Сергей Лавров - Мултанское жертвоприношение
— Тогда подзови этого рыжего хама-сотского, который на меня все скалится, и скажи ему от моего имени, что приставу и волостному старшине в Старом Трыке известно, куда мы поехали. Ежели через три дни мы не воротимся, то нагрянет сюда полицейская команда для нашего розыску, и им тут всем крепко не поздоровится. Да покрепче скажи, повнушительнее, чтобы уразумел, да Петьку тут обижать не вздумал! А то что-то рожа мне его плутоватая не нравится! Не умыслил бы в наше отсутствие чего!
Припугнув наглого сотского, Кричевский, одолеваемый тревогой и недоверием к вотякам, ушел с улицы в избу. Петька сидел в горнице босой, сунув ноги в меховые бахилы, принесенные ему Анной, и строчил свои путевые заметки. Полковник дал ему один из своих револьверов и заботливо сказал:
— Петруша! Ты на ночь клади его в головах, чтобы рукой мог сразу достать. Но так, чтобы мимо тебя никто более не мог бы дотянуться. Двери накрепко запри, да кочергой заложи изнутри, у окна не садись, а ложись лучше спать. Да, бабу эту выгони на двор ночевать, чтобы не пустила кого лихого ночью.
— С чего это? — вылупил репортер круглые зенки в очках. — Мне одному скучно будет! Вы себе в лес идете развлекаться, а я тут должен мух бить?! Мне пока что колдовство медведя-оборотня без надобности!
— И тебе уже разболтал этот иезуит?! — возмутился сыщик. — Я на него кляузу самому обер-прокурору Священного Синода накатаю! За клевету!
К обеду сборы были закончены, и обстоятельный проповедник слова Божьего, хоть и верил в покровительство всевышнего, в десятый раз проверил укладку провизии, запасов воды, спичек, каких-то пузырьков и порошочков из своей миссионерской аптеки, размещая все аккуратно в двух самодельных берестяных коробах с лямками и крышками. Прозвучала краткая напутственная молитва — и Кричевский попытался взвалить на плечи больший пестерь. И тотчас осел, скривился: больное колено хрустнуло, дало о себе знать. Рыжая нечесаная Анна, убиравшая со стола остатки трапезы, сочувственно покачала головой, загомонила, протягивая сыщику какую-то длинную тряпицу наподобие подвязки.
— Чего ей надо? — огорченный неудачей и столь явно выказанной слабостью своею, проворчал полковник, страдая еще от боли.
— Она говорит, что туно-гондырь непременно поможет тебе, — пояснил монах.
Сказав это, невысокий щупленький слуга Божий отстранил плечистого сыщика, подсел ловко под лямки тяжелого берестяного короба и сноровисто, без натуги и кряканья, поднял его на спину. Кричевский только изумился молча и покорно поднял пестерь полегче.
— Ну, вы прямо как две Маши из сказки! — улыбнулся Петька. — Не садись на пенек, не ешь пирожок! Эх, жаль, пластинки кончились, а то бы я вас зафотографировал!
Теперь, когда час расставания с друзьями настал, ершистый журналист заметно нервничал.
Они взяли загодя заготовленные высокие посохи, чтобы щупать дорогу в темноте и в болотистых местах, засунули за пояса навостренные топоры, вместе прошли к околице, и рыжая хозяйка с ними. Посереди улицы, у дома сотского, стояли кучкою вотяки, смотрели им вслед из-под ладоней горбушкою. Рыжие волосы их ярким пятном выделялись посередь зеленых трав и черных смоленых срубов.
Пожали руки, расцеловались и, неся в себе горькую тревогу разлуки, вошли тропою в лес — точно в омут с головою нырнули.
— Куда идем-то, поводырь? — по возможности весело спросил Кричевский. — Дорогу хоть знаешь?
— Анна сказала — надо идти по тропе до священного дерева, а там найти медвежий лаз в зарослях, — не оборачиваясь, отозвался с натугою монах. — Звериная тропка и должна привести к оборотню.
— Хорошо бы засветло найти логово, — сказал сыщик. — Как думаешь, брат Пимен, он днем спит?
— Думаю, что спит, — отозвался его спутник. — Днем в лесу теплее и безопаснее. Ночью холодно, и хищники на охоту выходят.
— А сколько до его берлоги ходу, как полагаешь? Я думаю, раз он деревню часто навещает, стало быть, за полночь должен успевать к себе в логово воротиться! Значит, и мы до заката можем до него добраться!
— Человек предполагает, а Господь располагает, — рассудительно сказал монах.
— А костер у него есть, как полагаешь? — снова спросил Кричевский, обуреваемый мыслями о скорейшей поимке чудовища. — Ты табачного зелья не употребляешь, у тебя на дым нос должен быть чуткий. Нюхай — вдруг запах костра учуешь.
— Не думаю, что есть у него костер, — отозвался монах, прыгая с кочки на кочку, точно огромный горбатый кузнечик. — Костер надобно стеречь, иначе он погаснет. Ежели он один живет — сие невозможно.
— Это ежели один, — согласился Кричевский, и вдруг призадумался. Прежде такая мысль не приходила ему в голову, и теперь заставила на ходу менять планы свои насчет легкой поимки оборотня.
Шли они долго, устали. В коробе за спиною сыщика шевелился, скреб лапами спеленатый жертвенный петух. В пестере неутомимого монаха икал и хрюкал поросенок.
— Давай я теперь впереди пойду, что ли, — сказал Кричевский, глядя, как брат Пимен, покрывшись бисеринками пота, раздвигает густые ветви и придерживает их, чтобы не били они сыщика по лицу. — Или, может, привал устроим?
Монах на секунду остановился, оглянулся, смахнул с осунувшегося лица липкую паутину — и наградил приятеля лучистой спокойной улыбкой своею, от которой делалось на душе тотчас теплее.
— В лесу, Костинька, со всех сторон опасность подстеречь может, — сказал он. — Тебе за мною проще идти, потому как ногу тебе следует беречь. Подвернешь ногу — и пиши пропало. Я тебя отсель неделю выволакивать буду. И, между прочим, на позади идущего чаще нападают, потому как спина открытая.
— А кто нападает-то? — спросил Кричевский, невольно втягивая шею в плечи и оглядываясь. — Волки?
— Волки зимою только опасны, — отвечал неутомимый странник Божий, продолжая путь по лесным чащам. — Сейчас им пищи Господь дает в достатке и без нас, грешных, хотя всякое случается. Рысь еще может броситься сверху, потому как близорукостью страдает, а пуще всех опасностей — медведь. Он еще жиру не нагулял, голодный после спячки, злой. Может заломать за просто так, за то, что на его землю пришел. Одно слово, «хозяин»!
— А если на дерево залезть?
— От медведя на дереве не убережешься, — сказал монах. — Он и в воде достанет, ежели осерчает, и в чистом поле догонит — бегает быстрее иной лошади. Знаю я случай, когда охотник имел в одном стволе жакан медвежий, а в другом мелкую дробь на уток. Встретил медведя, ударил жаканом, да не убил, ранил только. Выстрелил тогда дробью в морду ему — и ослепил, а сам ружье бросил и на дерево влез. Только медведь его по запаху нашел, взобрался за ним и задавил. Подранки — страх как для человека опасные. Местные охотники, ежели сразу не убили, ходят за таким медведем хоть неделю, пока не добудут зверя. Нельзя такого в лесу бросать — на пастухов, на баб-ягодниц нападать станет. Очень злопамятный зверь.
— Так что ж делать, коли медведя повстречаем? — спросил сыщик. — Револьвером его не проймешь ведь?
— Молиться, — смиренно и спокойно отвечал брат Пимен.
II
Посередь небольшой лесной поляны, поросшей изумрудной, еще не пожухлой травой, красовалась огромная раскидистая липа, полная цвета, насыщавшая воздух вокруг медовым запахом, привлекая сонмы лесных пчел и мохнатых шмелей, один из которых едва не укусил Кричевского в щеку. Нижние ветви ее увешаны были большими скотскими мослами, объеденными до черноты лесной мошкою, а в развилке красовался, скаля зубы, лошадиный череп. Прежде такая картина произвела бы на полковника мрачное и удручающее впечатление, но теперь он уже притерпелся к языческим жертвенникам и не находил их местом опасным и чем-то из ряда вон выходящим.
Путники с наслаждением сбросили с плеч долой тяжелые пестери, раскрыли их, проверили живность, и монах занялся приготовлением немудреной трапезы.
— Давай я помогу тебе, — предложил полковник. — А то неловко как-то, будто ты мне прислуживаешь.
— Служить ближнему — назначение наше, — улыбнулся тот. — К тому же мне просто приятно тебе помочь.
— Я бы так не смог, — признался Константин Афанасьевич.
— Так потому ты и не монах! — засмеялся брат Пимен. — Это не всем дано, как любой дар. Господь мудр: представь, если бы все сделались в одночасье чернецами да черницами? Эдак бы и род людской на земле пресекся! Кстати, я все хочу передать дочери твоей благословение свое, да вот этот крестик.
Он запустил руку во внутренний карман подрясника, достал, перекрестил и протянул сыщику завернутый в чистый лоскут маленький изящный нательный крест. Кричевский растрогался, принял дар с благодарностью, вспомнил вдруг с такой теплотой о близких своих, будто они рядом стояли.
— Знаешь, Васька, — сказал он, называя монаха его прежним, мирским, детским именем, — я с тобою будто ближе к Богу становлюсь.
