Борис Акунин - Алмазная колесница. Том 2
– Можно, конечно, и чаю попить. Заодно. Но ходят туда за другой надобностью. – Доронин изобразил пальцами циничную манипуляцию, которой можно было ожидать от прыщавого гимназиста, но никак не от консула Российской империи – Эраст Петрович от неожиданности даже сморгнул. – Желаете наведаться? Сам-то я от подобных чаепитий воздерживаюсь, но могу порекомендовать лучшее из заведений – называется «Девятый номер». Господа моряки им чрезвычайно довольны.
– Нет-нет, – заявил Фандорин. – Я п-принципи-альный противник продажной любви, а публичные дома почитаю оскорблением как для женского пола, так и для мужского.
Всеволод Витальевич с улыбкой покосился на вторично покрасневшего спутника, но от комментариев воздержался.
Эраст Петрович поскорее сменил тему:
– А самураи с двумя мечами? Где они? Я столько о них читал!
– Мы едем по территории Сеттльмента. Из японцев здесь дозволяется жить только приказчикам да прислуге. Но самураев с двумя мечами вы теперь нигде не увидите. С позапрошлого года носить холодное оружие запрещено императорским указом.
– Какая жалость!
– О да, – осклабился Доронин. – Вы много потеряли. Это было незабываемое ощущение – пугливо коситься на каждого ублюдка с двумя саблями за поясом. То ли мимо пройдёт, то ли развернётся, да и рубанёт наотмашь. У меня до сих пор привычка – когда иду по японским кварталам, всё назад оглядываюсь. Я, знаете ли, приехал в Японию во времена, когда здесь считалось патриотичным резать гайдзинов.
– Кто это?
– Мы с вами. Гайдзин значит «иностранец». Ещё нас тут называют акахигэ – «красноволосые», кэтодзин, то есть «волосатые», и сару, сиречь «обезьяны». А пойдёте гулять в Туземный город, детишки будут вас дразнить, делая вот так. – Консул снял очки, оттянул пальцами веки кверху и книзу. – Это значит «круглоглазый», считается очень обидно. Ничего, зато больше не режут почём зря. Спасибо микадо, разоружил своих головорезов.
– А я читал, что меч у самурая – предмет б-благоговейного поклонения, как шпага у европейского дворянина, – вздохнул Эраст Петрович, на которого разочарования сыпались одно за другим. – Неужели японские рыцари так легко отказались от старинного обычая?
– Очень даже не легко. Весь прошлый год бунтовали, до гражданской войны дошло, но с господином Окубо шутки плохи. Самых буйных истребил, прочие присмирели.
– Окубо – это министр внутренних дел, – кивнул Фандорин, демонстрируя некоторую осведомлённость в туземной политике. – Французские газеты называют его Первым консулом, японским Бонапартом.
– Сходство есть. Десять лет назад в Японии произошёл государственный переворот…
– Знаю. Реставрация Мэйдзи, восстановление императорской власти, – поспешил вставить титулярный советник, не желая, чтобы начальник считал его полным невеждой. – Самураи южных княжеств свергли власть сёгунов и объявили правителем микадо. Я читал.
– Южные княжества – Сацума и Тёсю – это вроде французской Корсики. Нашлись и корсиканские поручики, целых трое: Окубо, Сайго и Кидо. Его императорскому величеству они презентовали почёт и обожание подданных, а власть, как и положено, забрали себе. Но триумвираты, особенно если в них целых три Бонапарта, штука непрочная. Кидо год назад умер, Сайго поссорился с правительством, поднял мятеж, но был разгромлен и по японскому обыкновению сделал харакири. Так что министр Окубо теперь остался единственным петухом в здешнем курятнике… Правильно делаете, что записываете, – одобрительно заметил консул, видя, что Фандорин строчит карандашом в кожаной тетрадочке. – Чем скорее вы вникнете во все тонкости здешней политики, тем лучше. Кстати говоря, вам нынче же представится случай посмотреть на великого Окубо. В четыре часа состоится торжественное открытие Дома для перевоспитания падших девиц. Это совершенно новая для Японии идея – прежде тут никому не приходило в голову перевоспитывать куртизанок. Средства на это святое начинание выделил не какой-нибудь миссионерский клуб, а благотворитель-японец, столп общества, некий Дон Цурумаки. Соберётся creme de creme йокогамского бомонда. Ожидают и самого Корсиканца. На торжественную церемонию он пожалует вряд ли, а вот на вечерний Холостяцкий бал – почти наверняка. Мероприятие это абсолютно неофициальное и с перевоспитанием блудниц никак не связанное, совсем напротив. Скучать не будете. «Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал».
