Светозар Чернов - Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах
Через два дня после торжественного ужина Артемий Иванович лежал в своей кладовке и читал «Петербургский листок», который теперь попадал ему в руки прежде, чем отправлялся для известных надобностей в сортир, о том, что, поднимаясь на Монблан, граф Верланов упал в пропасть с шестью спутниками. Шел восьмой час вечера и приближалось время обеда, поскольку Артемий Иванович до сих пор обедал после того, как семейство Стельмаха покидало стол. Внезапно он услышал странный глухой звук, похожий на выстрел орудия. Через некоторое время звук повторился. Отложив в сторону газету, Артемий Иванович вышел на веранду и взглянул на небо. Порывистый западный ветер стремительно нес редкие облака, раскачивал темные деревья. Полная луна висела на холодном звездном небе.
— Артемий Иванович, идите кушать! — позвала из дома Февронья.
Владимиров вернулся в дом, где было так тепло и уютно, и сел за стол.
— Вы что будете? Вот, их благородие ножку куриную не докушали. А здесь их супруга салатику оставила.
— А что в той рюмке, портвейн? — заинтересовался Артемий Иванович.
— Да, муха попала. Вот их благородие и пить не стали.
— Вынь муху и давай сюда, — велел Артемий Иванович. — А ты не слышала, Феврония, странных звуков?
Кухарка засмущалась и принюхалась.
— Я господам на завтрак гороховицу варила и сама немного употребила. Может быть, вы тоже хотите? У меня осталось.
— Нет уж, увольте, — сказал Артемий Иванович. — После гороха не пропердишься. О, опять!
На этот раз звук повторился дважды.
— Это, наверное, в Кронштадте из пушек стреляют.
— Раз по два раза стреляют, быть большому наводнению, — рассудительно сказал Артемий Иванович.
Завершив трапезу, он вернулся в кладовую и опять завалился на кровать. Последнее время ему все чаще вспоминался Лондон, и какая мягкая кровать была у Эстер, и как она любила и восхищалась им. Не то что эта свинья, которая кормит его объедками. В мечтаниях он задремал, а потом и вовсе заснул.
Проснулся он от неприятной мокроты простыни под ним. Подобные ощущения он испытывал последний раз лет тридцать назад и потому был неприятно удивлен. «Надо бы сходить до ветра, — не открывая глаз, подумал Артемий Иванович. — Только зачем? Все равно уже поздно.» Однако, все также не открывая глаз, он задрал кружевной подол фланелевой ночной сорочки, подаренной ему из своего сундука с приданным Февроньей, сел и спустил ноги с кровати. Странное ощущение, охватившее его ноги, заставило его открыть глаза, но в темноте не мог ничего разглядеть. Противно дребезжало стекло в окне, иногда взрагивая с грохотом, словно в него запустил камнем какой-нибудь рамбовский хулиган. Тогда Владимиров протянул руку к полке, где хранилась слежавшаяся в большие куски соль, нащупал там коробок спичек и свечку и зажег ее. Дом тотчас огласился его испуганным ревом. Он стоял по колено в воде, заполнявшей его кладовку, а вокруг его ног по ее черной поверхности плавали дохлые мыши и тараканы. Мимо в сторону двери важно проплыл ночной фарфоровый горшок без крышки с сидевшей внутри жирной серой крысой, зло поблескивавшей на Артемия Ивановича черными глазками. На крик Владимирова таким же истошным воплем отозвалась где-то за стеной хозяйка, госпожа Стельмах. Вздрогнув, Артемий Иванович уронил свечку и она, упав в воду, с коротким шипением погасла. Ничего не понимая, Владимиров утер лицо ночным колпаком, опять натянул его на уши и, подойдя к окну, и распахнул его. Тут же в кладовую ворвался ветер, грохнул оконными рамами о стену так, что стекла со звоном лопнули. Артемий Иванович высунулся наружу и его глазам предстала чудовищная, совершенно апокалипсическая картина. При свете огромной зловещей луны на ясном небе по черной поверхности моря катились поднятые бурей волны, сверкая белыми барашками на своих гребнях. Местность кругом разительно изменилась. Теперь везде, даже там, где раньше была привычная и безопасная суша, расстилалось бушующее море, из волн которого черными безжизненными коробками торчали дачи с сорванными крышами и поломанные деревья. В воздухе носились листья, прямо перед окном горел сарай с известью, а на месте любимого сортира вообще ничего не было. Откуда-то из темноты доносился детский плач и крики о помощи. Артемий Иванович потряс головой, но страшное видение не исчезло. Он увидел, как мимо него на лодке с деловым видом проплыл знакомый рыбак в надвинутом на глаза картузе и скрылся за соседним домом.
— Мама! Господи милосердный! — закричал Артемий Иванович и, не размышляя, сиганул в окно.
