Александр Арсаньев - Казна Наполеона
«В цвет глазам, вероятно», — подумал я неожиданно.
— Добрый вечер, — растерянно приветствовала она меня. Рассмотрев ее, я заметил, что выглядела она неважно. Нелли похудела, спала с лица, под глазами легли темно-коричневые тени, а тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями заострился.
Я поздоровался в ответ и перевел взгляд на Вареньку, которая справилась уже со своим волнением и тоже кивнула Нелли. Однако мне было над чем поразмыслить… Так, значит, они знакомы?
Я отвел свою протеже в сторонку, чтобы перемолвиться с ней словечком.
— Варвара Николаевна, как вы познакомились с Орловой? — спросил я, находясь в лихорадочном возбуждении. Грезилось мне, что я пребываю на пороге нового важного открытия, связанного с делом графини Картышевой и брошенной французской казной.
— Она тоже как-то приезжала в имение, — зашептала она.
— С Радевичем?
— С кем же еще! — воскликнула Варя, кажется, впадая в истерику. Я впервые видел ее такой и ущипнул за мизинчик, чтобы привести в чувство. А потом глубокомысленно заключил: «Значит, ничто женское нам не чуждо!»
— Они состояли с ним в близких отношениях?
Варя смутилась и пожала плечами.
— Кажется, — выдохнула она, краснея. — Родион Михайлович представил ее как свою дальнюю родственницу. Боже мой! — ужаснулась она. — И вы ведь меня тоже… Моя репутация погибла!
— Возьмите себя в руки! — строго велел я ей. — Я русский офицер, и честь женщины для меня дороже жизни!
— Хорошо, хорошо. Я постараюсь, — зашептала Варенька. — Но получается, что если Нелли связана с Радевичем, то она может ему обо мне проговориться, и мне бесполезно прятаться! Наши усилия тщетны, — печально вздохнула она.
— Это не обязательно должно быть так, — попробовал я ее утешить, хотя и сам признавал справедливость сказанных ею слов. — В доме у Божены вы в относительной безопасности, -добавил я, — так что будем надеяться на лучшее.
— Увы, но у меня просто не остается другого выхода, как вам довериться, — сказала она в ответ. — Я буду надеяться, что все обойдется. Я вернулся домой без Варвары Николаевны за полночь и попробовал бесшумно проскользнуть в кабинет, так как спать мне не хотелось, и я собирался сделать несколько записей в дневнике, а так же поразмышлять о дальнейших шагах, которые ради Варенькиной безопасности должны были быть в высшей степени продуманными.
Однако навощенный паркет показался мне особенно скользким, и я растянулся на полу, не дойдя до лестницы. Падая, я, кажется, перевернул несколько деревянных стульев, которые с грохотом покатились по полу, переполошив весь дом.
— Яков Андреевич! Что с вами? — вскричала вбежавшая Мира в кружевном пеньюаре, с заспанными глазами и огромной свечой в дрожащих руках, пламя которой создавало причудливые тени на стенах. — Я так и знала, — произнесла она с пафосом. Я только хотел спросить ее, что именно, как увидал, что по кипельно-белой рубашке струится кровь. Моя рана снова открылась. Будь проклят Радевич или — как его там? — Демьян!
— Пошлите за Луневым, — попросил я, с трудом передвигая ногами, и подумал, что эта история с войсковой казной меня просто-напросто угробит.
Часом спустя я лежал в своей постели с высоким пологом, в комнате на втором этаже, и возле меня суетился Алешка, которому помогала Мира. Не доверяя врачу, она шепотом напевала надо мной ведический гимн, ей одной известный.
— Да замолчите же, — огрызнулся Лунев. — Вы действуете мне на нервы. Мира бросила на него презрительный взгляд и запела громче. Доктор махнул рукой, почему-то он Миру недолюбливал, и гордая индианка отвечала ему взаимностью. Он вообще восточной культуры не признавал, считая Европу светочем цивилизации, а каждого неевропейца почитал за варвара, как древний римлянин какого-нибудь галла или сакса. Тем не менее это не мешало ему оставаться воспитанным, образованным и благороднейшим человеком из всех, кого я знал. И все его высказывания относительно национального вопроса казались мне деланными и напускными. Будто он рисовался и сам себя старлся уверить в том, что говорил. А случись какая беда, первым бы прибежал на помощь какому-нибудь азиату.
Мира сегодня вырядилась в янтарное сари и раздражала его своей национальной одеждой и тонким кольцом в красивом носу. Ее запястья были унизаны столькими браслетами, что они непрерывно звенели, что особенно бесило Алешку. Впрочем, мне казалось, что он просто ревновал меня к индианке, так как виделись мы с ним редко, и он почему-то считал, что я променял его дружбу на любовь индианки.
