Алексей Поярков - Ликвидация. Книга первая
— За шо делаете такой вывод?
— Поверхность кожи не разорвана газами и несгоревшим порохом… Видимо, пытались сымитировать самоубийство, правда, очень топорно и коряво. Прибежала домработница генерала. Преступник погнался за ней и убил выстрелом в затылок. Потом убил жену Воробьева…
—– Ишь ты, — заметил Гоцман с непонятной интонацией. — Рассказываете, как сами следователь…
— Я человек новый. Субординации не знаю…
— Та вы не обижайтесь, — улыбнулся Гоцман, — я версии прокатываю. А почему самоубийство?
— Воробьев убит из пистолета ТТ, который лежит аккуратно рядом с телом… И стреляная гильза рядышком. Калибр, как вы знаете, 7,62. А жена и домработница убиты из «парабеллума», калибр 9 миллиметров…
— И в гильзах соображаете?
— Я все-таки больше семи лет в армии, — заметил Арсенин.
Гоцман прошелся по кухне, обдумывая услышанное.
— У Воробьева там на столе документ лежит. Шо за документ?
— Извините, я в чужие бумаги не заглядываю, — сдержанно отозвался Арсенин.
— Рапорт, — подал голос Кречетов. — Рапорт с просьбой перевести в Казанский военный округ. Я успел поглядеть.
Дверь в кухню распахнулась. На пороге возник молодой лейтенант МГБ. В нем Гоцман узнал того самого офицера, который пытался отобрать у Мишки Карася подаренные Жуковым часы.
— Товарищ Арсенин! Пройдемте, пожалуйста, со мной…
Дверь за Арсениным закрылась. Слышно было, как часовой переступил с ноги на ногу, звякнув оружием.
— И вам теперь намылят холку, — усмехнулся Гоцман, обращаясь к Кречетову. — И нам до компании.
— Смотрите, какая интересная штука получается, — пропустив слова Гоцмана мимо ушей, задумчиво заговорил майор. — Поздним вечером, докладывая у Жукова, я предложил ввести суточные пароли на всех складах. Через четыре часа некто капитан Есюк пытался получить оружие. Прокололся на этом пароле, но с боем вырвался. А еще через два часа убивают окружного интенданта и его семью. При этом он пишет рапорт о переводе в другой округ…
— Думаете на Воробьева? — Взгляд Гоцмана сделался острым. — Так он же сам эти пароли вводил!..
— Вот-вот. Пароль сообщники не знают. Вляпываются. Терять им нечего, они бьются до последнего. Их уничтожают. И получается, что банда расхитителей уничтожена. А Воробьев уплывает в Казань. Чистеньким…
Кречетов спрыгнул с подоконника, зашагал по кухне.
— Но не вышло… Бандитам удалось вырваться. А через два часа они отблагодарили товарища генерал-лейтенанта и его семью.
— А на кой к тому изображать самоубийство?
— Не хотели вешать на себя еще одно дело, — предположил следователь.
Гоцман недоверчиво вытянул губы.
— Ну, сам подумай. — В азарте Кречетов не заметил, как перешел на «ты». — Дом ломится от ценных вещей, а не взяли ничего.
— Той капитан Есюк как выглядел?..
— Усатый, крепкий. Сидел рядом с водителем грузовика, отстреливался из «парабеллума». И хорошо, кстати, отстреливался, в смысле, пятерых солдат охраны положил на месте… Небольшой шрам на виске.
— От здесь? — Палец Гоцмана коснулся виска.
—Да.
Гоцмана удовлетворенно кивнул.
— И все равно шо-то оригинальное совпадение, — произнес он. — Генерал пишет рапорт о переводе в другой округ, оставляет его на столе — и тут же, как по заказу, приходит убийца…
— Хочешь сказать, что Воробьев написал этот рапорт под прицелом пистолета? — с сомнением спросил Кречетов. — Чтобы… мы вот сейчас на него и подумали?..
— Ты в лицо ему смотрел, Виталий?.. — Этим вопросом Гоцман дал понять Кречетову, что принял его обращение на «ты».
— Не успел, — вздохнул тот, — глянул только бумагу на столе. А что?..
— А то, что лицо у покойного искажено страхом, — покачал головой Давид. — Точнее, ужасом. Напугали его сильно… Наверняка сначала убийца застрелил его жену и домработницу, потом, приставив пистолет к виску, заставил написать этот рапорт. А уж потом, под дулом, заставил пересесть в кресло и уж тогда убил. И не из собственного «парабеллума», как женщин, а из генеральского «тэтэшника»…
— Ага, — в тон ему заметил Кречетов, — значит, раздаются два выстрела, потом Воробьев некоторое время соображает, что от него требуется, ищет бумагу, ручку, подбирает слова, пишет, пересаживается в кресло… На все это уходит минут семь как минимум. За это время сюда сбежалось бы полдома. А соседи вызвали милицию, между прочим, услышав один-единственный выстрел.
