Кларов Юрий - Арестант пятой камеры
Эта концепция и нашла свое отражение в рисунке. У изображенного на плакате солдата с красной лентой через папаху было усталое, недоуменное лицо. Он явно не мог решить, то ли ему спать, то ли продолжать делать революцию. И винтовка, на которую он тяжело опирался, производила не столько впечатление инструмента борьбы, сколько традиционного посоха странника, кочующего по необъятной России в поисках хлеба и правды.
Но солдат находился тут и в других учреждениях по указанию ревкома. Это заставляло усомниться и в наглядно изображенных художником чертах его характера, и в его мыслях.
И когда «Монах» зашел в кабинет к Стрижак-Васильеву, он долго, точно так же, как Колчак во время допросов, разглядывал этот старый плакат. Солдат на плакате смотрел куда-то мимо эсеровского боевика. Видимо, Малов его не интересовал. Солдату предстояло уничтожить один из последних оплотов контрреволюции в Сибири - каппелевцев. А Колчак и эсеры - они были вчерашним днем…
- Серьезный мужчина, - улыбнулся Малов, но его блеснувшие металлическим блеском глазки не улыбнулись, - Мужичок с ружьем… Лубок времен русской революции..
Он никогда не симпатизировал этому солдату, хотя и заискивал перед ним, перед сиволапым представителем сермяжной Руси, который некогда превратил эсеров в самую массовую партию в стране. «Некогда»… Если бы «Шурик» был поумней и лучше разбирался в политграмоте, «эсеры дела» помогли бы ему скрутить и этого мужичка с ружьем, и тех, кто теперь направлял его руку, - большевиков. «Шурик» бы упивался своим величием, а они осуществляли политику. И все были бы довольны. Но «Шурик», как истый солдафон, привык не столько размышлять, сколько действовать. Административный восторг… Адмирал расстреливал не только большевиков, за что ему, разумеется, нижайший поклон, но и земцев, меньшевиков и даже эсеров. Это свидетельствовало о политической недальновидности «верховного правителя» так же, как и чрезмерное увлечение шомполами, тюрьмами, сжиганием деревень и селений. Шомпол, конечно, важный аргумент в диалоге с народом, и пренебрегать им не следует. Он так же нужен народу, как хлеб, земля, просвещение и свободы. Но перешомполовать все 150 миллионов нельзя. Это мечта. А мечту, даже если она адмиральская, всегда следует соизмерять с реальными возможностями. Между тем «первый гражданин возрождающейся России» был, как выяснилось, пустым мечтателем, пытавшимся вопреки поучениям Козьмы Пруткова объять необъятное. И вот результат: вместо Учредительного собрания в белокаменной Москве, которое создало бы всероссийское эсеровское правительство, - пшик. Адмирал-мечтатель в тюрьме, и упечь его туда помогли большевикам эсеры. Красная Армия очищает Сибирь от остатков войск адмирала, а ревком очищает от эсеров Иркутск. И здесь, в одной из комнат Политцентра, где несколько дней назад обсуждались грандиозные планы создания Сибирской эсеровско-меньшевистской республики, сидит теперь за столом большевик, представитель Сиббюро ЦК РКП (б) Стрижак-Васильев. И он, как мальчишку, требует к себе его - Сергея Малова, одно имя которого вызывало трепет у жандармов и нервную судорогу у контрразведчиков Колчака…
Зазвонил телефон. Стрижак-Васильев снял с рычага трубку.
- Сколько винтовок системы Лебеля?.. Не слышу. Громче… Триста пятьдесят? Очень хорошо… Да, военного специалиста, который знает эту винтовку, я подобрал… Поручик Сотник… Беспартийный, с проэсеровскими симпатиями… Ну, это не мешает ему быть хорошим военспецом, а винтовка, как известно, в РКП (б) тоже не состоит. Обещает обучить за три дня…
Новый звонок.
- Телеграмма Зиминскому ревкому отправлена. Транспорт с оружием в Черемхово чехи пока задерживают, но к вечеру, видимо, добьюсь. Часа через полтора буду у Благожа…
Телефон трещит не переставая. В коридоре гулко ухают тяжелые шаги дружинников. Поминутно открывается и закрывается дверь кабинета. Принес телеграфную ленту дежурный. Его сменила пишбарышня с текстом листовки. Затем - бородатый солдат (точь-в-точь как на плакате). Он сопровождал двух офицеров-политцентровцев, которые изъявили желание сотрудничать с Советской властью. Заглянул коренастый чех из штаба интернационалистов: интернационалисты просили помочь с валенками и махоркой. Явился с жалобой крестьянин: хотел записаться в отряд Каландаришвили, но Нестор без оружия не принимает, говорит: «Кто нэ сумэл сам достат аружие, тот недостоин им пользоваться».
Снова дежурный и снова звонок…
- Тяжеловато бремя власти, Лешенька?
- Ничего… Я же предварительно тренировался,,,
- Где?
- В ссылке, в тюрьме, в эмиграции.
- Пустое… Я там тоже был… Что слышно о Каппеле?
- По-прежнему отступает.
- То есть отступает перед красными на западе и наступает на красных на востоке?
- У тебя, Сережа, еще в Америке проявлялись задатки комментатора.
- У меня много задатков, Лешенька.
- Потому-то тебе и была противопоказана власть.
- Именно поэтому, - согласился «Монах», - Кстати, говорят, что Каппель не стреляет, а вешает…
- Говорят.
- Видно, у него все-таки консервативное мышление.
- Как и у каждого, кто служил Комучу и эсеровской Директории…
- Я лично радикал.
- И поэтому бежишь из Иркутска?
- Поэтому. Только не бегу, а эвакуируюсь. Моя комплекция для бега не подходит. Да и слово какое-то вульгарное. Ты все-таки вульгарен, Леша. По тебе нетрудно заметить, что русское дворянство вырождается.
- Остаться желания нет? - поддразнил Стрижак-Васильев.
- Нет, Лешенька. Если Каппель возьмет Иркутск, он может в спешке не разобраться и повесить меня рядом с тобой. А ежели его разобьют, то вы меня поставите к стенке рядом с ним.
- Куда же держишь путь?
- Во Владивосток. Почти Япония, и медузы разноцветные. Я что-то устал от однообразия цветов: здесь повсюду только красный и белый…
- А ведь мы будем, Сережа, и во Владивостоке. Скоро будем. Что тогда?
- Я шесть лет жил за границей… Поживу еще немного. Отдохну, закончу свое исследование о Форде…
- А потом?
- А потом, когда вот этот мужичок - «Монах» кивнул в сторону плаката, - снова по старой памяти за винтовкой потянется, вернусь… С этим мужичком у вас дружба ненадолго, Алеша. И он нас еще позовет… Вот так, Лешенька! - «Монах» хихикнул. - Прочесть твои мысли?
- Прочти.
- Думаешь ты, Лешенька, о том, что хорошо бы поставить меня к стеночке, и скорбишь, что нельзя. Ты ведь, Леша, мечтатель… вроде «Шурика». Угадал?
- Нет, Сережа. Мы же не любим фейерверков и к стенке ставим только тогда, когда иного выхода нет. А ты… Ты уже все зубы порастерял, Какой вред от тебя? Живи.
- Спасибо, Лешенька. Для того и вызывал?
- Нет, не для того. И думал я вот о чем: зачем тебе теперь склад оружия? Во Владивосток ты его с собой не повезешь, в Америку тем более… А если ты когда-либо и вернешься в Россию, то оружие к тому времени и устареет и проржавеет. Одну услугу большевикам ты оказал, окажи другую…
- О каком складе ты говоришь? - удивился «Монах».
- О тайном складе оружия для твоих боевиков,
- А ты уверен, что он существует?
- Уверен, Сережа. Даже знаю, что он находится на Китайской улице. Не знаю только дома…
- Там, Лешенька, лишь револьверы и бомбы-македонки…
- Хозяйство у нас большое, в нем все пригодится… Какой номер дома?
- Не помню, Лешенька.
- А ты припомни… Когда у тебя поезд отходит?
- Часа через три-четыре.
- Вот видишь. Надо торопиться. А то долго припоминать будешь и на поезд опоздаешь…
- Арест, Лешенька?
- Нет.
- А что же?
- Вечер воспоминаний,
«Монах» усмехнулся.
- А вы кое-чему научились, Лешенька…
- Научились, Сережа… Ну как, припомнил?
- Будто бы…
- Ну-ну.
- Если не изменяет память, бывший дом полковника Рачкова, в подвале, под кухней. Там студент Глебов, он знает…
- Покажет и шуметь не будет?
- Мы свое пока отшумели…
Стрижак-Васильев вызвал дежурного и приказал направить наряд в дом Рачкова.
- Пусть мне оттуда позвонят.
- Будем прощаться, Лешенька? - спросил «Монах», когда дежурный вышел из кабинета.
- Не терпится медузами полюбоваться? Посиди еще немножко, сделай милость. Бог знает, когда в следующий раз свидимся…
Через полчаса старший наряда сообщил Стрижак-Васильеву, что в подвале обнаружены два ящика с браунингами и один ящик с бомбами,
- Вот теперь все вопросы решены.
- Кроме одного, - сказал «Монах», поднимаясь с кресла.
- Какого же?
- Стреляет Каппель или вешает?
- Ах вон что! Извини. Постараюсь уточнить. Сообщу тебе во Владивосток.
- Буду весьма признателен, - сказал «Монах»,
- Пустое! Долг платежом красен.
- Обниматься на прощанье не будем?
- Пожалуй, не стоит.
- Я тоже так думаю, - сказал «Монах» и вышел из кабинета. И как только дверь за ним закрылась. Стрижак-Васильев забыл о его существовании.
