Николай Буянов - Май без императора
— Извините… Вы Кай?
— Обознались, мамаша, — его губы изогнулись в легкой усмешке. — Вон там, чуть подальше, продаются чудесные сентиментальные романы. И совсем недорого. Рекомендую.
Женщина огорченно поджала губы. Конечно, она обозналась, иначе и быть не могло. Она развернулась и быстро пошла вдоль аллеи — полыхающих драгоценным золотом тонких березок и кряжистых елок, вызывающих мысль о Мавзолее.
Кай. Он исчез из ее маленькой шестилетней жизни в тот день, когда к ним снова пришел дядя Валя, бывший папин сослуживец. Нет, поправилась она, это был не день, а вечер. Вечер через месяц после папиной гибели, даже до положенных сороковин было еще далеко…
По стеклу барабанил дождь. Водяные струи медленно стекали вниз, и город в окне странно кривился, точно в зеркале злого Тролля. Девочка сидела на диване и сердито думала, что Кай не придет, в такую мерзкую погоду его точно не отпустят из дома.
Она радостно взвизгнула, когда в прихожей раздался звонок, и живо бросилась открывать. Однако за дверью ее ждало разочарование, потому что на пороге стояли не мама и не Кай, а дядя Валя, мокрый и блестящий, как город за окном.
— Кто-нибудь из взрослых дома? — отрывисто спросил он, не поздоровавшись.
— Дома, — сказала она. — Дедушка. А мамы еще нет…
— Что ж, — пробормотал он. — Может, оно и к лучшему.
Он не разделся, только снял фуражку и стряхнул с нее воду. И прямо в сапогах протопал в гостиную, после чего толкнул дверь в библиотеку.
Дедушка поднялся из-за письменного стола и с некоторым удивлением посмотрел на гостя.
— Валечка? Вот не ждал, даже не слышал, как ты вошел, уж прости. Может, чайку? Оленька пока на работе…
Дядя Валя покачал головой. Потом нагнулся и легонько шлепнул девочку по мягкому месту.
— Милая, иди поиграй. У нас с Владленом Романовичем взрослый разговор.
«Взрослый разговор»! Она высокомерно фыркнула, дернула косичками и с независимым видом отбыла из библиотеки, прикрыв за собой дверь. Но — тут же прильнула к ней ухом: Кай когда-то научил ее этому наивному способу.
Разговор, однако, показался ей китайской грамотой: она не поняла почти ни слова, кроме того, что дядя Валя сердит, а дедушка почему-то испуган.
— Не тяни, — торопливо проговорил он. — Что-то с Оленькой?
— Профессор Садовников арестован.
Отчетливо скрипнуло кресло: дедушка крякнул и тяжело опустился за письменный стол.
— Арестован… Когда?
— Позавчера.
— Боже мой… Его не было на службе, но я полагал, что он болен, хотел даже послать к нему кого-нибудь из сотрудников… Что он сделал? В чем его обвиняют?
— В чем обычно, — глухо сказал дядя Валя. — Шпионаж, участие в заговоре с целью устранения глав государства… Ну, и еще несколько пунктов, по каждому из которых кроме «вышки» ничего не светит.
Повисла пауза.
— Я не верю, — еле слышно прошептал дедушка. — Паша Садовников… Мы знакомы лет тридцать, он старый партиец, честнейший человек… Валя, ты ведь служишь в органах, имеешь там вес, к тебе прислушиваются… Скажи им, что это ошибка!
— Ваш «честнейший человек» вчера подписал признание в кабинете следователя, — с ледяным, прямо-таки кладбищенским спокойствием произнес дядя Валя. — И назвал вас своим соучастником.
— Что?!
Кресло уже не скрипнуло — громыхнуло, словно дедушка отшвырнул его.
— Ты соображаешь, что говоришь?! Я не верю тебе. Не верю, что Паша… Покажи мне его признание! Я хочу убедиться, хочу поговорить с ним, посмотреть ему в глаза… — голос дедушки окреп, взметнулся ввысь, и вдруг оборвался, точно патефонная игла соскочила с пластинки.
— Сколько у меня времени? — почти спокойно спросил дедушка.
— Мало, — сказал дядя Валя. — Максимум сутки. Если бы не я — было бы и того меньше. Я придержал кое-какие документы — те, что проходили через мои руки. Это все, что я смог.
— Спасибо. Хотя то, что ты сделал — это выше любой благодарности. Я понимаю, ты был другом моего сына…
— Я сделал это не ради вашего сына.
Владлен Романович слегка озадачился.
— Вот как? Что же ты хочешь?
— Сами знаете.
Дед (судя по звуку шагов) прошаркал по комнате и остановился у шкафа с любимым альманахом «Охота в России» и «Словом о полку Игореве» — он всегда, когда размышлял о чем-то, смотрел на потертые корешки своих книг, будто ожидая помощи или совета. И они, должно быть, действительно помогали ему, эти книги, они были мудры и платили любовью за любовь.
