Дункан Кайл - Комиссар Его Величества
Погремев каждый своим ключом, они с трудом открыли замок и откинули крышку.
– Прямо сокровища капитана Кидда, – заметил Пилгрим. – Зачем весь этот мелодраматизм? Почему бы не хранить секретное досье в надежном несгораемом ящике? Хотя нет, не отвечайте, я и сам знаю – традиция.
– На досье должен быть номер, – сказал Мэлори.
– Двадцать восемь, – ответил Пилгрим, взглянув на документ.
– Так-так, минуточку, вот оно. – Мэлори извлек из сундука конверт, – адресовано старшему партнеру. Теперь это вы, дружище.
Пилгрим взял со стола нож для разрезания бумаг, вскрыл конверт и достал оттуда листок бумаги. Прочитал и звонко рассмеялся.
– Что-нибудь смешное? – поинтересовался Мэлори. – Вот уж не ожидал.
– Не знаю, смешное ли, но во всяком случае мелодраматичное.
Пилгрим протянул старику бумагу.
Мэлори достал из верхнего кармана пиджака очки.
– Ну-ка, ну-ка, дайте посмотреть. – Прочитал бумагу и вернул ее Пилгриму. – По-моему, все изложено совершенно ясно, – резюмировал он и спрятал очки.
– Ясно? – Пилгрим взглянул на Мэлори так, словно тот вконец свихнулся. – Давайте-ка разберемся.
Он прочитал вслух:
– "Ни одна из этих выплат ни в коем случае не должна быть пропущена. Сомнения в целесообразности этих платежей недопустимы. В какой бы ситуации ни оказался банк, данные суммы должны выплачиваться в первую очередь. Нарушение этой инструкции повлечет за собой очень серьезные последствия". Подписано двумя буквами ZZ, – сказал Пилгрим. – Дата отсутствует. Кто это такой ZZ?
– Сэр Бэзил.
– Кто-кто?
– Захаров.
Пилгрим побарабанил пальцами по обложке своего красного кожаного блокнота.
– Послушайте, Хорейс, я слышал о Захарове. Естественно. Я знаю, что он был важной шишкой, очень шустрый, ловкий, таинственный и все такое. Но ведь он умер пятьдесят лет назад!
– Сорок четыре, – поправил Мэлори. – Это произошло двадцать седьмого ноября 1936 года. И знаете, Лоренс, иногда мне трудно поверить, что сэр Бэзил действительно умер. Его душа, если она у него была, все еще обретается в этих стенах.
– Уж это точно. И обходится нам это недешево. Хорейс, почему он оставил такую инструкцию?
Мэлори пожал плечами. Вид у него был добродушный и слегка рассеянный.
– Очевидно, была серьезная причина. Очень серьезная.
– Что же, мы даже не имеем права узнать, в чем дело? – Терпение Пилгрима явно было на исходе. – Мы не можем даже... как это тут написано: «сомневаться в целесообразности этих платежей». Хорейс, но это полнейший абсурд! Даже вы должны...
– Дажея? – с тихой угрозой переспросил Мэлори.
Пилгрим извиняющимся жестом вскинул руки:
– Извините, Хорейс. Я знаю, что вы долго работали на этого парня. Но признайте, что он оставил своим преемникам довольно тяжелое наследство: мы должны выплачивать по его обязательствам, не имея даже права спросить, в чем, собственно, дело!
Мэлори подошел к окну и стал смотреть на купол собора Святого Павла. Помолчав, ответил:
– Ваши чувства мне понятны. Однако вы не знали сэра Бэзила.
– Еще бы, ведь он умер за шесть лет до моего рождения!
– Вот именно. Зато я его знал, и очень хорошо. Это был замечательный человек. В высшей степени. Он обладал невероятным даром предвидения. А также многими другими талантами. Почти никогда не ошибался. – Мэлори обернулся. – Знаете, Лоренс, даже через столько лет я бы ни за что на свете не стал нарушать его инструкций.
Пилгрим уставился на Мэлори с явным недоумением.
– Даже сорок четыре года спустя?
– Ни в коем случае.
– Извините, Хорейс, но я считаю иначе.
– Вижу. – Мэлори поджал губы. – Советую вам одуматься. Ведь мои полномочия теперь исчерпываются советами, не так ли? Так вот, я призываю вас ни в коем случае не будить эту спящую собаку.
Но Пилгрим уже закусил удила. Вся его жизнь – нищая юность, гарвардский диплом с отличием, работа на Уолл-Стрит и так далее – говорила ему, что такую значительную сумму, да и вообще любую сумму, нельзя выплачивать без причин и объяснений. В таких делах никому нельзя верить на слово, и уж во всяком случае какому-то загадочному субъекту, которого и на свете-то давно уже нет.
– Прошу прощения, Хорейс, но такой стиль работы меня не устраивает. Мы должны выяснить, в чем дело.
– Хочу напомнить вам об инструкции сэра Бэзила, – очень серьезно сказал Мэлори.
