Рафаэль Абалос - Гримпоу и перстень тамплиера
— Как вы смотрите на то, чтобы купить в Ульпенсе одежду, соответствующую вашему положению, и новые доспехи? Эти ведь более дряхлые и ржавые, чем кастрюли на кухне брата Бразгдо, они недостойны такого рыцаря, как вы, а также не заслуживают, чтобы их таскал богатый оруженосец вроде меня, — предложил Гримпоу.
— Я бы с радостью принял твое предложение, только вот менять меч не стану. Этот, который я зову Афиной, часто спасал мне жизнь. Это лучший меч из всех, о каких только может мечтать странствующий рыцарь, — сказал Сальетти, упирая руку в бок.
— Вам знакома греческая мифология? — спросил Гримпоу, услышав имя богини войны.
— Когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, у меня был учитель, преподавший мне кое-какие познания, — холодно ответил рыцарь.
— Афина была богиней войны у греков, — сказал Гримпоу.
— Кроме того, она считалась богиней разума, покровительницей искусств и литературы и имела отношение к философии, — рассуждал Сальетти.
У Гримпоу не осталось ни единого сомнения в том, что его новый друг и господин умнее, чем старался казаться, но при этом беден, как бродяга.
Они продолжали подъем, миновали зеленые поля, где летом пастухи, перегонявшие скот на зимние пастбища, разжигали костры, чтобы уберечь стада от волков. Позади оставались высокие водопады, которые низвергались длинными лошадиными хвостами в горные ущелья, и ледники, в которых зияли огромные бездонные трещины. Путники спешились и вели лошадей на поводу по узкому, нескончаемому ущелью и наконец перевалили через горы и с другой стороны крутого перевала увидели город Ульпенс, окруженный стенами, возносившимися над обширной равниной.
Еще не успело сесть солнце, как они добрались до города. Несколько тележек, нагруженных сеном, катились через мост, а солдаты, что несли дозор на маленькой башенке, лениво наблюдали за ними. Путников ни о чем не спросили: ни откуда они, ни куда держат путь, хотя настоятель Бринкдума по настоянию брата Ринальдо снабдил их охранной грамотой, адресованной архиепископу Страсбурга и позволявшей свободно входить и выходить из любого города или замка, где нужен будет ночлег.
Улицы Ульпенса были пустынны в столь поздний час, только возле площади слышались крики, которые Сальетти приписал торговцам, во весь голос превозносящим достоинства всяких безделушек, хаотично разложенных на прилавках.
Гримпоу тоже так посчитал, но его страх перешел в панический ужас, когда они дошли до площади и там увидели Дурлиба, повешенного, как чучело, на виселице. Толпа, собравшаяся вокруг, смеялась и ликовала, обезумевшая от лицезрения публичной казни. Полураздетое и окровавленное тело Дурлиба слегка покачивалось, словно маятник, все еще открытые глаза вылезали из орбит, язык свисал из открытого рта, будто насмехаясь над палачами. Гримпоу зажмурился и стиснул кулаки так сильно, что ногти впились ему в ладони.
— Ты знал этого человека? — удивленно спросил Сальетти.
Гримпоу с запинкой признал, что этот несчастный повешенный — Дурлиб, заменивший ему отца до того, как он остался жить в аббатстве Бринкдум.
— Пойдем отсюда, мы уже не можем ничем ему помочь, — сказал Сальетти, сочувственно кивая.
Гримпоу не мог пошевелиться, больше всего хотелось выхватить меч, пришпорить коня и кинуться на толпу, не прекращавшую вопить и смеяться перед жутким, безжизненным телом его друга.
— Идем, Гримпоу, думаю, тебе есть что мне рассказать, — сказал Сальетти, беря в руку поводья Астро.
Они вышли с площади по низкому, с арочной крышей, проулку, прошли мимо старой разрушенной церкви. На узкой улочке, где стояли вплотную друг к другу маленькие приземистые дома, она нашли таверну; стройная женщина с лицом, изъеденным оспой, чистила глиняные кувшины на засаленной стойке. Сальетти слез с лошади и велел Гримпоу тоже спешиться. Затем он привязал животных к большому металлическому кольцу, висевшему рядом с дверью.
Женщина недоверчиво посмотрела на них, вытерла руки тряпкой и спросила, как же так вышло, что они не на площади и не наслаждаются казнью.
— Там собрался весь город, кружат над трупом, как вороны над падалью, — прибавила она. — Иным забавно смотреть, как человек умирает, они забывают, что их ожидает та же участь.
Сальетти велел Гримпоу сесть за столик под окном, а у женщины попросил немного водки. Затем спросил:
— Что же такого сделал этот человек, что его казнили?
Женщине, казалось, была приятна любознательность Сальетти.