— Коллекция, — изрек он с сухим трескучим смешком. — Как же я сразу не допер, старый дурень…
Мелодично, но жутковато прозвонили часы, зашипел внутренний механизм — показалось, что вот сейчас, сию секунду, распахнется окно, словно от порыва ветра, и в белом вихре влетит в комнату сама Снежная королева, наплевав на неподходящий сезон на дворе. И стрельнет в сердце осколком зеркала. Девочка испуганно прислушалась к себе: нет, вроде нигде не болит… А вот дедушке и дяде Вале, наверное, попало: вон как разговаривают, сердито и непонятно…
— …Собрание гобеленов восемнадцатого века — вот этот, где сцена охоты на тигра, висел когда-то в спальне Наполеона на острове Святой Елены. Этот гобелен видел великого императора — только вдумайся, Валечка! И даже был посвящен в тайну его смерти… Именная сабля генерала Ермолова — она была у него в руках в битве за Верею… Золотой портсигар, который царь Александр подарил Милорадовичу… Тебе известно, что этот портсигар едва не погиб под обломками дома на Васильевском, в сорок втором? Там жила Анастасия Малех, правнучка Милорадовича. Дом разбомбило, а портсигар я спас.
— Спас, чтобы присвоить себе, да?
— Что ты понимаешь! — выкрикнул дедушка. — Я, я сохранил все это, я собирал по крупицам, вытаскивал из-под бомб, вывозил из блокады… Я спасал ценнейшие свидетельства истории от верной гибели, черт возьми!
— А перед тем выменивал их у полумертвых от голода стариков, — тихо сказал дядя Валя. — За осьмушку мокрого хлеба из отрубей. А иногда и просто так — «безвозмездно» — что они могли тебе сделать, эти доходяги. И Садовникова ты обворовал точно так же.
— Я принес Паше хлеба. Целую буханку. Я подарил ему жизнь — неужели это не стоило какой-то железки, плевать кому принадлежавшей? — потухше произнес Владлен Романович. — Я ходил за ним, как за ребенком, кормил с ложечки, подчищал дерьмо, отправил его семью в эвакуацию — сам-то он уезжать отказался, патриот хренов, заявил, что желает умереть вместе с родным городом… Вот только они не умерли — ни город, ни Паша. Выжили, чтобы через семь несчастных лет написать на меня донос. Смешно…
Дядя Валя криво усмехнулся — уголок рта странно дернулся и поплыл вверх, словно у эпилептика.
— Да… Я мечтал о ней многие годы. Во сне видел, когда удавалось засыпать. К Ольге сколько раз подкатывался после смерти Николая, хотел через нее… Но она унизила меня. Она предпочла мне — и кого, черт побери! Кольку Добеля, которого я всегда потихоньку презирал, которого и не считал за человека… Ну ничего. Теперь все будет по-другому. Тебя, старый хрыч, я уже не спасу — да и кому ты нужен, если по чести. Но коллекция — коллекция моя. А иначе…
— Это ты… — вдруг выдохнул дедушка. — Я понял… Садовников здесь не при чем, ты сам написал донос. И подтасовал улики — тебе ведь это ничего не стоило. А потом выбил признание, как у вас это делается: чулком с мокрым песком по почкам, да? Чтобы следов на теле не оставалось.
— При чем тут следы, — спокойно сказал дядя Валя. — Следами нынче никого не удивишь. Заключенный мог подраться, или напасть на конвоира в припадке помешательства, или просто споткнуться — лестницы у нас крутоваты. Кстати, чтоб ты знал: женщины иногда страдают сильнее мужчин. Особенно красивые женщины — такие, как Оленька…
Стукнула дверь, и он вышел из библиотеки (девочка едва успела отскочить и юркнуть за широкую спинку кресла).
— Стой!
Дедушка догнал дядю Валю уже в дверях и вцепился в его шинель мертвой хваткой.
— Забирай, — едва дыша, прошептал он. — Забирай что хочешь. Только обещай, что с Оленькой ничего не случится.
…Сколько девочка просидела за креслом — ей было неведомо. Пробило полчаса, потом девять — но этот промежуток времени никак нельзя было назвать часом, не бывает на свете таких длинных часов. Она почти отчаялась, когда в замке повернулся ключ. Опрометью кинулась в прихожую, с разбега уткнулась головой в мамин живот, даже не поежившись от капелек воды, попавших за шиворот.
— Соскучились без меня? — улыбнулась мама. Она была уставшая и пахла свежим хлебом из булочной, расположенной на первом этаже. — Заболела одна преподавательница, пришлось подменять… Где дедушка?
Но дедушка сам появился на пороге гостиной — уже не согнутый, прямой и строгий, даже торжественный, каким принимал поздравления к своему юбилею.