Доронин снова, как давеча, подмигнул, однако холостяцкие радости титулярного советника не привлекали.
– Посмотрю на господина Окубо как-нибудь в другой раз… Я несколько утомлён путешествием и предпочёл бы отдохнуть. Так что, если п-позволите…
– Не позволю, – с напускной строгостью оборвал его консул. – На бал – непременно. Рассматривайте это как первое служебное поручение. Увидите там много влиятельных людей. Будет и наш морской агент Бухарцев, второй человек в посольстве. А пожалуй, что и первый, – со значительным видом присовокупил Всеволод Витальевич. – Познакомитесь с ним, а завтра повезу вас представляться его превосходительству… Однако вот и консульство. Томарэ![1] – крикнул он рикшам. – Запомните адрес, голубчик: набережная Банд, дом 6.
Эраст Петрович увидел каменный дом в виде буквы "П", повёрнутой ножками к улице.
– В левом флигеле моя квартира, в правом ваша, а вон там, посередине, присутствие, – показал Доронин за ограду – в глубине двора виднелось парадное крыльцо, увенчанное российским флагом. – Где служим, там и живём.
Дипломаты спустились на тротуар, причём Эраста Петровича курума любовно качнула на прощанье, консула же брюзгливо зацепила кончиком пружины за брюки.
Всё ноет, клянёт
Злые ухабы пути
Моя курума.
Глаза героя
В приёмном покое навстречу вошедшим поднялся молодой японец, очень серьёзный, при галстуке, в железных очочках. На столе, среди папок и стопок бумаги, были установлены два маленьких флажка – российский и японский.
– Знакомьтесь, – представил Доронин. – Сирота. Служит у меня восьмой год. Переводчиком, секретарём и бесценным помощником. Так сказать, мой ангел-хранитель и письмоводитель. Прошу любить и жаловать.
Фандорин немного удивился, что консул с первой же минуты знакомства счёл нужным сообщить о печальном семейном положении своего сотрудника. Должно быть, прискорбное событие произошло совсем недавно, хотя в наряде письмоводителя не было ничего траурного за исключением чёрных сатиновых нарукавников. Эраст Петрович сочувственно поклонился, ожидая продолжения, но Доронин молчал.
– Всеволод Витальевич, вы забыли назвать имя, – вполголоса напомнил титулярный советник. Консул рассмеялся.
– Сирота – это имя. Когда я только-только приехал сюда, ужасно тосковал по Родине. Все японцы были для меня на одно лицо, их имена казались тарабарщиной. Я сидел тут один-одинёшенек, ещё и консульства никакого не было. Ни звука русского, ни русского лица. Вот и старался окружить себя туземцами, имена которых звучали бы породнее. Лакей у меня был Микита. Пишется тремя иероглифами, означает «Поле с тремя деревьями». Переводчиком стал Сирота, это по-японски «Белое поле». А ещё у меня есть обаятельнейшая Обаяси-сан, с которой я познакомлю вас позже.
– Значит, японский язык не так уж чужд для русского уха? – с надеждой спросил Эраст Петрович. – Мне бы очень хотелось поскорей его выучить.
– И чужд, и труден, – расстроил его Всеволод Витальевич. – Первооткрыватель Японии святой Францискус Ксавериус сказал: «Сие наречие замыслено синклитом диаволов, дабы истязать ревнителей веры». А сходные созвучия иной раз могут сыграть дурную шутку. Например, моя фамилия, по-нашему вполне благозвучная, доставляет мне в Японии немало хлопот.
– Почему?
– Потому что «доро» значит «грязь», а «нин» – «человек». «Грязный человек», каково для консула великой державы?
– А что по-японски значит «Россия»? – встревожился за отечество титулярный советник.
– Ничего хорошего. Пишется двумя иероглифами: Ро-коку, «Дурацкая страна». Наше посольство уже который год ведёт сложную дипломатическую борьбу, чтобы японцы использовали в документах другой иероглиф «ро», означающий «роса». Тогда получилось бы красиво: «Страна росы». Пока, увы, не удаётся.
Письмоводитель Сирота в лингвистической дискуссии участия не принимал, просто стоял с вежливой улыбкой.
– Всё ли готово для обустройства господина вице-консула? – обратился к нему Доронин.
– Так точно. Казённая квартира подготовлена. Завтра утром придут кандидаты на должность камердинера. У всех очень хорошие рекомендации. Где вам угодно столоваться, господин Фандорин? Если у себя, я найду для вас повара.
Японец говорил по-русски правильно и почти без акцента, только кое-где путал "р" и "л" – например, в трудном слове «проверил».