Три часа между тем моментом, когда Артемий Иванович лег спать, и его прыжком из окна в бездну, были заполнены многими событиями. Несмотря на пугающие пушечные выстрелы из Кронштадта, семейство надворного советника Стельмаха и вся его прислуга все-таки легли спать. Тем временем западный ветер продолжал нагонять воду. Буря, с сильными порывами, превращавшимися порою в ураган, разметала сложенные на берегу стога сена, угнала множество лодок, срывала крыши с домов, повалила множество деревьев. Была сорвана крыша и с дачи Стельмаха. Во втором часу ночи бушующее море начало заливать берег, и к двум часам высота воды была настолько велика, что рыбаки, живущие на самом берегу, принуждены были спасать свое имущество, причем переезжали через Ораниенбаумскую дорогу на лодках, словно здесь никогда не было суши.
Вода заливала нижние этажи дач, низкие дачные домики, дачные погреба и службы. По мере увеличения воды, дачников, большая часть которых уже спала, охватила паника. Раздавались крики, то и дело слышался плач; жильцы нижних этажей бегали оторопело, умоляя соседей принять их домашний скарб и спасти вопивших детишек. Начали разыскивать лодки, заготовлять легкие плоты, в виду страшной перспективы бегства от воды. Семейство Стельмахов тоже бегало, словно угорелое, и таскало вещи снизу на второй этаж, в горницу к старшей стельмаховой дочери. Тут, как зловещий знак, загорелся сарай с негашеной известью, а нужник рухнул под напором воды.
Из Ораниенбаума приехал на извозчике пожарный, соперник Артемия Ивановича в борьбе за расположение Февроньи, откомандированный тамошним брандмейстером для помощи жителям деревни Бобыльской. Стельмах за громадные деньги — по три рубля за человека, — договорился с извозчиком, что тот отвезет их на дачу к Рубинштейну, с которым Стельмах был знаком и даже бывал пару раз в гостях. Дача Рубинштейна стояла наверху, но сад спускался к ораниенбаумской дороге. Когда извозчик подвез к калитке самого Стельмаха, вода уже выступила на дорогу. Надворный советник, шлепая туфлями прямо по воде, бросился к калитке, но та оказалась заперта. Не было рядом и никакого колокольца, чтобы позвонить и привлечь внимание хозяев.
Несчастный Стельмах даже попытался перелезть через забор, но это оказалось ему не по возрасту и не по силам. На его удачу на во двор вышел садовник Рубинштейна — взглянуть, не упало ли какое-нибудь дерево на оранжерею, — и калитка была отперта. Извозчик совершил еще несколько рейсов по уже заливаемой водой дороге, каждый раз поднимая расценки на рубль. Последней в даче осталась супруга Стельмаха, которая собирала в несессер пудру, румяна и прочие женские принадлежности. Но когда пришла очередь ехать за нею, извозчик наотрез отказался, так как вода стояла уже слишком высоко и лошадь не желала идти в нее. Стельмах плакал, валялся на коленях, умоляя жестокосердного извозчика спасти его драгоценную половину, обещая за это беленькую [11]. Но тот был неумолим и вскоре уехал, оставив Стельмаха один на один с его горем.
В тот миг, когда Артемий Иванович ринулся из окна, госпожа Стельмах уже поняла, что спасения ей ждать больше некуда, и, перестав кричать, завыла в голос.
«Господи, разве волки воют на луну в такую бурю?» — успел подумать Артемий Иванович, прежде чем грянулся о какие-то доски. Мокрые и скользкие, доски закачались под его босыми ногами. Рука Артемия Ивановича непроизвольно нащупала какую-то ручку, такую знакомую и придававшую ощущение надежности среди окружающего хаоса. Однако это был вовсе не «Наутилус» из романа Жюля Верна, это был сортир Стельмаха с вырезанным над дверью готическими буквами девизом «Der Tempel der einsamt Ьberlegung» — «Храм уединенного размышления», поваленный бурей и прибитый волнами к стенам дачи.
Прыжок Артемия Ивановича вкупе с усилием волны, ударившей в этот момент в стену дома и отразившейся от нее, стронули сортир с места и он, совершая медленное круговое движение, стал неторопливо отплывать во тьму.
— Караул! Спасите! — закричал Артемий Иванович, стоя на четвереньках на колеблющемся в воде нужнике и озаряемый отблесками пламени, пожирающего сарай. — Я туда не хочу!
Внутри сортира что-то булькало и гукало, словно филин, и Артемий Иванович, бормоча про себя «Боже, кто там еще сидит», взмолился к Господу, чтобы этот кто-то не вздумал открывать дверь. Надо было бы ему заглянуть внутрь, но Владимиров боялся отпустить руки, которыми он изо всех сил держался за ручку, поэтому опустил в воду ногу и стал болтать ей, отчего отхожее место еще сильнее стало поворачиваться.