— Есть такая полезная штука — глушитель — вздохнул Давид. — А соседи услышали ТТ, из которого был убит сам генерал.
…Над 8-й станцией Большого Фонтана с еле слышным шумом проносились рано проснувшиеся стрижи. Ветер донес с моря басистый пароходный гудок. Васька Соболь, высунувшись из-под поднятого капота «Опеля» и вытирая тыльной стороной замасленной руки пот со лба, прищурился в ту сторону. Наверняка это красавица «Украина», бывшая румынская «Бессарабия», ведомая известным всей Одессе капитаном Маном, шла в Севастополь… Роскошный, говорят, пароход. Эх, прокатиться бы!..
— Ну шо? — Из кустов, застегивая ширинку, возник Якименко. — Мы будем ехать? Или откроем лавочку «На похороны — не торопясь»?
— Та я ж говорил, — снова ныряя под капот, отозвался Соболь, — не надо было румын отправлять. Тут и карбюратор надо промывать, и ремень натягивать!.. С ними мы б уже ехали!
— Василий, если ты немножечко не знаешь, то я тебе отвечу… — Якименко присел на подножку «Опеля», крепко зевнул, помотал головой. — Те румыны таки арестованные, а не бесплатный наемный труд. Где ты целую ночь смотрел, если у тебя ремень и карбюратор?
— Так я ж вчера Давиду Марковичу показывал, шо мне ремонт нужен! Нашему «Адмиралу» восемь лет, к примеру, шоб он был здоров! Эх, Фима был бы жив, так он мне запчасти мигом достал бы…
— Восемь лет, восемь лет… Да хоть восемнадцать!.. Горобцам ты дули показывал! Показывал он…
Раздраженно высморкавшись, Якименко рывком распахнул заднюю дверцу.
Из машины медленно вылезли Тишак, рыжий веснушчатый младший лейтенант Саня и Седой Грек — все с заспанными, помятыми лицами.
— Шоб через час был как штык вместе с «Адмиралом», понял?! — напутствовал Якименко Ваську. — А мы на трамвай. Потому шо у него хоть карбюратора нету…
Якименко, Тишак и Саня, обступив Грека, медленно двинулись к ближайшей трамвайной линии. Человека, который наблюдал за ними с недалекого холма, укрывшись в густом кустарнике, никто не заметил.
Трамвай № 18, на который они не успевали, был самым обычным одесским трамваем. Вернее, не одесским, а бельгийским, поскольку сделали его в Бельгии, но за столько лет пребывания на юге трамвай стал настоящим одесситом. Он привык к тому, что половины боковых стекол в вагоне нет, что номер, когда-то живописно выведенный на передней стенке, почти напрочь выгорел под одесским солнцем, что вместо положенных шестидесяти человек в вагон набивается минимум сто, и это еще счастье. Словом, он много чего повидал за тридцать пять лет жизни в городе Одессе…
Четверо людей, решительно на него опаздывавших, резко наддали и ввинтились в открытые по случаю жары задние двери уже на ходу. В вагоне стоял крепкий запах жареной рыбы, зелени, пива и пота. Негодующе поскрипывала у кого-то в мешке свинья. Активно перемежая свою речь оборотом «ты меня понимаешь?..», один из пассажиров рассказывал соседу, как ужасно обидели Эльзу Яновну, подселив к ней в приказном порядке офицера и распорядившись с него брать за постой не больше десятки — это когда нормальные цены на квартиру от тридцатки и выше, а Эльза Яновна всю ночь рыдала и не давала спать всему двору. Молодой голос с завистливой интонацией жаловался: «Представляешь, Динке Фруминой уже персональную выставку разрешили!.. Не, я все понимаю, она талант, и у нее мазок и колорит, и вообще Муцельмахер не взялся бы за кого попало. Но я ж не понимаю, кому сейчас нужны ее пейзажи?.. Она всю войну просидела в своем Самарканде, и уже выставляется!..»
Ловко лавируя между людьми, Якименко склонился над юной парочкой, вольготно устроившейся на продольной деревянной скамье, и помахал удостоверением:
— Освободите, будьте ласковы…
Парочку как ветром сдуло. На свободные места затылками к окну втиснулись Саня и Тишак, с двух сторон зажавшие арестованного Грека. Якименко навис над ними, держась за треугольную ручку.
Через секунду его дернули за полу пиджака. Обернувшись, Леха увидел приятную даму лет пятидесяти, обладательницу черных усиков и зычного голоса. Под мышкой она держала завернутого в старый номер газеты «Пищевик» палтуса.
— Мужчина, скажите, а шо, Седой Грек оказался не тот человек? —• на весь трамвай осведомилась она. — Не, я просто спрашиваю!
