Виктор Мережко - Сонька. Продолжение легенды
Директор снова прошелся, согласно кивая своим мыслям, присел в кресло рядом с влюбленным.
— Постарайтесь быть откровенным, господин Изюмов.
— Буду стараться, — кивнул тот.
— Вы ведь желаете остаться в театре?
— Весьма. И даже очень. Лишь бы видеть госпожу Бессмертную.
— Следовательно, в трудной ситуации вы с радостью способны ей помочь?
— Жизни не пожалею, Гаврила Емельянович.
— Что ж, похвально, — пожевал толстыми губами директор и вдруг решительно сообщил: — Я восстановлю вас в труппе, господин Изюмов, но с одним условием!
— Как? — задохнулся артист. — Я буду снова в театре?!
— Именно так. Но от вас кое-что потребуется.
— Готов-с, Гаврила Емельянович.
— Вижу… Вы станете тенью госпожи Бессмертной. Будете следить за каждым ее шагом и обо всем извещать меня.
— А если они обнаружат и разгневаются?
— Постарайтесь, чтоб не «обнаружили и не разгневались»… Встречи, знакомства, любовные приключения…
— Мне будет тяжело… Я, Гаврила Емельянович, очень ревнив-с. К тому же крайне влюблен.
— Это славно, — кивнул директор. — Влюбленность сделает вас по-настоящему истовым. А ревность придаст вашему глазу необходимую остроту.
— Буду стараться.
— Старайтесь. И чтоб каждый день у меня на столе лежала ваша соответствующая записочка.
— Так точно!
— Перестаньте, — поморщился Гаврила Емельянович. — Тоже мне, защитник Отечества, — и распорядился: — Ступайте и пишите прошение о восстановлении в театр.
Номер в гостинице «Европа» был по-настоящему шикарен. Несколько комнат, изысканная мебель, золотистые портьеры и подобранные в тон шторы. И, конечно, большие окна, выходящие на Итальянскую площадь.
Соньку узнать было невозможно. Ее голову украшала восхитительная «башня» из светлых волос, ресницы поражали длиной и томностью, а струящийся по фигуре, ласкающий тело халат делал ее необычайно стройной и изящной.
Михелина тоже изменила свой обычный облик. Темный парик, деликатно подрумяненные щеки, длинная тонкая шейка в стоячем воротничке.
Сонька сняла телефонную трубку, набрала номер и на хорошем французском языке произнесла:
— Здравствуйте. Я бы желала услышать мадемуазель Анастасию… Ах, вы плохо говорите по-французски? — перешла она на неплохой русский. — Хорошо, я постараюсь по-русски. Я могу поговорить с мадемуазель Анастасией?.. Это говорит ее двоюродная тетя из Франции. Почему не может?.. Но я специально прибыла из Парижа в связи с бедой ее папа́… Да, пожалуйста… Отель «Европа». Я приехала не одна, а с дочкой… с кузиной Анастасии, которую зовут Мари… Запишите, пожалуйста — Матильда и Мари Дюпон!.. Благодарю.
Воровка повесила трубку, улыбнулась дочке, сидевшей на подоконнике.
— Что? — спросила та напряженно.
— Будем ждать звонка.
— Мам, мне как-то не по себе. А вдруг все пойдет совсем не так, как мы себе нарисовали?!
— Вот поэтому надо расслабиться. Сейчас мы покинем отель и прогуляемся по Невскому, как настоящие француженки!
— А если филеры? — неуверенно спросила дочка.
— Они уже есть! — Сонька подошла к дочке, показала вниз на двух мужчин в черном. — Видишь, караулят.
— Нас?
— Скорее всего. Но мы никого и ничего не боимся. Мы — иностранки!
В выходной Невский жил праздничной шумной суетой. Прогуливался народ, проносились кареты, повозки и автомобили, важно прохаживался городовой, играли в нескольких местах шарманки, показывали фокусы цирковые с мартышками, приставали к прохожим нищие и цыгане, горланили продавцы газет и сластей.
Сонька и Михелина, весьма заметно выделяясь одеждой и степенностью, неспешно шагали в этом головокружительном бедламе, с улыбками вертя головой и разглядывая людей и дома и одновременно замечая, что за ними метрах в пятидесяти тащатся два филера.
Также они заметили в толпе вора Кабана, который неотрывно и ненавязчиво следовал за ними, время от времени покупая то газеты, то сласти.
Вдруг Сонька увидела бредущую им навстречу Ольгу-Слона. Бывшая прислуга была одета в то же самое тряпье, которое было на ней и раньше, голос ее был жалостливый и крикливый, рука протянута в надежде, что в нее что-либо кинут.
Михелина тоже увидела Слона, легонько толкнула мать в бок.
— Не смей ей ничего подавать!
Слон подковыляла к ним, завопила еще более жалостно и протяжно:
— Господа милостивые! Вижу, что не русские, только все одно, поймите горе одинокой бабки, у которой все сгорело — и дом, и дети, и все добро…
Сонька достала из сумочки денежку, брезгливо сунула в грязную ладонь, сказала по-французски:
— На твои похороны, свинья.
Ольга принялась бить поклоны, слезливо приговаривая:
— Благодарная и тебе, и твоей доченьке… Красивые вы какие и нарядные! Глаз не отвести! И голос даже какой-то знакомый, хоть и не русская! Низко, до земли кланяюсь.
Сунула денежку в карман, с какой-то озадаченностью посмотрела им вслед, повернулась было идти и тут натолкнулась глазами на вора Кабана. От неожиданности на момент присела, но тут же нашлась, заголосила:
— Люди добрые, люди божьи!.. Не отвернитесь, не пройдите мимо несчастной бабки… — Оглянулась вслед Кабану, подобрала подол и заспешила к городовому, стоявшему на обочине.
Городовой, похоже, ее знал, поэтому спросил лениво и с раздражением:
— Ну, чего опять?
— Вор там идет, — заспешила Слон. — Соньку когда-то охранял. Сама не раз видела. Держите, а то уйдет!
— Это который?
— За двумя тетками… за нерусскими топчется. Видать, дернуть чего-то желает. Держите!
Городовой коротко свистнул, к нему тотчас вынырнули два шпика. Он что-то сказал им, показал рукой, и шпики ринулись вперед.
Кабана они обошли сзади и спереди. Он в последний момент понял, что его берут, рванулся было в сторону, но на него уже набросились, завернули руки за спину и потащили к подкатившей повозке.
Сонька и Михелина, привлеченные каким-то шумом сзади, оглянулись и увидели, как Кабана уже заталкивали в повозку, и мать коротко бросила дочке:
— Так живут русские… Идем дальше.
Допрашивал Кабана следователь Потапов, с виду большой и добрый, а по слухам — чистый зверь. Он вошел в комнату, где сидел в наручниках вор, с тонкой папочкой в руке, обошел вокруг Кабана, как бы приглядываясь, с какого боку начать, грузно сел на стул напротив.
Протокол допроса вел младший полицейский чин Феклистов.
— Имя, — шумно выдохнул Потапов.
— Иван Григорьев.
— Род занятий.
— Рабочий.
— Какого завода?
Кабан взглянул на следователя, усмехнулся.
— А какого еще?.. Путиловского.
Потапов чиркнул что-то себе в блокноте, промурлыкал:
— Путиловский. Это мы проверим, — поднял на задержанного глаза. — Чем занимались на Невском?
— Как чем? — удивился вор. — Гулял.
— С какой целью?
— Не понял… господин… не знаю, как вас…
— Господин следователь.
— Хороший день, господин следователь, вот и решил прогуляться.
— По Невскому?
— По Невскому.
Потапов неторопливо развязал шнурочки на папочке, достал оттуда фотографию, протянул Кабану.
— Вам знакома эта дама?
Тот внимательно посмотрел на изображение, обрадованно улыбнулся.
— Кажись, знакома.
— Кто она?
— Эта дама?.. К нам приходил топтун, показывал ее. Велел, чтоб если что, сразу хомутнуть.
— Хомутнуть?
— Верно, хомутнуть.
— И кто же она, сия особа?
— Кажись, Сонька… Сонька Золотая Ручка. Знаменитая воровка.
Следователь забрал снимок, сунул его обратно в папочку.
— Все верно. Молодец. — Поднял на задержанного глаза. — А в каких отношениях вы с Сонькой Золотой Ручкой?
Кабан даже опешил.
— Я?.. Да вы че?.. Какие у меня могут быть отношения с этой… шмохой? Тем более с такой!
Потапов строго посмотрел на вора, медленно произнес:
— По нашим сведениям, вы отлично знали эту «шмоху», потому как были ее личным кнокарем.
— Я?.. Кнокарем Соньки?
— Вы атасили ее.
— Да вот вам крест! — истово перекрестился Кабан. — Это даже не придумать такое!.. Вот гляньте на мои руки — они железо пилят!
— Пилят, — согласился следователь. — Когда сейфы ломать надо. — Взгляд его становился все тяжелее. — Что ты, мразь, делал на Невском? У кого канал на хвосте?
— Ни у кого не канал!.. Ливеровал себе, и всех делов!
— Сонька в городе?
— Да не надо мне баки вколачивать, господин следователь! Почему я должен про Соньку гнать фуфло?
Потапов оглянулся на дверь, позвал:
— Введите!
Дверь открылась, и в комнату неуверенно, с опаской вошла Ольга-Слон.
— Знаешь этого чмыря? — кивнул следователь на Кабана.
