него (а вернее, для читателя) суть реально произошедшей трагедии...
Ведь основная цель тонко задуманной Адашевым (или, по крайней мере, лишь осуществленной им) диверсии в пользу Ливонии оказалась все-таки достигнутой: драгоценное время, а значит, и возможность быстрой и окончательной победы в Прибалтике было потеряно. За лето 1559 г. обстановка там резко осложнилась. Предоставленную русскими передышку Ливония самым активным образом использовала для приобретения «союзников в борьбе с Россией, решив опереться на главных исторических противников Русского государства - Польшу и Литву. Уже 31 августа 1559 г. магистр Ливонского ордена Готхард Кеттелер и король Польши и Литвы Сигизмунд II Август «заключили в Вильне соглашение о вступлении Ливонии под протекторат Польши. Соглашение было дополнено 15 сентября 1559 г. договором о ВОЕННОЙ ПОМОЩИ (защите) Ливонии Польшей и Литвой. Эта дипломатическая акция послужила важным рубежом в ходе и развитии Ливонской войны: война России с Ливонией превратилась в борьбу государств Восточной Европы за ливонское наследство»[245].
Иными словами, Москва поставлена была перед необходимостью воевать уже не с одним Ливонским орденом, практически ее армиями к тому моменту разгромленным[246]. Во многом благодаря времени, выигранному от «перемирия Адашева», на театре военных действий вместо исчезнувшего орденского государства против Руси выступили теперь сразу три старых сильных противника, в свою очередь поддерживаемые Германской империей и Ватиканом... Во-первых, это была католическая Польша, взявшая под свой контроль важнейшие земли Ливонской конфедерации - Лифляндию и герцогство Курляндское. Во-вторых, Дания, оккупировавшая остров Эзель. И в-третьих, Швеция, захватившая вместе с Ревелем (Таллином) всю Северную Эстонию. России же в результате этого раздела орденских земель, зафиксированного Виленским договором от 28 ноября 1561 г., отходили лишь Дерпт, Нарва и Везенберг с уездом в центральной Эстонии - доля ничтожно малая после всех ее блестящих побед...
Эта катастрофа могла бы надломить, заставить отступить любого... То, что было достигнуто ценой многолетних напряженных усилий и огромных материальных средств, оказалось почти утраченным. Но, всей своей жизнью приученный к жестоким испытаниям и потерям, Иван устоял, хотя только господу богу ведомо, что творилось тогда в его душе... Царь прекрасно представлял, с каким мощным противником отныне придется ему воевать, так же как отлично сознавал неминуемость столкновения с ним, знал еще тогда, когда только начинал Ливонскую кампанию. Но знал он и то, что иначе нельзя. Что иначе - уничтожат Русь. А потому уже в январе 1560 г. Грозный отдал своим войскам приказ снова перейти в наступление. Армия под командованием князей Шуйского, Серебряного и Мстиславского взяла крепость Мариенбург (Алуксне). Весной другая русская армия под началом князя Курбского была брошена на неприступный замок Феллин (Вильянди), служивший ранее главной резиденцией магистров ордена. Замок пал 30 августа. Причем победителям досталась почти вся орденская артиллерия вместе с плененным магистром В. Фюрстенбергом... Эти внушительные победы русских войск вновь активно поддержало местное население. Очевидец тех событий писал: «Угнетенный эст скорее согласен подчиниться русскому, чем немцу»[247]. «По всей Эстонии крестьяне восстали против немецких баронов. (Вновь) возникла возможность быстрого завершения войны. Но Адашев и его товарищи не использовали благоприятной обстановки...»[248]
