Кэрол Макклири - Алхимия убийства
В связи с шарфом возникает вопрос: если он пытается скрыть свою личность, зачем привлекать внимание к себе тем, что ассоциирует его с радикалами? Ответ, конечно, прост: это Монмартр, а не Нью-Йорк. Надеть что-либо красное — на Холме это показатель определенного стиля одежды, как носить часы на золотой цепочке на Уолл-стрит.
Он останавливается и оборачивается, словно ищет кого-то. Чтобы не встретиться с ним глазами, делаю вид, будто слушаю одетую в лохмотья девушку, которая с кошкой на руках поет грустную песню о жизни на улице.
Ночью под луной
Я брожу по набережной Сены.
Под мостом за несколько су
Я продаю любовь кому попало.
Когда нечего есть,
Я иду по безлюдной улице.
Куда глаза глядят.[7]
Я имела возможность стать его очередной жертвой, но моя смелость улетучилась. Приходится убеждать себя, что я проделала весь этот путь не для того, чтобы праздновать труса. Собравшись с духом, с улыбкой шлюхи на губах поворачиваюсь в его сторону, но он уже ушел. Девушка, певшая грустную песню, обращается ко мне, когда я собираюсь ринуться за ним в погоню.
— Вот. — Она достает из шляпки собранные ею жалкие гроши. — Возьмите это и не торгуйте собой сегодня ночью.
Я признательно улыбаюсь и убегаю, согретая ее благотворительным жестом. Убеждена, что люди, пережившие невзгоды и лишения, с большей охотой делятся тем немногим, что у них есть, чем те, кто живет в достатке.
Увертываясь от мушкетеров в ярких красных камзолах и шляпах с перьями, я не спускаю глаз с человека в черном. Какое странное место для слежки за убийцей среди мирского и гротескового: здесь Сократ с кубком болиголова, обезглавленная Мария Антуанетта под руку с палачом в черной маске, несущим ее голову, держащиеся за руки Элоиза и Абеляр, на шее которого на веревке болтаются два шара. Моя воспитанность не позволяет предаваться размышлениям о символизме этих шаров.
Какой-то пьяный, одетый как елизаветинский аристократ, лезет ко мне обниматься, и я бью его по рукам. Женщина не крепкого телосложения, но выросшая в небольшом городишке в компании шести братьев, я научилась давать отпор приставалам.
— Шлюха. — Произношение выдает англичанина.
Я быстро отхожу в сторону от болвана, скрывая веером довольную улыбку. В моем родном городе за такое обращение с женщиной его бы отделали за милую душу. Но в эту ночь в Париже оскорбление не задевает меня, потому как я испытываю удовлетворение, что мой маскарад удался.
Справа от меня раздаются крики, и бутылка шампанского летит в запряженную четверкой лошадей повозку, въезжающую на площадь. Стоящие на ней мужчины и женщины кричат:
— Мы требуем хлеба! Мы требуем свободы! Смерть тем, кто отказывает в этом народу!
У них красные шарфы радикалов. Судя по бранным выкрикам, раздающимся в ответ из толпы, это анархисты, которые подстрекают к насилию ради лучшей жизни.
Эти призывы всколыхнули воспоминания. Годы моей юности были отмечены забастовками, увольнениями рабочих и расправами над ними. Мне не хочется думать о том, что ждет семьи, когда закрываются заводы и рабочие оказываются на улице. Потеря работы чревата одним последствием: отчаянием. Голод — нередкое явление.
В эти трудные времена растут ряды анархистов. Их цель — дезорганизовать управление страной посредством террористических актов и убийства государственных деятелей. Они считают, что, если будет нарушено нормальное функционирование органов власти, народ станет управлять в утопическом обществе.
Хотя мои симпатии на стороне рабочих, я не одобряю насилие. И я вижу, что эти анархисты намеренно взывают к не той толпе. Те, кто сейчас веселится, — не выгнанные с заводов рабочие, страдающие от того, что голодают их дети, а буржуа, которые каждый день едят мясо и пьют за столом вино. Радикалы объявились здесь не для просвещения народа, а для того, чтобы сеять смуту.
Отступив назад, чтобы пропустить человека на ходулях, я налетаю на толстого индийского махараджу и роняю веер.
Когда я наклоняюсь, чтобы поднять его, что-то упирается мне в спину.
2
От неожиданности я застываю на месте. Посторонний предмет отнят, и я распрямляюсь под чей-то хохот.
Прикрыв лицо веером, я оборачиваюсь.
Человек с английским акцентом, назвавший меня шлюхой, ухмыляется. В руке у него трость, которой он ткнул меня в спину. Три его приятеля, все одетые в елизаветинские костюмы, находят эту выходку забавной. С большими животами вся четверка похожа на карикатуры шекспировских актеров.
