Евгений Сухов - Бомба для империи
– Из «Центра», который отдает приказания и использует втемную таких вот несмышленышей, как вы…
– Я попросил бы вас соблюдать приличия и не называть меня нес…
– Помолчите! – прикрикнул на него Голубовский. – Если не жаль себя, то пожалейте своих родителей! Ваша маменька не выдержит десятилетней разлуки с сыном. К тому же у нее больное сердце…
– Не смейте! – Лицо стоического Костика полыхнуло гневом. – Никто не давал вам права…
– Закрой рот! – бухнул по столу кулаком подполковник «охранки», давая понять, что прелюдия кончилась и теперь начинается самая настоящая увертюра. – Сейчас я отправлю тебя в тюремный острог, к фартовым ребятам, и там тебе станет так весело, что слезы ручьем хлынут. Ребятки эти мигом революционную спесь с тебя собьют. Поскольку шибко не любят тех, кто против царя-батюшки бунтует.
– Не имеете права! – вскричал Костя, кажется, напуганный упоминанием о тюрьме и фартовых ребятах.
– Имею, дружочек, имею, – зловеще произнес Голубовский. – Я много чего могу. А ты что, думал, ты будешь против государя императора заговоры плести, а он тебя за это по головке будет гладить? Ошибаешься.
– Самодержавие все равно падет, – продолжал геройствовать Костик. – Вот увидите.
– Конечно, падет, – неожиданно спокойно отреагировал на последнюю реплику собеседника Степан Яковлевич. – А вместе с ним будут уничтожены и такие, как вы. – Голубовский снова перешел на вежливую форму общения с собеседником. – И тогда наступит такое время, когда все, кто приближал и делал революцию, взмолятся Господу Богу, чтобы он вернул прежнее время. Но Всевышний и Всеведущий не обратит на эти просьбы ни малейшего внимания, ибо Бог тоже умеет обижаться…
Через четверть часа Костик все выложил как на духу: про Марту и ее планы; про Пантелея, который, кстати, запирался как на дознании, так и на судебном следствии и ничего ни про кого не сказал. А что до того, будто бы он дал показания против Костика и Марты, так это был простецкий дознавательский ход Голубовского, на который попадаются только такие неопытные и небитые, как Костик.
Степан Яковлевич его отпустил – как фигуранта, не представляющего более опасности для общества. Костя и правда был теперь не опасен. После этого случая он сделался задумчив и тих, ни в какие кружки и организации, даже легальные и совершенно безобидные, вроде любителей чтения готических романов или филателистических, не записывался, и по окончании Технологического института стал служить на одном из санкт-петербургских заводов в качестве инженера-технолога. Он женился на дочери домовладельца, мещанке по имени Всеславия, и народил семерых детей, двое из которых умерли во младенчестве. Кажется, в этом своем семейном болотце он был вполне счастлив, как может быть счастлив человек, ни о чем не мечтающий и ни в какие выси не стремящийся. Впрочем, бог ему судья.
Что же до Пантелея, то по суду он получил семь лет каторги и был определен в Нерчинск…[4]
Глава 11
ЕСТЬ КОНЦЕССИЯ, или СЛАБ ЧЕЛОВЕК…
Одному Всеведущему известно, что проделывал последующие два дня Африканыч, делая «свой ход», но на третий день по приезде Всеволода Долгорукова из Цюриха он пришел с концессионным договором. Невероятно, но факт: соглашение на предоставление права на строительство железнодорожной линии Казань – Рязань было составлено по всем правилам на гербовой бумаге и подписано председателем Государственного Совета Его Императорским Высочеством Великим князем Михаилом Николаевичем.
– Как тебе это удалось? – потрогав бумагу с гербовыми печатями и водяными знаками, спросил Всеволод Аркадьевич. – Ты просто какой-то маг и волшебник, право.
– Ну, уж… – немного замялся Самсон Африканыч, хитро поглядывая поверх головы Долгорукова.
– А концессия-то настоящая? – взял из рук Севы документ Огонь-Догановский.
Африканыч сделал кислое лицо и промолчал. Дескать, вы, господа, меня крайне обижаете своим недоверием и ненужными измышлениями. А я-де человек честнейший и ни в чем таком никогда не замеченный, а потому ваши прозрачные намеки касательно моей личности и моих возможностей совершенно неуместны…
Огонь-Догановский хмыкнул. Сева с большим интересом посмотрел на Африканыча, но ничего не сказал. Бумага внушала доверие, а какая она – фальшивая или нет – не имело особого значения. Конечно, лучше бы она была настоящей. Но даже если концессия была липовой, то липовой все же наполовину, поскольку решение о предоставлении концессии на строительство железной дороги «Акционерному обществу Казанско-Рязанской железной дороги» имело место быть и являлось совершенно законным.