Лунев скальпелем вскрыл мне рану и облил каким-то дезинфицирующим раствором. Я вскрикнул и едва не дернулся в сторону, когда он приступил к перевязке.
— Держись, Яков! — велел он мне. — Под Лейпцигом я тебя вытащил и тут помереть не дам! Вот только помощница у меня хилая, — Лунев покосился на Миру. — Лучше уж была бы монашка какая-нибудь!
Мира его выпад проигнорировала, а только молча подала корпию.
Часом позже мы ужинали прямо в моей спальне, и Алешке пришлось отведать Мирину индейку, приготовленную по ее рецепту и приправленную одной ей известными специями. Лунев закашлялся, он был сторонником пищи простой и здоровой, преимущественно крестьянской. А тут его обдало жаром Востока, вот он едва и не подавился.
— Что за чертовщина, — выругался Алешка. — Если ты и дальше будешь продолжать эту гадость глотать, то никогда не поправишься.
Мира подняла к потолку свои черные прекрасные глаза, покачала головой и вздохнула:
— Вы неисправимы, доктор Лунев.
— Яша, тебе бы бульончик из пулярочки хорошо откормленной, — протянул мечтательно Леша. — Ты бы сам у меня, как курочка, забегал!
Потом он начал рассказывать какие-то светские новости, чтобы отвлечь меня от болезни. Разговор, наконец, оживился и потек, как горный ручей, даже Мира развеселилась. Я слушал его, изредка поддакивая или кивая и ожидая чего-то необыкновенного, что должно было вот-вот свершиться, потому как отлично помнил свой сон, в котором Лешка звал меня в Петербург.
Тут-то речь и зашла о журфиксе Нелли Орловой.
— Вы и представить себе не можете, как переполошились дамы, — вещал Лунев, с которого все его занудство словно рукой сняло, — когда сама Елена Николаевна рухнула в обмороке прямо при гостях, в самый разгар приема. Вот уж действительно конфуз так конфуз! — Алешка рассмеялся. Любопытно, и что это его так развеселило? В общем-то не в его привычках над больною женщиной потешаться!
— Я, как водится, кинулся ей помощь оказывать. Как говорится, назвался доктором… Иначе говоря, покоя ни днем, ни ночью. Что тебе война, что журфиксы, — Алешка развел руками. — А муж ее как переполошился! — Лунев возвел глаза к потолку. — Особенно когда Нелли в беспамятстве не его позвала, а какого-то Родиона.
— Что? — я даже на подушке приподнялся. Подтверждались-таки Варенькины слова. Придется теперь с Елены Николаевны глаз не спускать, глядишь, и выведет на Радевича.
— А в чем причина обморока-то? — поинтересовался я.
Лунев сразу как-то смутился и, кажется, вообще пожалел, что завел об этом речь.
— Женское недомогание, — пожал он плечами.
— А ты не мог бы изъясняться понятнее?
— Не мог бы, — отрезал Лунев и отвернулся. Я знал, что уж если он что-либо вбил себе в голову, то переубедить его практически невозможно, и, все-таки, попытался:
— И по какой же причине?
— Медицинская этика, — ответил он, показывая всем своим видом, что вопрос исчерпан. Однако Мира бросила на Лунева долгий испытывающий взгляд, из чего я заключил, что она о чем-то догадывается, но пока еще сомневается.
— Что вы на меня так смотрите? — буркнул Алешка.
— А вы мне понравились, — неожиданно заявила Мира, отчего Лунев сделался красно-бурого цвета.
— Скромности вам, дорогая, недостает, — заметил он.
— Куда уж нам, варварам, — усмехнулась она. — Да не дуйтесь вы! Лучше печенье попробуйте! Я уверена, что вам понравится.
Лунев послушался, подозрительно косясь в сторону индианки и ожидая от нее непременно какой-нибудь пакости. К примеру, что она в тесто вместо муки мышьяка подсыпала или какого иного яда! Тем не менее он откусил кусочек и, пережевывая, проговорил:
— Послезавтра в Каменном театре премьера, дают оперу Керубини, — и добавил с удивлением: — Действительно, во рту просто тают, — не смог истины не признать.
— Какую? — глаза моей Миры загорелись интересом, оперное искусство пленило ее с первого спектакля и на всю жизнь.
— «Водовоза» — сообщил Лунев, потянувшись за новым печеньем. — Итальянская труппа с гастролями приехала.
Я насторожился, мой мозг лихорадочно заработал. Такая светская женщина как Нелли не может не появиться на премьере. А если Радевич действительно ее любовник, то это просто идеальное место для свидания. И грех не воспользоваться случаем и не проследить за ними.