Во мне кипит злость, и я трясусь как Везувий перед извержением. Будь у меня нож, всадила бы его обидчику в сердце.
— Она должна ублажить всех нас, — говорит один из друзей моего обидчика.
Ублажить всех их! Эта свинья предлагает переспать с ними.
Камзол моего обидчика достает лишь до талии его обтягивающих рейтуз. В нижней части живота бугрится его причинное место. Уставившись на это возвышение, я стараюсь сдержать ярость.
Вдруг между нами встает какая-то женщина и хватает за руку моего противника.
— Милорд, возьмите меня, милорд! — Настоящая проститутка, одна из тех, что давно распростились с невинностью. Она произносит слова по-английски — минимумом этого языка владеет большая часть уличных женщин. Милордом здесь называют любого мужчину с другого берега Ла-Манша.
Мой противник грубо отталкивает ее и подходит ближе ко мне.
— Ты получишь десять франков за нас четверых.
Его друзья разражаются смехом.
Я стою как вкопанная, в полной растерянности. Мне доводилось бывать в разных переделках, я отбивалась от пьяных и опрокидывала столы на сутенеров, но никто не поднимал на меня руку.
Пьяно раскачиваясь из стороны в сторону, как корабль в море, он так близко подходит ко мне, что я чувствую перегар от виски. На мгновение я вижу перед своими глазами жестокого человека, за кого, овдовев, вышла моя мать, за этого вечно пьяного мерзавца, который бил ее и удовлетворял похоть в присутствии нас, детей.
— Ты слышишь? Десять франков за нас четверых.
Его приятели корчатся от смеха.
Черт ткнул меня в бок, и я вплотную подхожу к «милорду», все еще держа перед лицом веер. С дрожью в голосе спрашиваю:
— Вы хотите чего-нибудь погорячее, мсье?
— Да-да! — Он издает стон и причмокивает.
Я брызгаю кислотой из спринцовки ему на выступ ниже толстого живота.
Широко раскрытыми глазами он смотрит на мокрое пятно между ног.
— Сука! — Он бросается на меня, но я отступаю в сторону, и он отлетает от Аттилы, предводителя гуннов. Я увертываюсь и бросаюсь бежать сквозь толпу, слыша его вопли — кислота таки промочила ткань брюк до интимных частей тела. Горничная в гостинице заверила меня, что кислота не вызывает ожогов, но в данный момент я надеюсь, что поджарила ему яичницу.
Да черт с ним. Боюсь, я потеряла человека в черном.
Потом я замечаю его в толпе. Он останавливается, смотрит на трех проституток у стены кабаре и жестом подзывает ту, которая стоит посередине. Когда она быстрым шагом идет к нему, сразу видно, что она настоящая представительница древнейшей профессии — ее выдает вульгарность, присущая жрице любви. Бедняжка и не подозревает, что плата ей будет включать и ее жизнь.
Не зная, что делать дальше, я наблюдаю за тем, как они уходят. Будь у меня доказательства, которые приняло бы правосудие, я позвала бы полицию, чтобы его арестовали.
Дорогу мне преграждает Клеопатра со змеей вокруг шеи. За египтянкой идут нубийские рабы, подозрительно похожие на французских чистильщиков сапог. Подпрыгивая, чтобы не потерять из виду объект наблюдения, и сожалея, что я ростом не метр восемьдесят, а всего чуть за полтора, пробираюсь сквозь толпу.
Те двое идут по направлению к «Мулен Руж». Мужчина оглядывается и смотрит в мою сторону, а я чувствую, что мурашки опять бегают по всему телу.
Нырнув в группу людей, окруживших двух девиц, отплясывающих канкан под аккомпанемент уличных музыкантов, я не спускаю глаз с человека в черном и проститутки, когда они остановились, чтобы посмотреть на акробатов.
Танцовщицы высоко вскидывают ноги под восторженные крики мужчин, демонстрируя кружева на нижних юбках. Мне сразу становится ясно, что девицы не только показывают голые ноги — под нижними юбками у них ничего нет.
Вот такая она — реальность! Женщины демонстрируют свои интимные места, в то время как мужчине дозволено видеть немного кружев повыше лодыжки. А мужчины? Меня всегда изумляет, как взрослые мужи превращаются в юнцов, когда видят немного обнаженного тела не у жен, а у других женщин.
Человек в черном и проститутка входят в «Мулен Руж», а я бросаюсь через середину круга, вылетаю с противоположной стороны и бегу к кабаре, недоумевая, что им там делать. Зачем ему понадобилось вести ее в самое многолюдное заведение на Монмартре? Оно открылось всего несколько недель назад, а о танцевальном представлении с канканом, поставленном Шарлем Зидлером, в Париже только и говорят. Не очень-то подходящее место для убийства проститутки.