Оставалось семь дней.
Лука вместе с командой Долгорукова проживал в его особняке, занимая комнату на втором этаже. За три дня он если и не сделался полноправным членом «шайки», то все к нему попривыкли и уже не смущались его присутствием, когда разговаривали о «деле». Впрочем, таково было приказание Всеволода Аркадьевича.
– При Луке можно говорить все, – заявил он, когда вдруг так случилось, что соглядатая среди них не было. – Более того, – добавил Долгоруков, – при нем даже нужно все говорить, что касается нашего дела.
– А зачем? – задал резонный вопрос Ленчик.
– А это ты поймешь потом, – ответил ему Долгоруков. – Но, уверяю тебя, поймешь раньше других.
Ленчик пристально посмотрел на него и промолчал. Вопросов он больше не задавал…
– Ты что-то задумал? – спросил Севу Огонь-Догановский.
– Конечно, – хмыкнул Долгоруков.
– Но говорить об этом не хочешь, – без всякой вопросительной интонации произнес Алексей Васильевич.
– Пока не могу, – поправил его Сева.
– Стало быть, что-то серьезное…
Всеволод Аркадьевич кивнул и промолчал.
– И опасное, – добавил Огонь-Догановский.
Долгоруков снова промолчал, уже не кивая и глядя мимо Алексея Васильевича.
За первые три дня было сделано (кроме концессии) следующее.
Команда определилась, кого она будет подкупать, по какой цене и каким образом. Собственно, выбор имелся только из двух человек: начальника кредитного отдела Олега Потаповича Севастьянова и первого помощника управляющего банком Бурундукова (второй помощник выехал в собственное имение на вакацию и должен был вернуться только в середине августа), теперь титулярного советника. Конечно, ежели бы господин Бурундуков служил по государственному ведомству, то имел бы чин коллежского асессора, а возможно, и надворного советника, но пребывание в должностях частнособственнических предприятий не инициировало скорого повышения чинов. Что для господина первого помощника управляющего банком было равно личному оскорблению.
Сначала присмотрелись к начальнику кредитного отдела, сидевшего, как известно, ближе всех на деньгах – вернее, на их распределении. Олег Потапович Севастьянов оказался примерным семьянином и человеком твердых и неизменяемых убеждений и принципов. То бишь: брать взятки – это зло, казнокрадствовать – еще пущее зло, прелюбодействовать – греховно и неморально, а вот спасти утопающего, вытащить из пылающего дома слепенькую и хроменькую старушку, равно как подать нищему или убогому на церковной паперти по выходе из храма, – добро, которое непременно скажется на вердикте в Страшном суде. Севастьянов крепко и истово верил в Бога и делал все, чтобы на последнем судилище предстать перед Верховным Судией белым, чистым и непорочным, чтобы его душу без всяких проволочек определили в надлежащее место, зовущееся раем, и чтобы наконец-то он вкусил истинного блаженства, которого здесь, на Земле, ему никогда не видывать. Ибо здесь живут люди, а там ангелы.
Человек с такими качествами для команды Севы Долгорукова не подходил, и было решено попристальней присмотреться к господину первому помощнику управляющего Бурундукову, титулярному советнику.
Присмотрелись.
Бурундуков за последние пять-шесть лет отрастил внушительный живот и показался Севе и Африканычу ниже ростом, чем он был прежде. Шея практически заросла, а подбородок и щеки упирались в накрахмаленный воротничок сорочки, образуя толстые складки. Он больше стал походить на своего тотемного собрата бурундука, ибо, как говорили новейшие разработки ученых в сфере натуралистической социологии, наши имена и фамилии накладывают отпечаток на наш характер и даже на всю жизнь. Таким образом, человек с фамилией Медведев просто обязан был походить на медведя и любить мед, мужчина с именем Карп должен был хорошо плавать и, скорее всего, иметь хвост и чешую, а всем Лисиным надлежит быть хитрыми и иметь удлиненную форму лица и носа, сильно выдающегося вперед.
Еще господину Бурундукову было присуще весьма кислое выражение лица. Он явно был недоволен сложившейся жизнью служащего средней руки и желал себе большего. По его мнению, рожден он был для больших дел, чтобы управлять большим количеством людей и значительными финансами. Однако в Небесной канцелярии произошло некое досадное недоразумение, и он получил во владение какую-то другую жизнь, более худшую и назначенную совершенно не для него. Но лучшего места, равно как и лучшей жизни, никто ему не предлагал, а скакать с места на место, изыскивая, где потеплее да прибыльнее, было уже не с руки. Ибо сорок два года – не тот возраст, когда надлежит что-то круто менять.