– Я вас выслушал, но решения теперь принимаю я. – Пилгрим выдержал паузу. – Послушайте, Хорейс, предлагаю компромисс. Будем соблюдать полнейшую секретность. – Он нажал на кнопку интеркома. – Вызовите ко мне, пожалуйста, Грейвса.
Мэлори со вздохом опустился в кресло. В кабинете воцарилось молчание. Затем раздался стук в дверь и вошел Жак Грейвс.
– Последний раз говорю, – сказал сэр Хорейс. – Не нужно.
Пилгрим проигнорировал его слова.
– Садитесь, Жак. У нас тут небольшая проблема.
Грейвс повиновался. Это был мужчина чуть за сорок лет, темноволосый, загорелый, с легкой, изящной походкой спортсмена. Грейвс свободно говорил на нескольких языках, превосходно разбирался в финансах, а также в людях. Знакомя своего подручного с руководством банка, Пилгрим представил его как «аварийного монтера высшего класса». Грейвс был родом из Нового Орлеана, из французской семьи, однако, если воспользоваться еще одним выражением Пилгрима, «являлся человеком вполне международным».
Он слегка поклонился Мэлори:
– Сэр Хорейс.
Даже акцент у него был какой-то нейтральный.
– У нас тут проблема с одним платежом, – начал объяснять Пилгрим. – Полнейшая загадка, во всяком случае для меня. В течение шестидесяти лет «Хильярд и Клиф» выплачивают по пятьдесят тысяч в год некоему швейцарскому банку. Никаких разъяснений мы не имеем. Единственное, чем мы располагаем, – своего рода завещание старшему партнеру банка относительно того, что платежи следует продолжать и впредь. Более того, Жак, там написано, что подвергать это распоряжение сомнениям запрещается.
– Ого, – изумился Жак Грейвс.
– Вот именно, что «ого». Инструкция была составлена сэром Бэзилом Захаровым черт знает когда. Захаров умер в 1936 году. Сэр Хорейс выполнял это распоряжение... м-м... весьма пунктуально. Это было его право. Однако я считаю, что настало время задать несколько деликатных вопросов.
– Значит, уже выплачено три миллиона, – заметил Грейвс.
– Вот именно. Мы будем действовать следующим образом. Первым же самолетом вы, Жак, летите в Швейцарию. Там вы отправитесь в интересующий нас банк, Цюрихский банк, и спросите у них, очень тактично, на чей счет мы переводим всю эту чертову уйму денег. Возможно, они вам не ответят. Все мы знаем, что по швейцарским законам такого рода информацию разглашать нельзя. Но вы уж постарайтесь, Жак. Понимаете?
– Понимаю.
– Сделайте все возможное.
– Понятно.
– Но никакой огласки. И отнеситесь к этому серьезно. Главное для нас – осторожность. Если банк не пойдет нам навстречу, может быть, найдется какой-нибудь из клерков, испытывающий слабость к шампанскому, девочкам или спортивным автомобилям.
– Завтра утром я буду уже там, – пообещал Грейвс.
Когда он вышел, Мэлори предпринял еще одну попытку:
– В самом деле, не стоит это затевать.
– Вполне понимаю ваши чувства. Но, – Пилгрим пожал плечами, – у разных людей разные точки зрения. Вы обедать пойдете?
Мэлори извлек из жилетного кармана золотые часы.
– Думаю, нет. У меня назначена встреча в моем клубе.
На самом деле он отобедал в одиночестве, потратив массу времени на пережевывание слишком жесткого седла барашка. Потом еще часик посидел за бутылочкой кларета. Сэром Хорей-сом владели самые тяжелые предчувствия.
* * *Жак Грейвс вылетел в Швейцарию вечером. Ночь он провел в цюрихском «Палас-отеле», а наутро, ровно в десять, позвонил в Цюрихский банк, поговорил с телефонисткой, и она связала его с неким господином Кляйбером. Грейвс назвался представителем банка «Хильярд и Клиф» и договорился о встрече в одиннадцать тридцать. Беседа с Кляйбером закончилась к одиннадцати сорока, и вот Грейвс сидел один в комнате, запертый на замок, и дожидался сам не зная чего, «У нас для вас кое-что есть» – так, кажется, было сказано. Кляйбер на сотрудничество не пошел. Он не понравился Грейвсу с первого же взгляда: среднего роста, возраст – лет тридцать пять, светлые волосы аккуратно подстрижены, очки в массивной оправе, а на лбу – еще не окончательно исчезнувшие следы юношеских прыщей. Кляйбер был в костюме серого цвета, такого же, как его глаза. Да и сам он производил впечатление чего-то серого. Руки посетителю Кляйбер не подал, а просто показал жестом на стул и стал ждать, пока гость объяснит цель визита.
Несколько секунд Грейвс рассматривал собеседника, отлично понимая подоплеку этого спектакля. Когда беседа начиналась без светских условностей, это "придавало ей деловитость и жесткость. Поэтому Жак специально начал разговор с необязательного вступления:
