Роберт Грэйвс - Я, Клавдий
- Вы ставите мальчика в трудное положение, - вступился Сульпиций. - Какой вы надеетесь получить ответ?
- Правда не обижает, - возразил ему Поллион.
Я перевел взгляд с одного лица на другое. Наконец я сказал:
- Думаю, я выбрал бы Поллиона. Я уверен, что мне и надеяться нечего достичь изящества стиля Ливия, поэтому я лучше попытаюсь подражать точности и усердию Поллиона.
Ливии проворчал что-то и направился было к дверям, но Поллион задержал его. Постаравшись затаить свою радость, он сказал:
- Полно, Ливий, неужели тебе обидно, что у меня появился один-единственный ученик, когда у тебя их тысячи по всему свету! Мальчик, ты никогда не слышал о старике из Кадиса? Нет, это вполне пристойная история. И, по правде сказать, печальная. Этот старик пришел в Рим пешком. Для чего? Что он хотел увидеть? Не храмы и не театры, не статуи и не толпы горожан, не лавки и не здание сената. Он хотел увидеть одного человека. Какого? Того, чья голова вычеканена на монетах? Нет, нет. Того, кто еще более велик. Он пришел, чтобы увидеть не кого иного, как нашего друга Ливия, чьи труды, похоже, он знал наизусть. Он увидел его, приветствовал и тут же вернулся в Кадис, где... сразу умер: разочарование и долгий путь оказались ему не по силам.
Ливий:
- Во всяком случае, мои читатели - искренние читатели. Ты знаешь, мальчик, как Поллион создал себе репутацию? Я тебе расскажу. Он богат, у него красивый огромный дом и на редкость хороший повар. Он приглашает к обеду кучу людей, которые интересуются литературой, кормит их изумительным обедом, а затем, словно невзначай, берет последний том своей "Истории". И скромно говорит: "Друзья, тут есть кое-какие места, в которых я не очень уверен. Я много над ними работал, и все же они еще нуждаются в последней шлифовке. Я надеюсь на вашу помощь. Если позволите..." И принимается читать. Слушают его вполуха. Животы у всех полны. "Этот повар - чудо, - думают они, - кефаль под пикантным соусом, и эти жирные фаршированные дрозды... а дикий кабан с трюфелями... когда я в последний раз так вкусно ел? Пожалуй, ни разу с тех пор, как Поллион читал нам прошлый том. А вот снова вошел раб с вином. Что может сравниться с кипрским вином? Поллион прав, оно лучше любого греческого вина на рынке". Тем временем голос Поллиона - а это красивый голос, как у жреца на вечернем жертвоприношении, - журчит и журчит; порою он смиренно говорит: "Ну как, по-вашему, сойдет?" И все отвечают, думая кто о дроздах, а кто, возможно, о кексах с коринкой: "Восхитительно, Поллион, восхитительно". Иногда он делает паузу и спрашивает: "Как вы полагаете, какое слово здесь больше подходит? Как лучше сказать: вернувшиеся посланцы побудили племя к мятежу или толкнули на него? Или что их отчет о создавшемся положении повлиял на решение племени поднять мятеж? Я полагаю, их отчет о том, что они видели, был вполне беспристрастным". И со скамей доносятся голоса: "..."Повлиял", Поллион. Напиши лучше "повлиял"". "Благодарю, друзья, - говорит он, - вы очень любезны. Раб, где мой перочинный нож и перо? Я сразу же изменю предложение, если вы не возражаете". Затем Поллион публикует книгу и шлет всем обедавшим дарственный экземпляр. А они говорят своим знакомым, болтая с ними в общественных банях: "Прекрасная книга. Вы ее читали? Поллион - величайший историк нашего времени и не гордый, не гнушается спросить совета насчет стилистических тонкостей у людей со вкусом. Да хотя бы это слово "повлиял" - я его подсказал ему сам".
Поллион:
- Верно, мой повар слишком хорош. В следующий раз я одолжу у тебя твоего, а заодно и несколько дюжин так называемого фалернского вина, и тогда получу действительно искреннюю критику.
Сульпиций протестующе поднял руку:
- Друзья мои, вы переходите на личности.
Ливий уже шел к дверям. Но Поллион усмехнулся, глядя на удалявшуюся спину, и громко сказал, чтобы тот услышал:
- Порядочный человек Ливий, у него есть только один недостаток: болезнь под названием "падуаница".
Ливий тут же остановился и обернулся к нам:
- Чем тебе не угодила Падуя? Я не желаю слышать о ней ничего плохого.
Поллион объяснил мне:
- Ливий там родился. Где-то в северных провинциях. У них есть знаменитый горячий источник, обладающий удивительным свойством. Падуанца всегда можно узнать. Благодаря купанию в этом источнике и тому, что они пьют из него воду, - мне говорили, будто жители Падуи делают и то и другое одновременно, - падуанцы верят всему, чему хотят верить, причем так горячо, что убеждают в том и других. Именно благодаря этому падуанские товары славятся на весь мир. Одеяла и ковры, которые там делают, не лучше, чем в других местах, по правде говоря, даже хуже, так как шерсть у тамошних овец желтая и грубая, но для падуанцев она - белая и мягкая, как гусиный пух. И они убедили весь мир в том, что это так.
Я сказал, подыгрывая ему:
- Желтые овцы! Вот диковина! Откуда у них такой цвет?
- Откуда? От воды в источнике. В ней есть сера. Все падуанцы желтые. Взгляни на Ливия.
Ливий медленно подошел к нам:
- Шутка шуткой, Поллион, и я на шутки не обижаюсь. Но мы затронули серьезный вопрос, а именно: как следует писать историю. Возможно, я допустил ошибки. Какой историк может их избежать? Но я, во всяком случае, если и искажал истину, то не сознательно, в этом ты меня не обвинишь. Да, я с радостью включал в свое повествование легендарные эпизоды, взятые из более ранних исторических текстов, если они подтверждали основную тему моего труда - величие древнего Рима; пусть они уклонялись от правды в фактических подробностях - они были верны ей по духу. Когда я наталкивался на две версии одного и того же эпизода, я выбирал ту, которая ближе моей теме, и я не буду рыться в этрусских гробницах в поисках третьей, которая, возможно, противоречит двум первым, - какой в этом толк?
- Это послужит выяснению истины, - мягко сказал Поллион. - Разве это так мало?
- А если истина окажется в том, что наши почитаемые всеми предки на самом деле были трусы, лгуны и предатели? Тогда как?
- Пусть мальчик ответит на твой вопрос. Он только вступает в жизнь. Давай, мальчик.
Я сказал первое, что пришло в голову:
- Ливий начинает свою "Историю", сетуя на современную порочность и обещая проследить постепенный упадок нравов, по мере того как Рим все больше богател благодаря завоеваниям. Он говорит, что с самым большим удовольствием будет писать первые главы, так как сможет при этом закрыть глаза на пороки наших дней. Но, закрывая глаза на современные пороки, не закрывал ли он их иногда и на пороки древних римлян?
- Что же дальше? - спросил Ливий, прищуриваясь.
- Дальше? - замялся я. - Возможно, между их пороками и нашими не такая большая разница. Возможно, все дело в поле деятельности и возможностях.
Поллион:
- Другими словами, мальчик, падуанец не сумел заставить тебя увидеть желтую от серы шерсть белоснежной?
Я чувствовал себя очень неловко.
- Читая Ливия, я получаю больше удовольствия, чем от любого другого автора, - сказал я.
- О да,- улыбнулся Поллион. -то же самое сказал старик из Кадиса. Но, как и он, ты чуть-чуть разочарован, да? Ларс Порсена, Сцевола и Брут стали у тебя поперек горла.
- Это не разочарование, не в этом дело. Теперь я вижу, хотя раньше об этом не задумывался, что есть два различных способа писать историю: один - чтобы побуждать людей к добродетели, другой - чтобы склонять их к истине. Первый путь - Ливия, второй - твой, и, возможно, они не так уж непримиримы.
- Да ты настоящий оратор! - восхищенно сказал Поллион.
Сульпиций, который все это время стоял на одной ноге, держа ступню другой в руке, как он обычно делал, будучи взволнован или раздражен, и закручивал в узлы бороду, теперь подвел итог всей беседы:
- Да, у Ливия никогда не будет недостатка в читателях. Людям нравится, когда превосходный писатель побуждает их к древним добродетелям, особенно если им тут же говорят, что в наше время, при современной цивилизации, таких добродетелей достичь невозможно. Но историки-правдолюбцы - гробовщики, которые обряжают труп истории (как выразился бедняга Катулл в своей эпиграмме на благородного Поллиона), - люди, запечатлевающие в своих записях лишь то, что произошло на самом деле, могут иметь аудиторию, только если у них есть превосходный повар и целый погреб вина с Кипра.
Его слова привели Ливия в ярость. Он сказал:
- Это пустой разговор, Поллион. Родня и друзья юного Клавдия всегда считали его придурковатым, но до сегодняшнего дня я не соглашался с общим мнением. Я с удовольствием отдам тебе такого ученика. А Сульпиций может совершенствовать его придурь. Он для этого самый подходящий человек в Риме.
И затем выпустил в нас парфянскую стрелу:
- Et apud Ароllinem istum Pollionis Pollinctorem diutissime polleat.
Что значит, хотя по-гречески каламбур пропадает: "Так пусть ваш Клавдий там и процветает, где Поллион искусство в гроб кладет!" И, громко ворча, вышел.
Поллион весело крикнул ему вслед:
