Елена Ярошенко - Две жены господина Н.
Сентиментальные дамы рыдали, пересказывая друг другу подробности этой необыкновенной истории. Господин Колычев был окружен такой плотной стеной всеобщей жалости, что ему было вдвое тяжелее…
Каждый старался чем-то ему помочь, сделать что-нибудь приятное, зазвать в гости, чтобы отвлечь от грустных мыслей. Превратившись в объект всеобщего внимания, Колычев мучился от невозможности побыть хоть немного наедине со своим горем и мечтал, чтобы его перевод по службе в Москву, где его никто не знает и никому не будет до него дела, устроился как-нибудь поскорее.
На могиле Бетси стали ежедневно появляться веночки из свежих цветов и зажженные свечи — среди демьяновских барышень распространилось поверье, что нужно ходить на могилу погибшей цирковой артистки просить помощи в несчастной любви. Утверждали, что Бетси по мере сил помогает в сердечных делах тем, кто искренне и горячо попросит…
Через два дня после похорон Бетси цирк уезжал из Демьянова. Шатер-шапито, флажки, деревянные арки мгновенно исчезли. Возле фургончиков и повозок, в которые уже впрягли лошадей, царила суета.
Колычев пришел на пустырь попрощаться с артистами.
— Прощайте, прощайте, дорогой Дмитрий Степанович! Помните, в любом городе, где вы увидите афиши нашего цирка, вы можете прийти ко мне за контрамаркой! Вы для нас всегда дорогой гость!
Клоуны, одетые в дорожные пальто и превратившиеся в приличных, чисто выбритых немолодых господ, по очереди молча пожали следователю руку.
— Герр Колышефф! — окликнул Дмитрия женский голос с сильным акцентом. — Мошно вас просить один момент беседа?
Это была Эмилия, дрессировщица собачек, с которой дружила Бетси.
— Я слушаю вас, мадемуазель.
Девушка разволновалась и сильно покраснела.
— Мы разбирать вещи Бетси…
У Дмитрия сжалось сердце. Господи, ну зачем же опять об этом?
— Простить меня, — попросила Эмилия, заметив, как следователь помрачнел. — Простить… Я хотеть отдавать вам кое-што. Добрый память об ушедчий любоффь. Я думать, вам будет приятность…
И она протянула Колычеву маленький сверточек из женского платочка с кружевом. Развернув платок, Дмитрий увидел изумрудную брошку и браслет, которые подарил когда-то Бетси.
— Вы хранить эту память, — прошептала Эмилия. — Бетси вас так любить, так любить… Прощчайте, герр Колышефф!
Эпилог
По подтянутой к Демьянову железнодорожной ветке осенью пошли поезда. В масштабах Демьяновского уезда это было величайшим событием. Демьяновцы сразу почувствовали свою приобщенность к ценностям мировой цивилизации.
Вокзал пока был временный, деревянный, но городские власти уже обсуждали вопрос о строительстве фундаментального вокзального здания, побогаче.
В строительстве нового вокзала был особенно заинтересован городской голова Бычков (владелец лучших городских ресторанов и буфетов, он уже оборудовал станционный буфет, но мечтал о привокзальном ресторане), так что можно было надеяться, что в ближайшее время город украсит еще одно величественное архитектурное сооружение.
Но и временный вокзал быстро стал модным в городе местом — прогуливаться по перрону, провожая и встречая поезда, собиралось лучшее общество.
Здесь можно было повидать знакомых, обменяться новостями и сплетнями, продемонстрировать новые наряды, раздобыть свежие газеты, пропустить под шумок в буфете рюмочку-другую, послушать духовой оркестр, перебравшийся с наступлением осени из Народного сада на городской вокзал, — столько развлечений на самые разные вкусы…
Но в этот осенний день на вокзале собралось совершенно разномастное общество — и завсегдатаи вокзальных променадов, и те, кто никогда не бывал здесь, почитая вокзал злачным местом.
Демьяновцы пришли провожать судебного следователя Колычева, переведенного по службе в Москву.
Проводы судебного следователя получились пышными. Кто только не стоял на перроне, куда уже был подан пассажирский поезд на Москву! Тарас Григорьевич Задорожный, получивший недавно должностное повышение и вожделенный пост исправника, а с ним и неограниченную власть в масштабах Демьяновского уезда, добродушная полная исправница мадам Задорожная в новой шляпе с перьями, окружной прокурор Хомутовский со своей бледной дочерью, облаченной в изысканный туалет, товарищ прокурора Голубев, как обычно — подшофе, благообразный седовласый священник — настоятель Никольской церкви, судейские чиновники, врачи земской больницы, местные миллионеры — купчиха и заводчица Варвара Ведерникова и аристократ-предприниматель Викентий Викентьевич Мерцалов, городской голова ресторатор Бычков, прибывший на вокзал с цыганским хором и ящиком шампанского, девицы из кафешантана, городовые, и постовые, и свободные от несения службы, старушки-барыни в потертых лисьих салопах, артисты местной драматической труппы во главе с антрепренером, простонародье из пригородной слободы…
В какой-то момент Дмитрию вдруг стало жаль оставить и всех этих людей, и маленький тихий городок, и Волгу, и все, что уже так прочно вошло в его жизнь.
— Господа, фотографию на память, — суетился вездесущий фотограф Йогансон, пожаловавший на вокзал со своей камерой и треногой. — Дмитрий Степанович, извольте встать в центре группы. Так, прекрасно. Кучнее, господа, кучнее! Не все попадают в кадр!
Вспыхнул магний, и одно из последних мгновений демьяновской жизни следователя Колычева оказалось запечатленным на фотографической пластинке.
— Тарас Григорьевич, — тихо обратился Колычев к Задорожному, воспользовавшись всеобщей суетой, — у меня к вам одна просьба напоследок. Я заказал мраморный памятник на могилу Бетси — фигуру плачущего ангела на высоком пьедестале. Его уже доставили из Саратова, но оказалось, пока нельзя установить на могиле, земля еще как следует не осела, да и размывает ее осенними дождями, памятник может наклониться. Проследите, чтобы все потом сделали как надо.
— Не беспокойтесь, Дмитрий Степанович, голубчик. Прослежу лично, у меня ни одна каналья не подгадит в работе. Все в лучшем виде обустроим по весне. А моя супруга цветочков на могилке посадит. Не тревожьтесь, за всем последим.
Дмитрий, заговорившись с исправником, не сразу заметил, что к нему проталкивается незнакомый седой человек. Он был бедно одет, лицо его, обветренное и темное, рассекал большой шрам. Пробравшись сквозь толпу провожающих, человек неожиданно рухнул перед растерявшимся Колычевым на колени и хрипло сказал:
— Спаси тебя бог, благодетель!
Задорожный, вглядевшись в странного субъекта, вдруг ахнул.
— Это же Тихон-стекольщик! Тот, что за убийство Матильды Новинской на каторгу пошел! Как изменился-то! Вот она каторга, что с людьми делает…
— Так точно, — подтвердил человек со шрамом. — Безвинно пошел на каторгу и сгинул бы там, если бы не благодетель мой, господин судебный следователь! В ножки вам, ваша милость, кланяюсь за добро ваше! Вечно бога молить буду — хоть помереть теперь дома сподоблюсь, под родной крышей. Спасибо за заступничество ваше, с каторги вы меня вернули… Слава богу, успел свидеться с вами и поблагодарить! Примите подарочек от меня на добрую память.
— Да что ты, голубчик, зачем? Ты встань, встань, ради бога!
Дмитрий чувствовал страшную неловкость, а Тихон уже разворачивал сверток в полотняной тряпице, который был у него под мышкой. Там оказалась добротная деревянная шкатулка, украшенная сложнейшей резьбой. На крышке в центре орнамента был вырезан затейливый вензель «ДК».
— Примите, ваша милость, не побрезгуйте! Самолично я для вас резал, от чистого сердца. Как мне сказали, что судебный следователь Дмитрий Степанович Колычев добился, чтобы дело мое пересмотрели, так я уж и не знал, чем благодарить!
— Возьмите, возьмите подарок-то, Дмитрий Степанович, не обижайте мужика, — зашептал Задорожный. — Я ведь вам говорил, что порой нельзя не взять то, что поднесут от чистого сердца.
Начальник станции в форменной железнодорожной фуражке ударил в колокол, давая первый сигнал к отправлению.
— Господа пассажиры! Прошу занять свои места в вагонах! Пассажирский поезд на Москву скоро отправляется!
Дмитрий прошел в вагон первого класса и выглянул из окна. Толпа, сгрудившаяся на перроне, махала ему платками и фуражками. Провожающие кричали вразнобой:
— Прощайте, прощайте, дорогой Дмитрий Степанович! Не забывайте нас, Митя! Пишите! Непременно, непременно пишите! Приезжайте в гости, мы всегда вас ждем, помните! Храни вас господь, Дмитрий Степанович! Счастливого пути и удачи!
И вдруг из общего хора вырвался один отчаянный, пронзительный женский голос, неизвестно кому принадлежавший:
— Я люблю вас, Митя! Люблю!
В последний раз ударил колокол.
