Иван Любенко - Киевский лабиринт
А вот с разведкой дела не улучшались. И хотя в самом начале 1916 года Генеральный штаб понял необходимость подчинения себе всей глубокой разведки, решение по этому вопросу было принято лишь в июне 1917 года, когда в стране уже начался процесс распада государственного управления. Правда, стоит отметить, что Генеральный штаб получил в свое распоряжение около сорока вполне самостоятельных разведывательных организаций, в каждой из которых насчитывалось от пяти до пятнадцати и даже до двадцати шести человек, а также почти четыреста пятьдесят отдельных агентов. И только Кавказский фронт, в силу специфичности территории и находящегося там населения, сохранил за собой право осуществления самостоятельной разведывательной деятельности.
Однако все это случится через год. А пока сорокаоднолетний полковник весьма недурной наружности — с тонкими усиками, пронзительным взглядом, прямым носом и волевым подбородком — пил квас и курил папиросы, раздумывая над тем, как бы переложить на подчиненных хотя бы часть неприятных задач.
Вообще-то Корней Ильич в контрразведке оказался по воле случая. Еще два года назад он служил военным атташе в Персии и занимался исключительно разведкой. Но с началом войны работы в Тегеране прибавилось. На его счастье, в иранскую столицу прибыл посланник МИДа по особым поручениям Клим Пантелеевич Ардашев. Статский советник не только дал полковнику несколько дельных советов, но и помог выпутаться из весьма щекотливой ситуации. К тому же в рапорте на имя своего непосредственного начальства полковник без лишних церемоний присвоил себе львиную долю заслуг Ардашева, раскрывшего жестокое убийство второго секретаря российского посольства.
Но война шла, а кадров для военной контрразведки не хватало. Не спасали и принятые на службу офицеры жандармерии. Вот тогда-то и предложили успешному офицеру сменить род деятельности и возглавить контрразведывательное отделение всего Юго-Западного фронта. «Киев — не Тифлис, и уж точно не Тегеран», — недолго думая, рассудил полковник и дал согласие. Жаль только, что за прошедший год его отделение отличилось лишь единожды. Зато как! Штабс-капитану Авилову, подчиненному полковника, удалось разработать систему распознавания поддельных документов, коими снабжались германские лазутчики, переходившие линию фронта под видом беженцев. Не имея настоящих бланков, немцы использовали оттиски подлинной печати с какого-либо документа и тщательно срисовывали ее на пергаментную бумагу, наложенную на оттиск. Делалось это, как правило, литографической краской. Затем полученный рисунок переводили на ленту шапирографа[31] и уже оттуда — на бланки фабрикуемых документов. Внимательный офицер заметил, что такой оттиск не поддается копированию через копировальную бумагу и его очертания нечеткие, расплывчатые. Благодаря этой методике, контрразведчикам удалось обезвредить немалое количество шпионов.
Но и просчетов у Кукоты хватало. К тому же их всегда помнят дольше, чем успехи. И потому те небольшие достижения, о которых он докладывал наверх, не имели для военной карьеры полковника решающего значения. Последние два месяца его все чаще критиковали и оценивали службу на дохлую «тройку».
Белый как снег лист бумаги лежал перед офицером и ждал, когда в светлой голове серхенга[32] родятся хоть какие-нибудь идеи. Кукота смело окунул перо в чернильницу и вывел:
«План мероприятий контрразведывательного отделения Юго-Западного фронта на июль 1916 года».
Но дальше писать было нечего… Он вздохнул, положил перо на прибор, вынул из серебряного портсигара папиросу и закурил. Длинная струйка дыма потянулась к потолку. Мысли о деле, как зайцы, разбежались в разные стороны, зато нахлынули воспоминания минувшей ночи… «Ах, эта модистка-проказница! Чертовка. Такое вытворять!..» — сладко припомнил он и прикрыл глаза.
Из полусонного забытья вывел стук в дверь. Появился адъютант.
— Господин полковник, к вам… некто Ардашев. Говорит, что вы знакомы.
— Кто-кто? — Кукота удивленно вскинул брови.
— Господин Ардашев, из МИДа. Просит аудиенции.
— Да-да! Пусть войдет! — встав из-за стола и пригладив набриолиненные волосы, начальник отделения сам двинулся навстречу гостю.
— Неужто это вы? Дорогой мой, Клим Пантелеевич! — воскликнул хозяин кабинета и протянул руку. — Рад! Положительно рад встрече!
— Взаимно, Корней Ильич, взаимно, — ответив на рукопожатие, сдержанно вымолвил гость.
— А вас теперь не иначе как «превосходительством» величать? Небось уже и действительного получили? Да? — с едва слышимой ноткой зависти осведомился Кукота.
— Нет. Все так же — статский советник. До действительного, видимо, уже не дорасту. Поздно.
— Бросьте скромничать, Клим Пантелеевич. С вашими способностями — это пара пустяков. Что вам стоит раскрыть два-три громких преступления в высших, как говорится, кругах? И все. Вот и новый чин. — Он указал на кресло: — А вы присаживайтесь, мы сейчас коньячку, а? Не возражаете?
— С удовольствием.
— Вот и славно. Правда, у меня не мартелевский, не такой, каким вы меня в Тегеране потчевали, но все равно неплохой, довоенный… Из старых, как говорится, запасов… А как мы у вас на айване[33] сиживали? А? Хамаданские персики, виноград тибризи, наринжи…[34] и теплая арака, — он поморщился, — гадость, согласитесь, несусветная.
— Насколько я помню, вы предпочитали коньяк?
— Это да, это да. Люблю, как говорится, грешным делом…
Полковник достал из шкафа бутылку шустовского коньяку и распечатал шоколадку фабрики Абрикосова. Налил две рюмки.
— Ну-с, как говорится, шерифэ![35]
— Шерифэ! — улыбнулся Ардашев и, сделав несколько глотков, поставил рюмку на столик. Кукота, верный своей привычке, выпил коньяк залпом, как водку.
— Однако как вас сюда занесло? Вы же, насколько я знаю, все там же обретаетесь, на Певческом мосту?[36] — откинувшись в кресле, спросил офицер.
— Я здесь в гостях, у родственников жены. Но вы правы: живу в Петрограде, но и в Ставрополе дом не продал. Вот закончится война, и вернусь в родной город.
— Послушайте, неужели вы и правда в это верите?
— Во что?
— Что эта кровавая свистопляска закончится так же, как и началась?
— Но все войны когда-то заканчиваются.
— Все — да, но не эта. Война в России — больше чем просто война. — Полковник снова наполнил рюмки. — Последствия ее непредсказуемы. Вернее, непредсказуем русский мужик, которого хотел образумить Столыпин. Хотел, да не успел. Не дали… Очень уж боялись, что Петр Аркадьевич всю чиновничью нечисть перетрясет. Вот и убили. Но, как говорится, земля ему пухом. — Он вновь выпил залпом и нервными толчками затушил в пепельнице папиросу.
— А вы, я вижу, сменили одно ведомство на другое?
— А почему нет? Кто лучше бывшего шпиона знает, как поймать шпиона? — хохотнул офицер. — Никто.
— В этом вы правы.
Кукота махнул рукой.
— Предложили — согласился… Однако, — он внимательно посмотрел на статского советника, — вы ведь, как я понимаю, не просто так пожаловали?
— Лучше бы было «просто так». Но вы, Корней Ильич, к сожалению, правы: дело у меня важное и находится в сугубой вашей компетенции. Позвольте начать с конца. Так мы сэкономим уйму времени…
…Беседа закончилась через час. Едва проводив гостя, Кукота сел за стол и, промокнув платком пот со лба, принялся за начатый план. Теперь перо летело по бумаге голубем.
26. Нежданные новости
7 июня 1916 г., вторник
IУтро в доме Могилевских началось неожиданно: раздался телефонный звонок, после которого Терентий Петрович вышел к завтраку раздраженный.
— Что-то стряслось? — осведомилась Елена.
— Да так, неприятности… Войцех Станиславович звонил. Груз из-за границы, который должен был оказаться на здешней таможне еще шестого числа, в понедельник так и не прибыл, — усаживаясь за стол, объяснил он и налил из самовара чашку горячего чая. — Такого еще никогда не случалось… Веспазиан Людвигович сегодня утром отправился на таможню, пытался что-нибудь выяснить. Но ничего конкретного ему не сказали. Да и откуда им знать здесь, в Киеве, что произошло в Одессе? Они лишь предположили, что весь товар задержан… Это и ежу понятно.
— Война, — философически заметила Вероника Альбертовна и придвинула к себе розетку с вишневым вареньем.
— Это так. Но убытки могут быть колоссальными. Я только что получил хороший заказ для армии.
— И что же в таком случае ты собираешься делать? — намазывая масло на хлеб, поинтересовался Клим Пантелеевич.
— А что я могу? Остается только надеяться на Кульчицкого. Управляющий велел ему выезжать в Одессу первым же поездом. Он уже в дороге. Пусть разбирается.