— Из того, что я знаю, он несколько ночей ходил пьяным, хвастаясь и тут и там, что у него теперь сокровище рыцаря, погибшего в горах рядом с аббатством Бринкдум, а когда солдаты графа пришли за ним, вытащил меч и отрубил одному из них ухо, а другому — руку, да вдобавок убил третьего. Люди говорят, что он был обычным мошенником, но пришел в Ульпенс, швыряя направо и налево серебряные монеты с чеканкой этих рабов дьявола, которых называют тамплиерами, и сошел с ума, потеряв свое состояние. — Женщина наполнила стакан водкой, потом дернула головой в сторону Гримпоу. — А с парнишкой-то что стряслось?
— Захворал немного. Это ему поможет, — ответил Сальетти и пододвинул своему оруженосцу водку.
Гримпоу без особого желания выпил, не переставая думать о Дурлибе и его несчастной судьбе, сыгравшей с ним злую шутку. Дурлиб окончил дни на виселице Ульпенса, на той самой, о которой все время упоминал. Тело повешенного упорно возникало перед мысленным взором юноши. Он думал о том, как часто Дурлиб предсказывал свою смерть. Гримпоу вспомнились слова Дур ли-ба в день их знакомства, когда они ускакали из таверны дядюшки Фельсдрона: «Со своей свободой я кончу где-нибудь на виселице в какой-нибудь жалкой деревушке». И он не ошибся, только вот Гримпоу никак не мог понять, что же с ним приключилось после того, как он покинул горы. Ведь Дурлиб говорил брату Бразгдо в день, когда собирался покинуть аббатство, что уезжает, дабы повидать море и убедиться, существуют ли на самом деле сирены. Эта красивая мечта уже не могла осуществиться. Да, Дурлиб, бывало, напивался и устраивал драки, но юноша не мог себе представить, чтобы его первый учитель потерял рассудок, лишившись драгоценностей и серебряных монет.
Краем уха Гримпоу услышал, как Сальетти спрашивает женщину с рябым лицом, не знает ли она места, где они с оруженосцем могли бы провести ночь и накормить лошадей.
— Лошадей и мула можно оставить на конюшне, а вы, если хотите, можете занять чердак. Кроме того, могу предложить ужин и отличный бульон для мальчика, чтобы он наконец поправился: не похоже, чтобы водка сильно ему помогла.
Сальетти согласился и выжидательно посмотрел на Гримпоу. Юноша резко кивнул, ему хотелось остаться наедине со своей болью и заснуть как можно скорее, чтобы ее унять.
Спальня оказалась истинным свинарником. Находилась она на чердаке, над головой нависали прелые от постоянных протечек балки. Обстановку составляли табурет и пара тюфяков, жестких, как пол. Но Гримпоу заснул сразу же после того, как хозяйка принесла горячий суп из хлеба и чеснока с парой поджаренных яиц. Он даже не заметил, что Сальетти вышел из комнаты, едва юноша заснул.
На следующее утро, пока Гримпоу, все еще в удрученном состоянии, прятал лицо под одеялом, Сальетти рассказал, что с наступлением ночи он пошел позаботиться о том, чтобы труп Дурлиба похоронили, ведь его могли оставить на площади на несколько дней. Убедить могильщика стоило двух золотых крупинок и бессонной ночи, ведь пришлось ждать, пока площадь опустеет, чтобы перерезать веревку виселицы и отвезти тело Дурлиба на кладбище за жалкими домишками у крепостной стены.
Юноше подумалось, что, скорее всего, Дурлиб уже несколько месяцев приходил и уходил из Ульпенса в одежде идальго, готовый отдать свое состояние воле случая, играл в карты и кости, напивался в тавернах и борделях и яростно спорил со всеми подряд. Выяснилось, что история, которую он рассказывал о теле рыцаря, найденном в горах, дошла до епископа, а тот, обеспокоенный побегом тамплиера от инквизитора Гостеля, послал солдат задержать его; как раз тогда-то Дурлиб и убил одного из них, а еще двоих сильно поранил до того, как пал наземь. Граф приказал дать ему сто ударов плетью на городской площади, а затем повесить на дереве, служившем виселицей для убийц и воров в комарке Ульпенс.
Гримпоу никак не мог избавиться от чувства вины за смерть друга. Если бы они не нашли мертвого рыцаря в горах, ничего бы не произошло. И ничего не случилось бы, не останься Гримпоу в аббатстве, а пойди с Дурлибом в Страсбург. Он упрекал себя, что согласился расстаться с другом, и именно поэтому Дурлиб не смог справиться с одиночеством и пошел топить тоску в игре и вине. Гримпоу даже было решил избавиться от камня погибшего рыцаря, который висел у него на шее, как от дурного знака, уже послужившего причиной смерти рыцаря в горах, настоятеля Бринкдума и его доброго друга Дурлиба. Но что-то внутри отказывалось верить, что истинной причиной всех этих бед является камень. Ему подумалось также, что если б они с Сальетти приехали пораньше, то, возможно, смогли бы помочь Дурлибу; но когда он поделился своими соображениями с рыцарем, Сальетти ответил:
